За стеклянной стеной кабинета – глубокое индиго ночи. Косые белые росчерки метели отражают электрический свет неспящего города. Верхний свет выключен – только настольная лампа и небольшой неоновый светильник в дальнем углу, над парой черно-белых кресел.

– Это ты, Констанция? Добро пожаловать, – сгорбленная фигура за массивным столом слегка шевелится. В желтом свете раскаленной вольфрамовой нити мелькает бледная, пухлая ладонь. Жест следует считать приглашающим.

– Доброй ночи, господин Назианзин. И, если помните, я просила называть меня Кона.

– А я просил тебя звать меня Григорий, – сухость фразы, кажется, не соответствовала ее смыслу, – если уж для "дяди Гриша" ты теперь слишком взрослая.

Ковер, однотонно-темный, полностью глушит звук шагов. Гостья, предпочитающая короткое "Кона" аристократичному "Констанция", занимает одно из кресел. За прозрачной стеной , мигая габаритными огнями, бесшумно проплывает вертолет. Его силуэт едва различим в довлеющей темноте. Григорий Назианзин встает из-за стола и присоединяется к гостье. Тишина кабинета абсолютна – ни один звук не проникает сюда, а те, что рождаются внутри – гаснут, поглощенные обивкой стен и мебели.

– Работаете допоздна? – спросила девушка, только слегка повернув голову к собеседнику. У нее прямые черные волосы, блестящие и гладкие, идеально лежащие – прекрасный образец работы по наращиванию и полимерному покрытию.

– Как видишь. Сегодня останусь здесь… когда на сон остается четыре часа, не хочется тратить даже тридцать минут на дорогу.

– Вы себя не бережете, – в тоне нет ни намека на сочувствие.

– Бережливость – еще одна добродетель, которая доступна лишь обывателю, – констатирует собеседник. – Служба не дает права выбора: беречь себя или беречь всех. Всегда – только второе.

Не повернув головы, гостья бросает на собеседника настороженный взгляд. Радужки ее глаз такие темные, что кажется – это невероятно расширенные зрачки. Но присмотревшись, можно увидеть ртутный отблеск зрачков, расширенных не больше чем у любого другого.

– Кона, мне понадобится твоя помощь.

Идеально выверенный излом брови слегка изменяет свой угол. Это – выражение удивления.

– Нужна твоя консультация. Дело о похищении.

Ладонь, совершенно без украшений, поднимается к лицу. Кончик пальца с коротким, искусственным ногтем, касается тонких губ. Гостье немногим больше тридцати. Гостья заинтригована и не считает нужным это скрывать.

– Григорий Назианзин, глава Департамента Уголовного Розыска лично курирует дело о похищении. Жертва – дочь президента?

Ирония не встречает одобрения собеседника.

– Нет. Но довольно близко.

– И я понадобилась потому что… – Кона подвешивает неоконченную фразу в застывшем воздухе кабинета.

– …потому что похитили Флоренса Тертуллиана, – тон Назианзина все так же сух, но он внимательно следит за реакцией молодой женщины. Его окладистая седая борода аккуратно завита и уложена, последние темные волоски в ней – выбелены, дабы не нарушать благолепный образ. Длина четко выверена и ограничена – идеальное соотношение условий протокола и личного комфорта.

Кона медленно кивает. Флоренс Тертуллиан. Прошло восемь лет с тех пор, как она видела его в последний раз. Друзья детства. Они ходили в одну школу во Франкфурте, потом вместе поступили в Геттингенский университет. Кона – на медицинский факультет, Флоренс – на теологический. Уже тогда наметилось отчуждение.

– Я говорил с твоим папой. Он не возражает.

Взгляд темных глаз похолодел, стрелы бровей, контрастные на мраморно-белой коже, сошлись к переносице.

– Само собой. То, что я сотрудник вашего департамента – криминальный психолог – недостаточное основание для привлечения меня к этому делу. Необходимо разрешение советника министра здравоохранения, по совместительству моего отца, чтобы...

