Литературный конкурс-семинар Креатив
Рассказы Креатива

Shemsu - Тени карликов

Shemsu - Тени карликов

Лучше бы это я погибла. Хрип. Лучше… хрип… я!
Гито Гелон проснулась, когда вопль заклокотал в горле, вот-вот вырвется. Села на постели, собрала в кулак простыни. Не дешевая синтетика — тяжелая, шершавая, как натуральный лен. Секунды две Гито смотрела в полумрак, а затем укуталась с головой, словно покрывало убережет от кошмаров.
Ей снова приснились метель и девочки.
В спальне было тепло: нагреватель тлел ровным светом, прикрытый промасленным фетром, по трубам в полу бежала горячая вода. Вот только руки и ноги — словно чужие. Гито даже пошевелила пальцами, проверяя, по-прежнему ли они ее слушаются. Кошмар все не желал уходить. Мокрый и черный холод обступал ее, стоило закрыть глаза. Из мрака тянулись синие, заиндевевшие руки дочек, из-под сорванных ногтей сочилась кровь.
«Это сон. Это просто сон».
Дис храпел тут же. Даже с утра, такой смешной, с приоткрытым ртом — он напоминал эльфа из сказок, что она читала девочкам. Она должна быть благодарна. Чертовски красив, всем ее обеспечил, да и кому еще нужна забитая вдова? Его и в самом деле хотелось целовать, впиваться губами в нежную кожу вокруг ключиц — теперь, спустя уже год с лишним, с ним было… спокойно. Но по правде она бы продала и его, и все дорогие вещи, и еще десяток лет в придачу — лишь бы только вернулись они. Ее девочки. И сутулый неловкий муж.
Нет. Нельзя думать так «громко»!
— Гито…
Она еще глубже зарылась в покрывала, но домашний интеллект включил диод на ее стороне кровати. Резкий голубой свет был куда ярче тусклого обогревателя и мигал Гито прямо в глаза.
— Гито Гелон, до начала работ осталось два стандартных часа.
Пока просто вибрация: «звук» исходил от импланта над ухом и передавался через кость. И хорошо, незачем будить Диса.
— Гито. — Пауза. — Я считываю показатели и знаю, что ты не спишь.
Она перевернулась на спину и потерла глаза.
— Ах это ты…
Искусственный интеллект не обратил внимания на ее представление. Только выключил диод.
— Простыни, Гито, — отозвался имплант. — Даже не считывай я параметры, есть еще простыни. Когда человек мирно спит, он не сжимает их в кулаке.
«Сегодня нужно вести себя обычно». Отличная мысль! Интересно только, как это — обычно? Позавтракать (хлеб и паста со вкусом джема или бекона, на выбор) и скорей отправиться на работы? Или наоборот, поваляться подольше — может, это меньше похоже на подготовку к убийству?
Дис повернулся на бок, когда она выскользнула из-под одеял. Натянула белье, брошенное вчера на пол.
Добро пожаловать в тот самый день!..
Горячий душ. Завтрак. Уже затянув перевязь с инструментами, Гито поправила комбинезон и выдохнула. Тяни не тяни, а проверять и поправлять больше нечего, надо приложить ладонь к двери. У дверей Гито вспомнила, что не намазала лицо жирным гелем — но все равно коснулась датчика. Успеет перед выходом за купол.
А если нет, после убийства обморожение станет самой малой из ее бед.
 
 
Под куполом шел дождь, у сливных решеток вспухали и лопались перламутровые мыльные пузыри. Липкая обеззараживающая морось скрадывала повороты, углы зданий, пропагандистские плакаты.
Вечность — рент имущество!
«Человечность — наше конкурентное преимущество», знала Гито.
Девиз колонии Ямм. Самое правильное, что можно придумать на суровой планете, где все друг другу помогают, иначе передохнут они тоже все.
Если бы Геронты не сделали из девиза биржу.
