Расшитая жреческая накидка путала ноги и мешала идти, своими полами она поднимала пыль, и оттого жара становилась ещё более невыносимой. Уэцин сбавил шаг, подстраиваясь под носильщиков паланкина. Узкая лавка и мокрые подушки рядом с повелителем Астлакана заставили немолодого жреца выбрать пешую прогулку, оставив паланкин утехой гордости для юного, пусть и умирающего тела властителя.

Рынок встретил процессию непривычной тишиной. Почтительно склоняли головы редкие торговцы и ещё более редкие покупатели, старательно отводя глаза от стелы в центре площади. Там, где заканчивались прилавки и циновки продавцов, рядом с гордыми пирамидами домов оружия и ученическими теокалли, выглядела посмешищем груда неокрашенных деревянных щитов. Ученики и покупатели, красильщики, воины и рыбаки – странная толпа окружила стелу. Паланкин приближался к центральной площади, и Уэцин расслышал чужеземную, излишне шипящую речь – грубое наречие мешиков.

Это значило только одно – мешики решили, будто власть соседей ослабла настолько, что жители Астлакана примут инородных богов и правителей. Первое предложение "дружбы", без крови и откупных, звучит для стариков. Уэцин мог представить, какие слова тростниковым сиропом изливались вокруг доверчивых горожан – защита, покровительство, право торговать и просить ночлега. Надо только отказаться от своих богов и, отдав их в рабство, внести изваяния в храм глупого и злобного Уицилопочтли.

Малочисленная процессия не осталась незамеченной – мешики торопливо закончили речь, избегая встречаться взглядами с двумя главными лицами города. Также быстро гости раздали щиты, повторив трижды для толпы: "Чтобы никто не мог сказать, что мы напали на беззащитных и одряхлевших воинов". Обычай мешиков предписывает вручить щиты почтенным старцам, но гости выбрали не лучшее место для первого визита – оживлённая центральная площадь под палящими лучами светила была праздником молодости и силы.

Мешики нестройно кивнули Уэцину, затем властителю, развернулись и пошли прочь. Второе приглашение к "дружбе" потребует откупных, третье – ежегодных поборов. Если город не примет ни одного из трёх мирных предложений, вместо четвёртого будут реки крови на каменных улицах Астлакана.

Голос повелителя показался жрецу слишком тонким и звонким после шипящего наречия незваных гостей:

— Тебе придётся потревожить предрассветный покой Иитик, надо выбрать преемника.

— Ваше сердце ещё бьётся, мой повелитель, а болезнь не захватила разум. Вы можете назначить правителя сами, – Уэцин добавил голосу отрешённости, – а я больше не стану спрашивать богов – моё время прошло. Через три заката ученик призовёт своего Иитик и станет Верховным жрецом.

— Будь мужчиной, Уэцин. Ещё один разговор с Иитик ты переживёшь, – повелитель презрительно посмотрел на Верховного жреца. – Твой бог не захотел взять моё сердце на ступенях Храма: для Миктлан-Текутли умирающий воин оказался слишком простым подарком. Но есть менее гордые боги, Киауитль согласился оборвать стук жизни в моей груди и подарить посмертие в своём дождливом царстве. Всё случится сегодня вечером. У тебя будет ночь, чтобы подготовится к обряду. Смири гордость, раз уж этого не может сделать твой бог.

— Страх быстро смиряет гордость, вам ли не знать? Я спрошу у Иитик, какую судьбу приготовил Миктлан-Текутли для избранного народа.

Жрец кивнул повелителю и отправился за красками и свечами к прилавкам, которые постепенно заполнялись людьми. Когда в жреческой сумке не осталось места, а встревоженные мысли вернулись к мерному течению, Уэцин отправился в храмовое пристанище. Он – Верховный жрец, и он умеет подчиняться чужой воле.

 

*** 

Предрассветный ветер нёс ускользающее чувство свободы. По ногам и лицу ползал вездесущий гнус, прилетевший на свет факелов и свечей. Ползал, но не кусал – ночь выдалась сытная. Город не ложился спать, праздновал добровольное жертвоприношение правителя Текпатля Третьего. Дурманящие напитки и травы, мясо жертвенных птиц и фруктовые корзины у каждого порога; стучали барабаны и горели факелы – всё это в честь пролитой крови. Суета распугала даже обезьян с муравьедами, которые к утру становятся хозяевами крыш, огородов и мощённых камнем улочек.