– Кона, – спокойно прервал ее Назианзин. – Во-первых, ты в этом деле – лицо заинтересованное, и твое привлечение можно расценить, как нарушение. Этическое или даже правовое. Во-вторых, Костя – мой друг. Я не мог…

– Я поняла вас, – кивнула женщина. – Этого достаточно. Каким вы видите мое участие?

Казалось, легкая улыбка проступила под усами. Григорий Назианзин посмотрел в окно, любуясь пульсирующей внизу желто-белой сеткой города. В ней он видит много больше, чем просто пересечение светящихся линий. Он читает диаграмму смертей.

– Прежде всего, Кона, я вижу его деликатным. Похищение младшего Тертуллиана может вызвать… волнения. И прежде всего – волнения старшего Тертуллиана.

Женщина изменила позу – опершись локтем о подлокотник кресла, она едва заметно наклонилась в сторону собеседника. Движение было очень мягким и плавным – его выдавал только изменившийся узор складок на глухом, под подбородок, пиджаке. Строгий покрой, несимметричное сочетание шелка и сатина, монохромный [обсидиановый] цвет. Такие же брюки. Ботинки на ровной платформе

– Вы хотите сказать, что Иероним Тертуллиан не знает о пропаже сына?

– О похищении. О пропаже ему известно.

На столе мягко просигналил телефонный аппарат, сопровождая звук мерцанием серебристого светодиода. Григорий Назианзин поднялся.

– Извини, Кона, расписание. Следующий посетитель через две минуты. Я могу рассчитывать на тебя?

Снежинки липли к стеклу и, тая, медленно стекали по нему, не оставляя влажного следа. Женщина поднялась. Костюм, сам собой расправился, приняв идеально правильное положение. Хозяин кабинета возвышался над ней, на полметра выше и на пятьдесят килограмм тяжелее.

– Конечно, – тонкая ладонь протянута для пожатия. Кожа чистая, только между большим и указательным пальцами – аккуратная вязь татуировки.

– Замечательно. Утром с тобой свяжется ответственный следователь, Юстининан Хлор.

– Утром? Сейчас он не работает?

– Сейчас не работаешь ты, – задержав ее ладонь в своей, с некоторым нажимом произнес Назианзин. – Тебе предстоит большое и ответственное дело. Соизмеряй свои силы.

– Я ночное существо. Уже лет пять не засыпала раньше восьми утра. Пусть позвонит сейчас.

– Хорошо.

Кона выходит в приемную. Здесь значительно светлее, но все же, освещение остается мягким, приглушенным. Длинные линии светодиодов вмонтированы в потолочные и стенные панели. У стола администратора стоит молодой мужчина: серый пиджак, виниловая папка в руке, растрепанные, слегка вьющиеся каштановые волосы, острая бородка клином, очки в полуоправе. Трехдневная щетина на осунувшемся лице, глубокие тени под стеклами очков. Прямая, безгубая полоска рта.

Они встретились взглядами.

– Заходите, – серый голос администратора оборвал случайный контакт. Мужчина прошел в кабинет. Двери с глухим шорохом закрылись.

Стремительное падение лифта в шахте прозрачного пластика было [почти] не ощутимо – пейзаж, раскинувшийся глубоко внизу, оставался неизменным. Городская панорама с высоты семидесяти метров. Длинные свечи небоскребов, среди которых здание Департамента УгРо – не самое высокое и не самое роскошное. Светлячки-квадрокоптеры рассекают черно-белые снежные узоры, оставляя за собой длинные хвосты золотистого свечения. Палитра ограничена: индиго ночи, золото огней и слоновая кость метели. Все остальные цвета блекнут и тают. Так выглядит зимняя столица – и этот вид нравится Коне [куда] больше летнего.

Флоренс Тертуллиан. Она задумчиво прикладывает раскрытую ладонь к холодному пластику кабины. На идеально прозрачной поверхности, очертив ладонь, проступает матовый след. Флоренс – сын [официально – внучатый племянник] митрополита Иеронима, постоянного члена Святейшего Синода и одной из наиболее влиятельных церковных фигур последнего десятилетия. Не удивительно, что дело курируется на самом высоком уровне.