Спасатели, что тогда, в буран, искали вездеход с девочками, мужем и еще двадцатью колонистами — уж они, верно, получили «конкурентных преимуществ» на пять жизней! Пока велись поиски, Гито мало об этом думала. Но когда их нашли, двадцать три промерзших трупа, она сама не знала, чего ей хочется больше: упасть спасателям в ноги, смотреть на их медленную смерть — их, получивших все блага за медлительность — или просто покончить с собой.
В оттепель меж плит мостовой образовались трещины, из них пахло сыростью, льдом и мерзлым камнем. Лавочки центрального парка купола — скорее, небольшого сквера — как всегда разбиты: здесь всегда ломали все, что можно сломать, а потом чинили, а вскоре снова ломали.
Поэтому смотрела она больше в сплошную морось, чем по сторонам: впереди, сквозь туман, еще хоть что-то вырисовывалось, а у нее впереди нет ничего.
— Хорошее утро, Гито!
— Гито Гелон, имейте добрый день!
Курящие напарники, кого не распугал плановый дождь, давние и недавние — все они плыли перед глазами. Сегодня — вести себя как обычно. Как обычно! Кивнуть в ответ. Комбинезоны с мехом якобы под рысь (мода держится уже больше года) расступились, задвигались — как толстые хайлосы на льду. Вот сейчас кто-нибудь поймет, что с ней не так, кто-то догадается, окликнет…
— Хей, Гито!
Она зубами стянула перчатку и поздоровалась с Вирил за руку. Но начальница не дала Гито пройти мимо:
— Сегодня участок над промзоной, — Вирил стиснула локоть точно тисками. — Покрытие повредилось, два робота уже грохнулись. Так что давай. Не присматривать за железками! Сегодня нужно выложиться.
Конечно, выложиться. Ради таких дней и существует станция: если б роботы-ремонтники сами, без подстраховки счищали наледь и чинили купол, люди стали бы вовсе не нужны.
Гито кивнула, но начальница не отпускала ее. Пальцы Вирил сжались еще крепче, до боли.
— Я помню, что… да. — По правде, смотритель всегда была не мастак говорить. — В общем, давай без этого, ладно? Ты лучший оператор. И пашешь тут у меня дольше всех. Давай без этого!
Короткий взгляд. Подозревает? Нет. Обычное беспокойство человека, который девять лет работает рядом. Лучше ответить совсем коротко. Вот так:
— Хорошо.
Плевать, что думает Вирил. Завтра это не будет иметь значения.
Уже перед выходом, когда она намазывала лицо гелем, на плечо легла широкая ладонь.
— Ну что, Гито, сегодня?
Как будто можно о таком забыть! У него открытое лицо, у напарника Темара. Открытое и правильное. Это не должно быть так уж противно.
— Да-да, конечно, — закивала она. — Сегодня!
— Ну вот и славно. Спасибо.
Темар отошел, и Гито решила выбросить его из головы. Без особого успеха. Впрочем, уже через пару минут мысли и впрямь будто скукожились под стылым ветром.
Долину, в которой вздулся купол, заполнили неровные смороженные глыбы, скрежет трущихся льдин не прекращался ни на миг. В километре от выхода Синяя жила, темная и маслянистая, медленно струилась между скал. Плывущий по ней лед, отполированный ветром и течением, стал черным, как ночь, и гладким, словно стекло. Белесое небо сулило снег.
К полудню она наконец поняла, что имела в виду смотритель.
Сперва морозный туман: напарников стало не видно даже в нескольких метрах.
Затем метель — жестокая, мокрая, секущая — все как тогда, в таком же буране погибла ее семья.
Вирил что, всерьез думает, что едва попав в Черную стужу, она сразу помешается, уйдет во мрак? Гито и вправду об этом подумывала. В первые месяцы. От холода человек умирает так же верно, как если провалится под лед — только с блаженной улыбкой. Чистая, хорошая, почти что ласковая смерть: мороз шепчет на ухо, и снег так мягок, можно поклясться, что тебе и в самом деле тепло, хочется снять шлем и даже расстегнуть ворот.