Сегодня вместо муравьедов к бело-жёлтому храму господина подземного мира Миктлан-Текутли стягивались разгорячённые и шумные люди. Слева от входа остановились два соперника за власть – Шокойцин и Камотли. Никто другой не осмелился подойти ближе.

Старший племянник правителя, бритый и круглолицый, как картофель, в честь которого получил имя, Камотли был слишком горяч для длительных и взвешенных измышлений. Ловкий воин и жёсткий командир – таких любили в Астлакане.

Шокойцин был сыном судьи, светлокожим и медлительным. Он умел говорить: плести словеса, опутывать и уговаривать. Ни одной смерти не видели его глаза, ни одного сердца не остановил он своей рукой, но совет мудрейших благоволил к юноше. Его власть были готовы принять в городе.

Но определять судьбу должны боги.

Подошёл ученик и жестом пригласил Уэцина в обитель. Это значит, что свечи расставлены, и барельефы на стенах покрыты свежей краской. Это значит, двуединый дух Иитик ждёт своего жреца.

— Кто из мудрейших готов сегодня открыть глаза чуду?

Прозвучавшая ритуальная фраза не осталась без внимания – к бело-жёлтым стенам шёл Осеотль, третий из мудрейших. Уэцин был рад такому выбору сопровождающего – Осеотль лучше других властвует над роем мыслей.

Каменные ступени встретили немолодых мужчин холодом и игрой теней. Одолев первые два пролёта, жрец и сопровождающий добрались до входа. Белая зала святилища, открытая ветрам, насекомым и птицам, была наполнена скульптурами богов, божков и духов-прислужников, на полу тени и циновки сплетались в неспокойный узор. Изваяние властителя подземного мира Миктлан-Текутли было украшено цветами и драгоценными камнями, у ног каменного бога распласталась безголовая шкура ягуара, остальные довольствовались бусами и накидками из выделанной шкуры животных. Сегодня можно обойтись без подношений.

За спиной каменного Миктлан-Текутли начинался узкий наклонный коридор. Сквозняк, наполненный сыростью и благовониями, заставил огонь факела метаться, жрец воткнул его в держатель возле спуска и первым отправился к двуединому духу Иитик. Отставая на несколько шагов, шёл Осеотль – почётный свидетель и бесполезный гость.

Коридор закончился каменной комнатой, поделённой на тринадцать частей. Было время, когда в каждом нарисованном квадрате ютился Иитик, но сейчас в обиталище находился только один двуединый дух, неугомонный и своевольный, он не признавал своего места на расчерченной карте этого маленького мирка.

Из уст Верховного жреца прозвучала последняя ритуальная фраза на сегодня:

— Здравствуй, кусочек моей души. Приветствую тебя, осколок Миктлан-Текутли.

Чёрный плоский силуэт, напоминающий человеческую тень, застыл в дальнем углу.

— Подойди ближе, Иитик, не заставляй додумывать детали, которых я не разгляжу.

Двуединый не пошевелился. Уэцин мысленно поблагодарил ученика, который не пожалел свечей.

— Иитик, я пришёл спросить волю прародителя твоего Миктлан-Текутли, – жрец замялся, подбирая слова. Говорить, что правитель отдал сердце дождливому божку, не хотелось, но от глаз властителя подземного мира ничего не спрячешь. – Правитель мёртв, нам нужен новый. Страшные времена на пороге Астлакана – несчётное племя мешиков ломится в ворота, уговаривает принять свои законы, мирские и божественные. Кто сможет повести народ по изменчивой тропе времён?

Тень подошла и встала рядом. Двое – жрец и двуединый – смотрели, как под потолком появился пёстрокрылый орёл с охапкой тростинок в когтях. Сделав круг и подлетев к центру комнаты, птица разжала лапы, тростниковые ветки разлетелись, и мириадами разноцветных капель обвисли на паутине, возникшей над головами присутствующих. В комнате взошло тусклое светило с неровными краями – разрезанный пополам картофель – поднялось к потолку и пропало. Капли на паутине потускнели и смазались в неровном свете свечей, краска стала падать с паутины на пол. Кап-кап, мутная разноцветная капель. Сегодня двуединый милосерден и не стал изводить своего жреца замысловатыми загадками.

Уэцин благодарно кивнул двуединому и жестом позвал Осеотля покинуть храм. Иитик может ещё несколько дней играть иллюзиями, нет смысла ждать, когда всё закончится.