Двери лифта мягко разошлись, Кона механически шагнула в густой сумрак коридора. Синтетический ворс покрытия глушил звук шагов. Неоновые трубки путеводными нитями тянулись по потоку, освещая офисное пространство бледно-фиолетовым светом. На этом этаже размещались кабинеты "вольноопределяющейся элиты". Такое громоздкое прозвище для титулованных отпрысков, не мотивированных [не предназначенных] для карьеры в МВД. Консультанты, советники, эксперты и другие, не предполагающие прямых обязанностей и не вписанные в иерархию департамента должности.

Кабинет 2112 – профессиональное пространство Коны площадью двадцать восемь квадратных метров. Из меблировки – стол, три кресла, кушетка, платяной и книжный шкафы, кофе-машина на узкой тумбе. Раньше Кона считала кабинет монументом своей победы, символом выхода из-под отцовской опеки. Она получила его [и должность психолога-консультанта ЭКП департамента УгРо МВД] вопреки заготовленному для нее карьерному плану в МОЗ. Но после выяснилось, что и эта должность досталась ей по договоренности отца с Григорием Назианзиным – и ценность символа [значительно] померкла.

– Это мой шанс.

Мягкая кожа кресла приятно холодит кожу. Веки опускаются на [долгое] мгновение отрезав Кону от мира. Сейчас мучить себя догадками бесполезно. Нужно дождаться звонка следователя.

Кажется, телефон звонит почти сразу. Не открывая глаз Кона снимает трубку, прикладывает к уху.

– Констанция Север слушает.

– Доброй ночи, – мужской голос в динамике ровный, приятный. Усталый. – Юстиниан Хлор, ответственный следователь. Назианзин должен был сообщить вам…

– Кабинет двадцать один-двенадцать, – прервала представление Кона. – Жду вас.

Сразу расставить точки над "i", указать на характер дальнейшей работы.

– Хорошо.

Кона поднялась, прошла к кофе-машине. Двойной эспрессо без сахара – как раз то, что сейчас нужно. На циферблате аппарата – "23:45".

Чашка опустела только наполовину, когда в дверь постучали. Демонстративно грубое нарушение неписаного правила департамента: "На рабочем месте сотрудник всегда доступен". Или следователь с ядовитой фамилией не считает Кону сотрудницей, или не видит их отношения рабочими. Отвратительное начало.

– Входите, Хлор.

Верхний свет Кона не включила – ограничилась настольной лампой. В темноте за пределами освещенного круга появилась мужская фигура. Это с ним Кона столкнулась в приемной Назианзина. Серый пиджак в свете лампы отливал ртутными бликами, очки – два золотых полукруга.

– Доброй ночи, консультант. Рад знакомству. Надеюсь на продуктивную работу.

Худая ладонь протянута для пожатия. Фразы отрывистые и неестественные. Следователь знает, что перед ним – дочь, жена или даже любовница кого-то из высокого начальства. Но не знает, кого именно. Потому ведет себя [слишком] осторожно.

– Зовите меня Кона, – женщина поднялась, уверенно сжав холодную мужскую ладонь.

– Юстас. Начнем?

– Начнем, – указав следователю на кресло, кивнула Кона. – Хотите кофе? Машина там – не стесняйтесь.

– Благодарю, – Хлор положил на стол планшет, активировал экран. – Не знаю, в каких подробностях обрисовал дело шеф, потому останавливайте меня, если начну повторять уже известные вам факты. Флоренс Тертуллиан. Похищен девятнадцатого января, незадолго до полуночи. Похищенный вернулся домой после Повечерия, но не явился к Утрени. Около восьми утра сосед обнаружил, что дверь квартиры Тертуллиана открыта, заглянул внутрь, увидел следы борьбы, после чего вызвал полицию.