Но нет. Глупая, глупая Вирил. Еще одна Черная стужа — это больно, но будь она проклята, если думает о самоубийстве!
— Не сейчас, да?
Ветер гудел со всех сторон, она не сразу поняла, что слышит голос по личному каналу. Обернулась.
— Я говорю: не сейчас, да? — даже под щитком шлема, под слоем геля, непослушные от холода губы едва шевелились. Темар выговаривал слова невнятно, как старик.
— Ты так хотел заняться этим здесь! — с насмешкой прокричала Гито.
— С ума… Мало ли… Черная сту…
Даже передатчик забарахлил, в Гито же словно вселились демоны. Ее душа корчилась — но тем крепче была решимость закончить все сегодня.
— Хорошо. Тогда приходи после работ.
— Что?
— Встретимся после работ!
— Что?
Гито бросила взгляд за спину напарника. Ничего, кроме мрака. Ветер пригоршнями подхватывал рассыпчатый снег и метал его из стороны в сторону.
— Встретимся! После! Работ!
— Ааа! Да… ечно. Договорились, — вид у Темара был мрачный, словно у приговоренного. — Как думаешь, может, за день уляжется?
— Нет. Три минимум. Два дня еще куда ни шло. Мы сделаем все сегодня.
Так что спустя восемь часов Гито ждала, притаившись в землисто-серой тени. Темар предложил встретиться в «Собаке и кошке», но у нее были причины не показываться в баре. Пока не сделано дело — незачем им светиться вместе.
Заметила она его издали. По походке. В чертовых комбезах, с кучей карманов, в полумраке не отличить даже мужчины от женщины, а вот походка у всех своя. Муж ее шагал широко, размахивая на ходу рукой, Дис весил даже меньше ее, так что казалось — едва касается земли. А вот у напарника был такой смешной, немного подпрыгивающий шаг.
— Темар! — окликнула она.
Тот успел уже проскочить мимо и заозирался, Гито пришлось все же выступить на свет.
— Пойдем в бар, Гито. Такой дубняк, что слюна во рту мерзнет.
Она вышла еще на шаг, но лишь для того, чтобы взять его за застежку и увлечь за собой.
— Никаких баров, Темар. Хочешь, чтобы полкупола болтали?
— Но все равно же… А как тогда? Ты согласилась!
— Я знаю, на что я согласилась, и Дис знает, — солгала Гито. — Не просто секс, а выносить ребенка. Да, все увидят и узнают, но в свое время. Зачем нам разговоры раньше срока?
Напарник хмурился, и она поторопила его:
— Ну что теперь? Ты же хотел заняться этим за куполом, где не работают импланты.
— Теперь-то толку? Если все равно.
Толк был — но Темару об этом знать не положено. Она согласилась на дурацкий план, потому что сегодня все должно быть гладко. Даже нашла расселину, куда не проникал ветер, и где они могли согреть друг друга — если бы не Черная стужа.
— Я же не предлагаю… Матерь Мария, что ты подумал? Конечно, я нашла комнаты.
— А-а, черт с тобой, женщина! Будь по-твоему.
Губ ее коснулась улыбка, которая так и не тронула глаз. Гито увлекла напарника в тень закоулка меж серых стен из стекловолокна. Пока она искала и прикладывала к двери карточку, руки Темара нашли ее бедра, а после обхватили за талию. Она едва не поежилась от прикосновения. Теперь, когда сделка почти состоялась, Гито не терпелось получить свое — и поскорее от него избавиться.