Подъем по наклонному коридору им дался нелегко. В большой зале Уэцин присел отдохнуть на шкуру ягуара у ног Миктлан-Текутли. Осеотль выбрал циновку возле богини цветов, предварительно стряхнув с неё бесцеремонную мышь. Отдышавшись, Верховный жрец решился дать совет другу:

— Камотли был выбран на должность правителя, – Уэцин знал, что мудрейший и так догадался, не в первый раз он смотрит на чудо, – но ему нельзя менять имя. Сладкий картофель взошёл над миром, и если Камотли решит, что назваться картошкой недостойно правителя, то советники могут оспорить волю богов.

— Велика твоя мудрость, я не подумал про имя, – Осеотль помолчал, не зная, как спросить, чтобы не нарушить этикет и не обидеть старого друга. – Я много раз видел эту паутину, она предрекает народу что-то неизбежное?

— Иитик любит рисовать, вот и не отказывает себе в красках и палитре. Ты, мой добрый товарищ, умеешь отделять важное от пустого. Пойдём, пора сообщить всем волю Миктлан-Текутли.

Он забрал факел из кольца за спиной главного изваяния и вышел в предрассветную прохладу.

 

***

Пахло жаренной на углях рыбой, девушки с распущенными волосами кружили в хороводе вокруг барабанщика, юные воины отстукивали ритм на первой ступени храма. Второй вечер – второй праздник.

Площадь возле храма повелителя подземного мира Миктлан-Текутли была небрежно отмыта после прошедших торжеств, а новый праздник уже спешил оставить свои следы на каменной мостовой – рыбьи кости и перебродившие фрукты собрали птиц и мартышек со всей округи.

Предпоследний закат он носит жреческую накидку, и эта изнуряющая ноша перейдёт к ученику. Больше не придётся угадывать в череде происшествий символы и знаки, искать толкования и ответы. Странные события и неуместные люди всегда будут звучать для Уэцина парой слов на чужом божественном языке. Словно несколько ударов по барабану, в которых надо угадать мелодию. Но ему больше не придётся разгадывать эти послания. Это был хороший повод выпить сладкого напитка, покачивая перьями плюмажа в такт звонким девичьим голосам.

— Долгих лет вам, Верховный жрец, – знакомый голос заставил Уэцина вздрогнуть.

За спиной оказался Тисок – бывший ученик. Семь лет назад юноша решил, что в торговом деле послужит лучше чем в жреческом – боги отпустили его с миром, а Уэцин принял это решение со смирением.

— В добром ли вы здравии? Крепок ли ваш сон?

— Здравствуй, Тисок, – Уэцин без одобрения посмотрел на подросшего и возмужавшего торговца. - Здоровье моё стерегут слуги Миктлан-Текутли, они же оберегают мой сон. А твоё появление принесло тревогу в мои мысли. О чём хочешь просить?

— Не хотел вас расстраивать. – Тисок смутился от прямоты бывшего учителя. - Я нечасто бываю в Астлакане, но слышал, что в храме нет ни одной послушницы. У меня дочка подрастает, я хотел на пару лет отдать её в услужение Миктлан-Текутли. Она смышлёная и расторопная, знает цену молчанию и почтению.

— Боюсь, что ты сам не подозреваешь, какие вести принёс. Теперь непонимание и беспокойство жгут моё сердце.

Уэцин не осуждал несостоявшегося послушника, но появления бывшего ученика перед инициацией нового – ещё один из знаков, которые так не любил Верховный жрец. Несколько минут Уэцин пытался оценить опасности, которые сулила эта просьба, но тревога властвовала не только над мыслью, но и над взмокшим липким телом, принеся с собой тошноту и головокружение.

— Приходи через пару дней к молодому Верховному Жрецу и проси у него за дочь. А пока оставь меня, – принял решение Жрец.

Уэцин поставил чашу с приторным соком и стал ждать, пока кусты агавы не закончат водить хоровод вместе с пестро одетыми девушками. Немного придя в себя, он отправился в святилище, надеясь, что преемник не покидал храма - ещё немного и в круговороте лиц и огней найти кого-то станет невозможным.

Святилище оказалось пустым, но пролётом выше в ритуальных покоях из-под занавески пробивался свет – благоразумие не покинуло преемника, и он в праздничную ночь остался красить шкуры для обряда.

— Я рад найти тебя, послушник мой.