Одновременно Хлор показывал фотографии. Кона отметила, что жил Флоренс достаточно скромно – интерьер не мог похвастаться ни роскошью, ни грамотным дизайном. Можно было подумать, что на снимках – квартира простого клерка, едва ли связанного с Церковью. Но эти впечатления… блекли на фоне того, что Хлор сухо обозначил как "следы борьбы".

Несколько фотографий запечатлели брызги крови на стенах. Кто бы их не оставил, ему должны были нанести несколько серьезных ран. Стол и пара стульев были полностью разбиты, будто ими дрались. Лаптоп разбит на куски, как после нескольких ударов молотка. На другом снимке – смартфон, а точнее – пластиковое крошево, которое когда-то было смартфоном. Разорванная, окровавленная футболка на полу, серая, без рисунков. Бурые разводы на паркете в прихожей – кого-то или что-то, сильно испачканное кровью волокли к выходу.

– Соседи ничего не слышали? – спросила Кона, отодвигая планшет. – Такое побоище…

Юстас сделал неопределенный жест рукой.

– Элитный жилой комплекс. Звукоизоляция на достойном уровне. Уважение к секретам других.

– Страх быть в такой секрет вовлеченным… Почему похищение? Похититель вышел на связь? Предъявил требования? Почему не напрямую к Тертуллиану-старшему?

Хлор покачал головой, затем открыл новую директорию: серию коротких видео, судя по всему, с муниципальных камер слежения.

Камера засняла, как по пожарной лестнице спустился мужчина. Фигура вначале показалась Коне горбатой и непропорциональной, потом стало понятно, что неизвестный нес на плечах тело. Голова и руки свисли вперед, ноги едва касались земли – похититель был низкорослым и обладал немалой физической силой. У лестницы был припаркован паркетник с номерами обильно замазанными грязью. Похититель без особых церемоний погрузил тело на заднее сиденье, занял место водителя и уехал. Следующие видео показывали машину на проспекте Зеленом, шоссе Энтузиастов, Северо-восточной хорде, третьем кольце – и так, пока след не обрывался на Волгоградском.

– Очевидно, Тертуллиана похитили не с целью выкупа. Это – террористический акт. Религиозный экстремизм.

– Кто-то уже взял на себя ответственность?

– Пока нет.

Кона задумалась, продолжая просматривать зацикленный ролик с погрузкой Флоренса в машину. С момента похищения прошло двое суток, но похититель даже не попытался добиться общественного резонанса. Террорист [никогда] так не поступит.

– Кровь на стенах – похищенного? – вопрос с очевидным ответом. И с очевидным выводом.

– Да.

– Тогда искать надо не Флоренса Тертуллиана, а его труп. Или не искать – его и без вас найдут.

– У нас есть основания полагать, что он все еще жив. Будь убийство изначальной целью – подтверждение смерти было бы быстрым и однозначным. Сколько времени потребуется, чтобы выложить в сеть видеоролик? Чтобы подбросить к воротам храма отрубленную голову? Чего ждать?

– Резонанса, – Кона вспомнила о своем кофе, сделала большой глоток. Напиток успел остыть, что [существенно] испортило вкус. – Мы играем в догадки, или у вас есть доказательства того, что Тертуллиан-младший жив?

– У нас нет доказательств его смерти.

Кона не стала развивать спор. В конце концов, нет большой разницы, искать живого Флоренса или мертвого. В обоих случаях он лишен возможности проявить себя.

– Какую помощь вы ждете от меня?

– Дверь квартиры не была взломана. Нет следов борьбы в прихожей, – Хлор сопровождал свои слова показом фото. Он [удивительно] хорошо ориентировался в материалах дела. – Тертуллиан сам впустил похитителя и провел в гостиную. Возможно, под угрозой оружия, но это маловероятно. Скорее всего, они был знакомы.

– Я не общалась с Флоренсом больше восьми лет. Если вы думаете, что похититель – наш общий знакомый, вы ошибаетесь.

– Но вы ведь хорошо знали самого Тертуллиана-младшего? Достаточно, чтобы составить психологический профиль?