А он боится. И, Матерь Мария! — он тоже не знает, как себя держать. Одно дело изливать душу школьной подруге, они вместе росли, пили, спали вповалку и работали они тоже вместе. Одно дело шесть лет промаяться с бесплодной женой, тянуть, мямлить, но все же выпалить такое стыдное предложение:
«Мне больше некому. Но ведь и ты… ммм… не просто нам поможешь, да? Это же разные блага… эээ… соцкапитал. Вот! Понимаешь? Как раз та помощь ближнему. Та, за которую положены конкурентные преимущества».
Ну да. Дис тоже получил «преимущества», когда ему приглянулась вдова: как раз те комнаты, где они теперь живут. Геронты щедро оплачивают благо для колонии.
В общем, одно дело рассуждать, другое — очутиться в полумраке с женщиной, которую знаешь с детства. Которую нужно трахнуть — и сделать это так, чтоб было не очень стыдно.
Она решила помочь Темару. Поцеловала — не в губы, конечно, с женой своей пусть целуется — а между плечом и шеей. Видит Бог, не такой она спец в мужчинах, но муж и Дис от этого начинали дышать чаще.
Прикусить зубами. Расстегнуть комбез еще ниже. Толкнуть Темара к кровати.
К черту прелюдии! Ей нужен простой понятный результат — его часть сделки, а не его нежности.
Есть вещи, которые о друзьях лучше не знать. Скажем, над мужским добром она нашла невидимый под комбезом, но очень даже округлый живот, а член оказался кривым и чуть изогнутым книзу. Когда он вошел, куда следует — ей почудилось, что напарник ее похож на мужа. Покатые плечи, рост, та же прическа. Гито на миг представила, что это не Темар Ситей над ней трудится — а скучный, привычный и оттого такой родной муж…
Нет, лучше не думать, лучше не травить душу!
Волосы у Темара росли на сантиметр выше, слишком высокий лоб покрылся испариной, ей же, наоборот, стало холодно. Думала Гито об одном: его часть сделки, его часть сделки, его…
Когда все кончилось, она еще пару минут лежала, не трогая напарника: конечно, тот распалился, но теперь-то он наверняка чувствует стыд. Впрочем, какое ей дело до его стыда?
—  Хорошо. Можешь начать рассказывать, — без выражения произнесла Гито.
В полутьме глаза Темара блестели светом городских огней.
— Чтобы ты знала, у него тоже семья. И тоже две девочки. Одной семь, а вот вторая совсем дите, пухленькая такая и…
— Как его зовут? — перебила Гито.
— Эдмас Лейя.
— Это он был в ту ночь за пультом? Уверен?
— На все сто. На двести! Эд тяжело это пережил. Ну, тогда, все это, в прошлом году.
Гито захотелось ударить напарника. Это диспетчер-то, который выпустил вездеход, зная о Черной стуже? Который до последнего отдавал распоряжения, вместо того, чтоб приказать остановиться и ждать спасателей? Быть может, вездеход и не сорвался бы в трещину, не растратил все топливо, необходимое для обогрева, еще дюжина «не».
— Чего… чего ты от него хочешь? — тихо спросил Темар.
— Поговорить. В глаза ему хочу посмотреть, — она даже не солгала. — Так что, где он в точности живет?
— Благочестивых, вход пятнадцать.
Гито кивнула и сразу начала собираться. Ведь ей еще предстоит позаботиться, чтобы Дис не заметил ее отсутствия ночью. Ушла она, когда старый друг даже не был одет. А свет четырех лун сочился сквозь купол и растекался меж старых мерзлых плит мостовой.
 
 
Труднее всего было удержать мысль. Благочестивых-пятнадцать-Эдмас-Лейя, Благочестивых-пятнадцать-Эдмас. Гито вертела слова в уме, пробуя их, ощупывая, боясь по пути потерять одно — а то и все разом. От терпкого сизого дыма в их крохотной кухне стало полутемно.
Подняться. И не так, а осторожно. Ее буквально вжало в стенку! «Втаращило», как сказал бы любовник. Черт, а ведь она весь вечер просидела за дверью, в спальне, присоединилась едва на десять минут — убедиться только, что Дис и в самом деле отключится.