Уэцин вдруг подумал, что больше года не называл ученика по имени: юноша лишился старого при очищении, а новое сможет выбрать, только приняв жреческую накидку. По сравнению с крепким Тисоком лишённый имени ученик казался жрецу беззащитным и незрелым. Уэцин поинтересовался:

— Какие приготовления остались?

— Только свечи, Верховный жрец, – юноша закончил растягивать шкуру на палках и ополоснул руки в чаше. – Вас искал военный советник, он хотел троих мешиков положить на жертвенный алтарь Миктлан-Текутли.

— Тех мешиков, что вчера были на рынке? – потрясённый жрец присел на циновку.

— Нет, сегодня было второе "предложение дружбы". Они пришли к Камотли и по традиции подарили венец из перьев для защиты от своих воинов, – отчаяние, исходившее от Уэцина, коснулось и ученика. – Миктлан-Текутли крепко держит нити наших жизней, у вас не должно быть сомнений в правильности толкования.

Жрец оборвал юношу:

— Я полагаю, всеядный Киауитль принял в своё дождливое царство и эту троицу? – ответа Уэцин не дождался. – Пытался ли ты отговорить советника от опрометчивых действий? Пока мешики истирают стопы, предлагая "дружбу", воины успели бы наточить копья, огласить песнь войны и принести жертвы. Камотли идёт болотной тропой глупости, уверенный, что встал на путь сопротивления, и ты, будущий жрец, должен был сказать об этом.

— Мудрость предков завещает жрецам искать в знаках волю богов, позабыв свою. Ваши глаза устали смотреть, но мы не должны выносить из храма на золотом подносе свои думы, освятив их именем повелителя подземного мира.

Тревога понемногу отпускала Уэцина, мысль о том, что власть перейдёт к достойному и мудрому юноше, придавала сил.

— Я видел Тисока, он просил за дочь. Предлагал её в послушницы.

— Если накануне цветения ветер сгоняет сухие ветки – быть огню, который пожрёт цветы, – ученик остановился напротив наставника. Глядя в глаза, он повторил: – но мы не должны об этом тревожиться, Миктлан-Текутли крепко держит нити наших жизней.

— Нет, ученик. Был знак, и мы не должны быть глухими, тебе стоит покинуть Астлакан до обряда. Ступай в Чимато к маленькому храму с утренним переходом торговцев, сожги там курения, возложи к ногам владетеля подземного мира жемчуга, бирюзы и перьев. А вечерним переходом возвращайся.

— Иногда тревога лишает нас покоя, но она не должна лишать покоя тех, кто рядом.

— Я на золотой поднос пытался положить свои тревоги, а ты укладываешь на него беспокойство об удобной кровати и крепком сне. Был знак, и я, Верховный жрец, читаю его: храм снова может остаться без ученика. Потому, собирай лепёшки и фрукты в дорогу.

***

Этой ночью слуги Миктлан-Текутли не спешили одаривать Уэцина успокаивающим сном, бесцеремонные насекомые, холодная, сбитая в ком циновка и назойливый запах благовоний ничего, кроме раздражения, не приносили. Он помнил шаги ученика по переходам обиталища, помнил, как всё стихло, и какой-то мелкий зверь за порогом стал хрустеть жучками, причмокивая и пофыркивая. Он помнил голоса детворы, которая приносит на рассвете цветы для гирлянд. Наверное, после этого усталость взяла верх над смятением и беспокойством.

Уэцин не знал, как долго он спал, и какое время суток сейчас определяло заботы горожан. Где-то под грудью ныло, и сбитое тяжёлое дыхание не позволяло услышать, что твориться снаружи. Жрец вспомнил, что проснулся от ощущения то ли удара, то ли падения.

Но снам не стоит верить. Потому что сон хуже бесстыжей девки – покорится и богу и демону, и воину и побродяге. Неудивительно, что после непростого дня тревоги не отпустили его и ночью.

Остался один день и один закат. Осталось купить свечи и дождаться ученика.

Уэцин умылся и вышел на пролёт храма, подставил лицо светилу, застывшему в зените, вдохнул вязкий перегретый воздух. И посмотрел на ступени.

На квадратных плитах лежали сотни наспех сплетённых браслетов из жёлтых перьев, которые полагалось одевать на руки покойнику – они напоминали о солнечном свете в подземном мире Миктлан-Текутли.

Уэцин с облегчением выдохнул – пришло время и суровый бог забрал жизнь своего жреца, ночь не принесла облегчения, но дала освобождение. Жрец приготовился встретить божественных слуг, которые проведут его в посмертное царство.