– Так или иначе, – неуверенность предательски проскальзывает в формулировке. – А более актуальные его знакомые … вы их опросили?

Следователь вздохнул и поправил кончиком пальца очки.

– После возвращения из Германии Флоренс Тертуллиан вел замкнутый, уединенный образ жизни. Ему прочили карьеру теософа и книжника. Это существенно ограничивало круг его прямого общения. Фактически – до нуля.

Тертуллиан, которого она знала, не был ни затворником, ни книжником. В Университете жил разнузданно, широко, рвения в учебе не проявлял. С Коной год от года общался все меньше, пока совсем не отдалился. Не брезговал дорогими синтетическими наркотиками, подавлял зависимость психокодированием – признаки этого будущий психолог могла видеть даже их в короткие встречи. В последние годы учебы, кажется, успокоился, участвовал в каком-то стартапе.

– Удалось восстановить информацию с лаптопа и телефона?– спросила Кона, возвращаясь к фотографиям. – Есть доступ к аккаунтам?

– Гражданский аккаунт фактически пуст. Имеется аккаунт в закрытой церковной сети, но получить к нему доступ пока не удалось.

– Почему?

– Запрос отправлен на Большую Серпуховскую вечером двадцатого. Ответ до сих пор не получен.

В доме двадцать четыре по Большой Серпуховской размещался офис Синоидального отдела по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными органами, неформально называемый ОВиМД1. Сорок лет существования отдела в условиях фактически непрекращающихся войн сделали его довольно мощной и влиятельной структурой. В отношении же МВД он был своего рода надзорным органом со стороны Церкви. Внедрение началось с включением в структуру МВД Федеральной службы контроля за оборотом наркотиков, тогда уже находившейся в сфере влияния ОВиМД. От ФСКОН влияние синоидальной структуры постепенно распространилось на МВД в целом. Прямо не вмешиваясь в дела министерства, ОВиМД, тем не менее, постоянно "держал руку на пульсе", имея практически неограниченный доступ к любой информации.

Обратное [само собой] не было верно.

– Что было на физических носителях? – Кона увеличила одну из фотографий, изучая рабочее место Флоренса. Несколько массивных фолиантов стояли на полке стола, все – в суперобложках без надписей на корешках.

– Носители содержали большое количество материалов по теологии и теософии – включая собственные наработки Тертуллиана. Из-за значительных физических повреждений полностью восстановить информацию не удалось. Но даже имеющийся объем слишком велик для оперативного анализа. Необходимо привлечение экспертов Церкви…

– у них на это могут уйти месяцы, – оборвала следователя Кона. – Что за книги на столе?

– Это не типографские издания, – Юстас несколькими нажатиями вызвал новую серию изображений. Не ней были сфотографированы несколько книжных разворотов. Книги были целиком рукописными, бумага выглядела странно — слишком толстая и фактурная. Рисунков и схем на страницах не было, только текст – на греческом и на латыни.

– Мы можем попасть в квартиру? – вчитываясь в текст, спросила Кона. – Мне нужны эти книги.

– Книги здесь, в банке вещдокоов, – Хлор посмотрел на нее поверх очков. – Думаете…

– Зачем вы их забрали? – перебила его Кона.

– Мне показалось, – следователь удивился резкости собеседницы, – подозрительным… наличие рукописных книг у похищенного.

Кона едва заметно кивнула. Первая трансформация бумажной книги произошла в цифровую эпоху – книга стала своего рода фетишем; показателем определенных воззрений и маркером статуса. Вторую трансформацию запустил Десекуляризационный акт [так же известный, как "Акт двадцатого января"]. Актом вносил изменения в Конституцию, утверждая государственное устройство как "светско-духовное с официальной религией". Совместно с ужесточением норм информационного контроля это привело к утверждению бумажных книг в качестве анонимных носителей. Частные типографии быстро попали под [плотную] опеку Роскомнадзора и СИНФО2. Впрочем некоторое количество малых, работающих по принципу "печать по требованию", [внешне] сохранили некоторую независимость. Конечно, в этом сегменте была своя агентурная сеть, позволявшая тонко и незаметно отслеживать и контролировать "сомнительные издания".