Кухня то становилась резкой, четкой — чтобы тут же опять поплыть перед глазами.
Сперва один короткий шажок, потом второй.
Голова Диса запрокинута на спинку дивана.
Это хорошо, это он удобно сидит: как раз подтянув ноги. Вот так, под плечи и под колени. «Он меня легче, — напомнила себе Гито. — Черт возьми, даже легче меня!» Но самоубеждение работало не очень: она-то знала, что разница всего два килограмма.
Когда она все же взяла любовника на руки, тот вдруг приподнял голову. Серый взгляд его на мгновение стал острым, как иглы, несмотря даже на расширенные зрачки. Гито чувствовала, что он дрожит — хотя сама, верно, дрожала от напряжения. Нет, почудилось: не подозрительный это взгляд — скорее, сонный. Мгновение спустя Дис прислонил поникшую голову к ее плечу. Она шла очень медленно, в полной тишине одежда шуршала точь-в-точь как сухая поземка.
Раздеть и напоследок укрыть. Пожалуй, назавтра Дис проснется поздно — но ничего. Это же она встает спозаранку, чтобы горбатиться на станции. Дис всегда, еще до того, как взял к себе вдову и получил бонусы — да он всегда вставал, как хочет, и жил он тоже хорошо. Это он программирует все те железки, что чинят купол, штампуют товары и, главное, охраняют Геронтов и всех на Ямме.
В груди шевелился не то, чтобы страх… нечто похожее, как натуральный заменитель.
На Одиннадцать Помощников — а оттуда уже к Благочестивым — как на казнь.
Не узнавая улиц, спотыкаясь о неровные плиты. Не встретив ни одной живой души. Бетонные опоры, а с ними и мостовая порой дрожали от проносившихся наверху вагонов монорельса.
Гито боялась, что с дымом придут расслабленность и желание обнять весь мир, и все испортят. Нет, слава Богу! Умиротворение быстро выветрилось на свежем воздухе.
Так отчего же ей тогда плохо?
Оттого, что Геронты построили простой и правильный мир? Человечность — то, что помогает выжить. Добро к ближнему — оплачивается так же, как общественные работы. Импланты — верные спутники: считывают мозговую активность и знают, когда колонист совершил добро, а когда зло. Спустя неделю одно обернется бонусом, а наказание приходит сразу. Система, в которой все справедливо, ведь за людей решает компьютер.
И только она в этом простом и правильном мире — урод. Она так и не смогла избавиться от ненависти, от страха и от страдания. Они никуда не делись даже полтора года спустя, даже после появления Диса: как черный лед спит глубоко внизу, под плитами и подземными заводами купола.
Имплант сразу все зафиксирует. Гито знала.
Три железки и живой человек, они придут за ней. Так все и будет.
Если она решится. Гито все подготовила, но по правде — до сих пор не знала точно, в самом ли деле убьет.
На Благочестивых было пусто. Хороший, дорогой район, даже Дису не по карману. Пусто, холодно и так тихо, что слышно, как стелется по земле туман.
Мелодия звонка вышла колючей.
— Добрый вечер. Кто вы?
Он оказался широкоплеч и высок, под метр девяносто или даже больше. Не то щетина, не то бородка — вот все, что она увидела против света. На секунду в прихожей мелькнуло круглое детское личико, а после Эдмас притворил за собой дверь.
— Я… — слова ушли, Гито вдруг поняла, что ей совсем-совсем нечего сказать. — Я… меня…
— Чего вы хотите?
Спокойная уверенность, даже легкое раздражение — в конце концов, они ее разозлили! Столько пройти, чтобы теперь мяться, словно она какая побирушка?
— Меня зовут Гито Гелон, мой муж и дочки погибли в том вездеходе, в прошлом году. В Черную стужу.