— Верховный жрец Уэцин, я разделяю твою печаль, – услышал он голос Осеотля, тот смотрел в глаза другу. Положив браслет на нижнюю ступень, он отошёл в узкую тень храма.

Череда людей и разделённых печалей, в глаза смотреть решались немногие. Уэцин спустился по ступеням и сел поверх вороха перьев, которые были предназначены вовсе не ему; рядом опустился Осеотль.

— Мешики вырезали утренний переход, а из голов сложили пирамиду у восточного входа в город, – после паузы сказал мудрейший. – Месть за смерть вторых посланцев "дружбы". Он погиб как воин, а не как ребёнок.

— Ты думаешь, они знали, что режут будущего жреца великого Миктлан-Текутли? Не топят, не вырезают сердце, даже не душат – эти шакалы отрезали голову, чтобы Уицилопочтли забрал его в своё царство колибри, – Уэцин с тоской посмотрел на старого друга. – Ему не нужны эти попугайские браслеты, мой ученик теперь глотает пыль из-под колесницы Уицилопочтли, окружившего себя безмозглыми птицами, вместо того, чтобы занять достойное место в подземном мире. До скончания времён ему придётся страдать от удушающего пекла, в его глазах будет рябить от мельтешения бесполезных птичек и глупой гордыни чужого божка.

Осеотль попытался возразить, но Уэцин оборвал его:

— Не говори мне про нити, которые кто-то там держит в руках. Пока я вижу только неряшливый клубок, выпавший из рук и гонимый ветром. Колесницы, птички и нескончаемое полуденное пекло, – повторил уже тихо Жрец. – Не к этому я его готовил.

 

***

Жреческий плюмаж из перьев был безнадёжно измят, такое случается, если сидеть на нём много часов в холодном обиталище двуединого духа. Ритуальная накидка не подходила на роль циновки – мешали бирюза, перламутр и жемчуг, щедро пришитые к полотну, а плюмаж из перьев был довольно мягким и тёплым для каменных плит.

— Лови! – закричал Уэцин, показывая на полосатого таракана.

Иитик быстрым движением бросил в жука жёлтой краской.

— И там ещё! Бей!

Двуединый дух направил фиолетовый шарик в мохнатого крупного паука. Краска с насекомых сползала цветным туманом на пол, где и оставалась подрагивающим пятном.

— Вот рогатый какой-то ползёт, – продолжал странную игру Уэцин.

Иитик устроил разноцветный дождь над жуком-носорогом, который тщетно пытался раскопать щель между плитами. Не обнаружив новых целей для развлечения, Уэцин с тоской спросил:

— Сколько ещё осталось – час, два? Когда появится переход?

Иитик не шелохнулся, не подал знака в ответ. Сегодня ночью откроется дверь в подземный мир Миктлан-Текутли, в которую никто не войдёт, и из которой никто не вернётся в сопровождении нового Иитик. Скоро перестанет подчиняться этот двуединый, но на смену никто не придёт.

— Я ведь не справился? – снова спросил жрец у двуединого, но тень не обратила на вопрос внимания, продолжая бросать краской в таракана и паука. – Я не справился ещё тогда, когда было моё время идти в дверь, а я стоял и мешкал до последнего. Я худший из жрецов.

В прошлый раз из-за уходящих двуединых Уэцин слишком медлил, он стоял и смотрел на текучую гладь двери, которая больше походила на занавеску из расплавленного золота. Всё, что требовал от него ритуал – вдох и шаг – казались невыполнимой задачей.

Наставник, заставивший поторопиться, мгновение в тягучей неизвестности и удар назад. А следом из исчезающей двери появился новый Иитик.

Наставник рассказывал о пещере в подземном мире бога, о том, как из дыхания молодого ученика рождается Иитик, и они возвращаются вместе – новый жрец и его двуединый дух. Ничего это Уэцин не видел, только короткий вдох и шаг в неизвестность, который длился меньше мгновения.

Иитик сотворил бабочек, которые принесли жрецу корзинку с цветными шариками. Уэцин взял один в руки – он походил на клубок пуха – и бросил в двуединого. Оранжевое пятно расползлось капиллярным рисунком по плечу Иитика, потускнело, но не исчезло.