И потому наличие рукописных копий не могло не вызвать подозрений.

– Мне нужны эти книги, – сказала Кона.

– Еще кофе? – спросил Хлор, забрав планшет. Быстрая серия нажатий – доступ к базе вещдоков по делу, выбор нужных, размещение запроса на выдачу, сканирование сетчатки.

– Будут у вас завтра в девять.

– В девять – слишком поздно. Они нужны мне сейчас, – качнула головой Кона. Прямые волосы мягко изогнулись в такт движению, через секунду опять встав идеально ровно. – И – да.

Последняя фраза – намеренный ход. [Проверка.]

Короткий кивок, за которым следуют еще несколько быстрых нажатий.

– Сколько вам сахару? – проверку следователь прошел [разочаровывающе] легко. Кона отрицательно качнула головой.

Юстас достал из тумбы чашки и кофейные капсулы, установил их в машину. Дисплей в ответ на его прикосновение засветился бледно-голубым. Машина мерно загудела, запустив процесс, диной в двадцать пять секунд.

– Кто кроме вас в следственной группе? – спросила Кона. Этот человек не вызывал у нее симпатии. Слишком выхолощенный, обесцвеченный. Частично, причиной тому была маска профессиональной вежливости, которую он надел, опасаясь переступить дозволенные границы. Но что-то подсказывало Констанции, что маска эта уже [давно] срослась с лицом Хлора.

– Никто, – Юстас забрал чашки и поставил одну перед Коной. – Следственная группа по этому делу не создавалась.

Женщина взяла чашку двумя пальцами, задержав ее у лица. Ноздри слегка расширились, втягивая горьковатый аромат напитка. Следующая ее атака была предельно прямолинейной:

– Я буду с вами откровенна, Юстас. Но только в случае обоюдной откровенности. Кто вы такой?

– Я тот… – Хлор прервался, подув на чашку, – кому поручили это дело.

– Вы не выглядите достаточно опытным следователем. И человеком, разбирающимся в тонкостях взаимоотношений Церкви и госаппарата.

– Не выгляжу. И вполне понимаю ваше недоверие. Даже психологу может быть трудно увидеть в следователе УгРо выпускника Санкт-Петербургской духовной академии.

– Почему вы отказались от сана? – удивление не получило внешних проявлений. Кона не изменила позы, темно-карий взгляд, сверля собеседника, оставался неподвижным.

– Я его не принимал. Изначально не собирался.

– Для чего тогда получали духовное образование? Как оказались в рядах УгРо?

Хлор сделал небольшой глоток и улыбнулся – впервые с момента их знакомства.

– Я окончил Духовную академию, уже работая следователем. На обучение был направлен по решению Назианзина, согласованному с ОВиМД.

– И ваша специализация – уголовные преступления…

– …против Церкви и ее служителей, – закончил за нее Хлор.

На языке Коны было [совсем] другое определение. Хотя в правовом поле Святейший Синод еще не сумел провести создание собственной "службы безопасности", в таковой была [острая] необходимость. Взаимопроникновение духовной и светской ветвей власти, закрепленное Десекуляризационным Актом, обусловило рост в Церкви напряженности, как внешней, так и внутренней. Внешне шла борьба за утверждение безоговорочного главенства среди Ортодоксальных конфессий (включая замену Вселенского Патриарха). А внутренне – за власть и влияние внутри самой организации. Методы борьбы были очень разными – от грубых и преступных, до более чем тонких и субтильных. Оба фактора делали неизбежным создание новой Инквизиции.

– Ваша ученая степень? – Кона сделала небольшой глоток, после чего отставила чашку. По тонированному окну скользнул луч прожектора, сменившись черным силуэтом на фоне темно-фиолетового неба. Вертолет медленно и беззвучно проплыл в десяти метрах от окна. Красные огни габаритов мерцали глазами хищника.

– Бакалавр богословия.