Молчание.
— Ты должен помнить!
Тишина столь холодная, что кажется — далекие фонари, и те стали светить глуше.
— Просто посмотри на них. Матерь Мария, они… Вот, посмотри, какими они были!
Снимки на ощупь теплые, из внутреннего кармана. На самом деле Гито их никогда не разглядывала. Слишком больно: видеть, вспоминать, переживать заново. Она просто хранила их на груди, лицом к лицу, две крохотные фотографии на старой бумаге.
— Просто… вот, гляди, — руки дрожали, по правде диспетчер вряд ли много бы рассмотрел: в полумраке, в ее трясущихся ладонях.
Но он и не собирался.
— Что от меня… Да иди ты к черту! Оставь нас в покое. Вон! Вон! — Эдмас оттолкнул ее и указал во тьму. Словно собаке.
— Посмотри.
Если бы он смутился, сказал «Мне жаль», если бы хоть изменился в лице… Но вместо этого диспетчер ударил ее по протянутой руке. Они упали, оба снимка, прямиком в грязь у сливной решетки.
Во рту вдруг не осталось слюны. В голове звенело. Складной нож в кармане жег кожу, словно его раскалили добела.
Последний удар Гито нанесла, когда жена ублюдка высунулась на улицу и завизжала.
Крови было много. Вони и крови. Пальцы от нее стали липкими, она была повсюду: на руках, на груди, на лице, Гито стояла на коленях в луже крови.
Потом она побежала: зачем-то, куда-то… Куда? Ее все равно найдут. Страж порядка и трое железок будут здесь через горсть минут. Редкие фонари горели тусклыми, мутными огнями, тщетно пытаясь рассеять антрацитовую тьму.
Тридцать тысяч душ живут под главным куполом — но почти все они спят, ни одного встречного. На пустых улицах поймать преступницу легче легкого.
«Маршрут до станции!» — скомандовала Гито.
Имплант зафиксировал всплеск мозговой активности и передал, куда нужно, картинку «из глаз». Искусственный интеллект вовсе не друг ей и не союзник. Но сейчас скорость еще могла ее спасти.
Спасти?
Гито бежала к выходу за купол не для того, чтоб выжить — а чтобы умереть в теплых и нежных объятиях холода.
Вживленная над ухом горошина молчала.
— Маршрут до станции! — кажется, она крикнула вслух. Во всяком случае, меж стен пошло разгуливать эхо. — К станции, слышишь? Маршрут. Маршрут!
— Поверни нале… — сказала горошина, а потом: — Не чтобы спастись, а умереть в теплых… Сукин сын! Да будь ты проклят, проклят. Он даже легче меня!
«Что за бред?» — подумала Гито, и интеллект повторил:
— Бред-бред-бред!
Картинка из глаз — проецируется сразу на сетчатку, силуэт не то с щетиной, не то с бородкой сидит в луже крови ее девочек, синие заиндевевшие руки пытаются открыть заклинившую дверцу.
Может ли искусственный интеллект помешаться? «Как будто не я, а он вдыхал дым».
Еще картинка — мутный воздух под потолком кухни, Дис запрокинул голову на спинку дивана, он что-то говорит, но с губ срывается шуршание, точь-в-точь сухая поземка.
Неужели имплант отправил «куда нужно» это? Этот бред. Кашу слов, мыслей, картинок, звуков. Все, кого знала Гито, от дыма погружались в мир и покой, без видений и глюков — но то люди. Неужто искусственный интеллект от дыма сходит с ума?
И почему ее до сих пор не схватили?
Станция. Здесь уличные огни не горели, светились лишь три далеких окна. Гито вытянула перед собой руку и рассмотрела смутные белые очертания, дальше все тонуло в холодной водяной взвеси. Нет-нет, она непременно дойдет, а вот и карточка наготове!
Комбез. Гель на лицо. Шлем.