— Тебе слишком скучно, кусочек моего сердца, осколок Миктлан-Текутли. Почему ушли прошлые тринадцать Иитик? Вас не может находиться в солнечном мире больше тринадцати? – не увидев реакции тени, жрец ещё раз попробовал воспользоваться ритуальной фразой. - Поговори со мной, кусочек моего сердца, осколок Миктлан-Текутли. Почему в прошлый раз, когда открылась дверь, ушли все Иитик? Почему раньше оставались, а в тот раз ушли?

Тень не шевелилась. Жрец взволнованно вскочил. Если двуединый смог промолчать после ритуальной фразы, значит, время его подчинения истекло.

Но двери не было, Уэцин пришёл ещё до заката и не мог её пропустить.

— Где дверь? – жрец сам не знал, у кого он спрашивает – у себя, богов или двуединого.

Всё шло не так. В прошлый раз двуединые, в этот раз дверь. Он неуверенно подошёл к стенам, провёл руками по барельефам, посмотрел под ноги, но обиталище слишком маленькое, переход в подземный мир нельзя не заметить.

— Где дверь? – повторил вопрос Уэцин.

Вместо ответа Иитик встал рядом и устроил дождь из красок. Капли светились изнутри, падали на пол и исчезали. Никогда раньше эта комната не видела столько света.

— Твой дождь – это дверь? Мне надо войти в него? – Уэцин не понимал, что происходит, он отправился под капающие краски, но они исчезали, едва касаясь жреца. Или бывшего жреца – Уэцин не знал. – Я должен устроить капель?

Жрец подошёл к корзинке с цветными шариками и стал бросать их – в барельефы, жуков и паутину. Потом просто подбрасывал вверх – краски исчезали от первого касания с миром живых.

— Твои загадки всегда были глупее неоперившегося какаду.

Уэцин подошёл к измятому плюмажу, немного взбил его и сел. А затем начал бросать оставшиеся цветные шарики в Иитик – одни цвета расплывались, другие ложились пятнами с ровными краями. Уэцин откинул голову назад:

— Тебя надо было раскрасить? - запоздалая догадка казалась слишком несуразной и глупой.

Иитик безмолвной тенью подошёл почти вплотную к своему жрецу.

— Кто ты? Юноша или старец? - тень не шевелилась, позволяя рассмотреть неровные оплывы разноцветных красок на плоском иссиня-чёрном силуэте. – Какие одежды предпочитаешь? – двуединый продолжал стоять неподвижно. – Мне надо и это тоже угадать? – ничего не изменилось, Иитик то ли не хотел, то ли не мог дать ответа. - Мне надо придумать?

Корзина наполнилась новыми шариками краски.

— Ты станешь тем, кого я нарисую? – жрец не спешил браться за краски. Осознание приходило медленно, а вместе с ним и растерянность. После паузы Уэцин решился спросить: – Ты не должен был появиться, ведь так? А я не должен был входить в эту дверь?– за спиной двуединого светящиеся краски сползали и падали крупными каплями с объёмных фресок на пол. – Бог покинул нас и забрал свои частички, а мы с тобой два ненужных бесцветных осколка барельефа.

Уэцин пододвинул корзину и стал раскрашивать тень.

 

***

Уэцин любил утренние прогулки, сегодня никаких жреческих накидок в пол, плюмажей и расшитых плащей – лишь набедренная повязка. Тело, исчерченное замысловатой татуировкой, доверчиво радовалось мягкому утреннему теплу.

Бывший Верховный жрец подошёл к дворцу, на ступенях которого Камотли принимал делегацию из соседней деревни Чимато. Горожане пугались и шарахались от Уэцина, не сразу признавая в нём жреческую власть, а гости хватались за копья.

— Почтенный правитель Камотли и жители Астлакана. Я пришёл сказать, что Миктлан-Текутли покинул наш мир и наш народ, – слова давались легко, несмотря на пугающий смысл, спрятанный в них. – Мы должны принять последнее предложение мешиков, и, быть может, Уицилопочтли будет к нам не менее благосклонен, чем Миктлан-Текутли.

— Не потерял ли ты разум в клетушке со своим духом, Уэцин? – Камотли после резких слов не сразу заметил, как татуировка Уэцина зазмеилась по предплечьям и шее, складываясь в три немигающих глаза с узкими зрачками.

— Не сердись, Иитик, когда гнев его отпустит, Камотли оценит мудрость совета.

Татуировка не стала возвращаться к прежнему рисунку, но глаза исчезли.

Уэцин развернулся и пошёл прочь из Астлакана. Он надеялся, что искать свою дорогу будет не труднее, чем определять путь для всего народа.