Это [крайне] плохо сочеталось со словами "наличие рукописных книг показалось подозрительным". Всего по нескольким строчкам с фотографий, Кона однозначно определила книги, как теософские. Профессионал должен был сформировать более точный вывод. А не ограничится коротким [и пустым] "подозрительно".

– Что за книги стояли на столе у Тертуллиана?

– Через несколько минут вы и сами увидите.

– Я спросила вас.

– Авторство текстов мне не известно. Но если коротко – это теософские рассуждения о догмате. Важном догмате. Сомнительного характера.

– Не слишком ли смело – держать еретические тексты на рабочем столе, открыто?

– Я не назвал их еретическими. Я выразил сомнение.

Кона взяла планшет.

– Здесь есть доступ к текстам Флоренса? Восстановленным.

– Да, – Хлор наклонился над столом и открыл нужную директорию.

Дверь открылась, и кабинет вошел служащий – мужчина под пятьдесят с одутловатым лицом гипертоника и сканер-имплантатом вместо глаза. Волосы на его голове смялись с одной стороны. Он принес пластиковый кейс с фосфоресцирующим номером из восьми цифр и двух букв – стандартная кодировка вещдоков. Хлор вскрыл кейс и, проверив упакованные в полипропилен тома, дождался, пока сканер проверит его сетчатку.

– Вот и они, – передавая один пакет Коне, сказал он. – Кстати, это почерк Тертуллиана-младшего?

– Нет, – качнула головой Кона, всматриваясь в разворот. – Во всяком случае, не тот, что я помню. У вас же есть более поздние образцы?

– Увы. Похищенный оказался опытным конспирологом. И оставлял очень мало идентификаторов. Почерк, биометрические материалы, активность в сети – поддержание Тертуллианом анонимности выглядит почти параноидальным.

– "Параноическим". Не увлекайтесь незнакомой терминологией, Юстас. Флоренс был похищен, а вы расследуете его похищение… на ходу диагностируя ему бред преследования.

– Туше.

Хлор попытался улыбнуться, но не справился с зевком. Пришлось отворачиваться.

– Сколько вы уже не спали? – спросила Кона, не отрывая глаз от книги. Страницы она перелистывала не реже раза в две-три секунды, изредка задерживаясь на пять.

Юстас задумчиво потер щеку ладонью. Щетина противно скрипнула под пальцами.

– Около десяти часов.

– Это ложь.

– Это правда. Мы ведь договорились о взаимной откровенности. Я проспал пару часов, где-то после шести утра…

– Переформулирую вопрос. Сколько часов вы спали с начала расследования?

– Думаю, часов семь наберется. Вместе с нейростимуляторами, вполне достаточно.

Кона подняла глаза на собеседника.

– Следите за сердцем. Штатные средства МВД… на него влияют.

– Я учту, - он прошел вглубь кабинета, у окна остановился, рассматривая картину на стене. Небольшое полотно, выполненное крупными мазками, исключительно в серых тонах. Каменистый берег реки, мутная бурлящая вода. Низкое осеннее небо.

– Что за догмат затрагивают книги Тертуллиана? – спросила Кона. – И почему трактовка сомнительна?

– По сути, – отвечая, Юстас продолжал рассматривать картину. С [заметно] большей внимательностью, чем она заслуживала, – это подборка суждений связывающих раннее христианство и неоплатонизм. К настоящему моменту они давно эволюционировали, либо были признаны еретическими.

– Догмат о Святой Троице. И Логосе, Боге-Слово, – Кона позволила себе легкий кивок. Прекратив чтение, она закрыла книгу и отложила ее в сторону. – Тертуллиан писал диссертацию по истории богословия?

– Не думаю, – наконец окончив рассматривать картину, сказал Хлор. – Работа велась крайне серьезная. С восточными и с западными источниками. В том числе – современными.

– И в чем вам видится суть этой работы?

Юстиниан Хлор вернулся к столу, сев напротив Коны. Ответил он не сразу, словно перед этим тщательно взвесив свои слова.

– В модернизации.