Снаружи оказалось, что в ночи купол светится: мертвым, зеленоватым светом. В его мерцании ледяные глыбы отбрасывали дрожащие призрачные тени. Гито брела, не разбирая дороги, к снежным полям на восток от реки.
Так значит, от дыма имплант трогается умом?
Она вдруг остановилась и затрясла головой. В животе заурчало. Гито испугалась, что ее сейчас стошнит.
Матерь Мария!.. На Ямме всегда дышали сладким дымом. Всегда. В три раза больше, чем в любой колонии. Потому что знали об эффекте? А почему еще, черт возьми? Сладкий дым — кстати, почему «сладкий», когда он терпкий? — куда лучше алкоголя, даже Геронты нехотя признают.
— Пойло вызывает агрессию, — веско объяснял Дис. — Сколько случаев безобидных попоек, когда один схватился за нож, а другой за резак? — Ну да, ну да, думала Гито, благодаря дыму ты и создаешь такой простой, короткий и экономный код, только зачем ты ищешь оправданий? — Ты же не в курсе, да? Дым вызывает меньше привыкания. Он успокаивает, в конце концов!
Может, и он тоже знал, всегда знал? Что это временно вводит имплант в помешательство. Может, только такие, как она, семейные люди, домохозяйки, наивные и правильные — только они и верият в общество, где все решает искусственный интеллект?
В «Человечность — наше конкурентное преимущество».
Матерь Мария… Гито хотелось закричать. Тело ее под всеми слоями ткани покрылось холодным потом. Не видя, куда идет, она сперва ускорила шаг, а затем почти перешла на бег.
Центральный парк купола. Почему Геронты так и не справились с вандализмом?
Почему в промзону лучше не заглядывать по вечерам?
Цвак! Ледяная корка треснула, одна нога с мокрым хрустом провалилась в снежную кашу. Гито замедлила шаг едва на пару секунд.
Она думала, она урод. А они знают! Отключают импланты… Днем зарабатывают «преимущества», создавая блага — а ночью делают друг другу гадости.
Как и везде. Как на других колониях.
Как было на Земле.
Как встарь.
Ревность. Зависть. Корысть. Месть. Они никуда не уходили, живы-живехоньки. Даже Геронты, которые все понимают, но ничего не делают, даже они… такие же карлики, просто отбрасывают слишком длинные тени.
Или и это тоже — человечность?
Когда карлики отбрасывают длинные тени — значит, солнце стоит уже очень низко.
Она бы бежала, куда глаза глядят, подальше от купола — не прегради ей дорогу Синяя жила. Минуту-другую Гито металась вдоль берега, как загнанный зверь. Потом силы вдруг оставили ее. Воздух был холоднее черных вод, река словно дымилась. В морозной дымке стало не видно ничего даже на пару метров.
Самое ужасное — Геронты все понимают, но палец о палец не ударили. Второе самое ужасное — ревность, зависть и месть тоже человечность, тут бессмысленна пропаганда, пришлось бы менять саму природу.
И третье ужасное, между первым и вторым — не все испортилось ровно в день, когда погибли девочки. Оно было таким всегда, и даже когда Гито жила счастливо, просто она не подозревала, что вся ее жизнь — ложь.
…Ибо там спросили пленившие нас о словах песен и уведшие нас о пении: «Пропойте нам из песен сионских».
У нее больше нет дома.
…На ивах посреди него повесили мы лиры наши.
Она даже не изгнанница. Дома никогда не было — все годы, когда ей казалось, будто бы он есть.
На берегу Синей жилы, в трех сотнях световых лет от Сиона, под сенью карликов, что отбрасывают слишком длинные тени, она села и заплакала.

Авторский комментарий:
Тема для обсуждения работы
Рассказы Креатива
Заметки: - -

Литкреатив © 2008-2024. Материалы сайта могут содержать контент не предназначенный для детей до 18 лет.

   Яндекс цитирования