Теперь время на осмысление потребовалось Коне. Сказанное имело слишком серьезные последствия, чтобы отнестись к этому легко. Модернизация догмата о Троице – это, по сути, расшатывание самих основ христианства. Ни Раскол, ни Реформация в своих изменениях не уходили настолько глубоко. Последний спор о Догмате Троицы породил Великую Схизму. И это разделяющее противоречие не было решено до сих пор.

– Сколько лет Флоренс вел жизнь затворника?

– Не меньше четырех. Если говорить о полном затворничестве. Процесс запустился фактически, с момента его возвращения из Германии, – Юстас сцепил пальцы в замок. – Кстати, он никогда не распространялся о причинах выбора университета? Разве не странно, что сын священнослужителя-ортодокса обучался римской теософии, науке, которую Восточная Церковь отрицает в принципе?

– Это было его желание. Бунт против воли отца. Тогда это не казалось мне удивительным.

– Я не уверен, – качнул головой Хлор, – что это было бунтом. Во всяком случае, не с позиции Тертуллиана-старшего.

– И ваши сомнения основаны на?.. – приподнимает бровь Кона, про себя с сожалением отмечая, что кофе скорее мешает, чем помогает. Тахикардия – не то, что ей сейчас нужно.

– ..на резкой перемене, произошедшей с Флоренсом. Мне трудно поверить, что одно только возвращение на Родину превратило золотого мальчика в самоотверженного схоластика-герменевта.

Кона отставила чашку и достала из ящика стола электронную сигарету. Мигнул голубым глазом дисплей, предлагая отрегулировать содержание никотина, эфиров, температуру и плотность паросмеси. Женщина не стала менять настройки – затянулась, выпустив бледную струю пара.

– А я – верю. Потому что обратное утверждение может быть расценено, как оскорбление государственной Церкви. А вот в то, что Флоренс поступил в Геттингенский Университет по воле и приказу отца – не верю.

– Не по прямому приказу – возможно. Но не против воли – точно. Митрополит Иероним известен многими качествами, но безразличие к судьбе своих… родственников никогда не входило в их число.

Кона глубоко затянулась. Мягкий, сладковатый пар щекотал горло. В голове прояснилось, сердцебиение замедлилось до ста ударов в минуту, кончики пальцев слегка закололо. Организм входил в свое привычное состояние "час после полуночи".

– Думаю, Юстас, пока я услышала достаточно. Теперь мне нужно поработать. Откройте мне доступ к материалам, и я свяжусь с вами часа через четыре. Я бы хотела попасть на квартиру Флоренса. Это возможно?

– Само собой, – он протянул ей планшет. – Ваш логин?

Введя длинный ряд символов, Кона позволила гаджету отсканировать свою сетчатку. Проверка заняла сорок восемь секунд, после чего система инфобезопасности УгРо подтвердила полномочия психолога.

Кона до последней секунды не верила в зеленый сигнал. Где-то в глубине души она считала, что это просто способ, который дядя Гриша придумал, чтобы развлечь дочку своего друга. А до серьезной работы ее все равно не допустят.

– Доброй ночи, – забрав планшет, Юстиниан Хлор, коротко [на японский манер] поклонившись, вышел из кабинета.

Сигарета предупреждающе завибрировала – уровень в капсуле достиг установленного предела. Можно затянуться еще пару раз, и она отключится. Система государственного здравоохранения воплощенная в небольшом пластиковом цилиндре между пальцами. Вотчина отца.

– С позиции Тертуллиана-старшего… это не было бунтом, – тихо сказала Кона удушливому вельвету темноты. Часы показывали половину второго ночи.

Она погрузилась в работу. Теософические тексты были тяжеловесными и многоярусными, темы – [абсолютно] чуждыми. Цели вникнуть в суть теософских изысканий не было – Кона хотела найти в них корни произошедшего. Работа Флоренса выглядела [слишком] очевидной причиной – ведь иных зацепок с окружающей действительностью у него [похоже] не было.

– …возвращение на Родину превратило золотого мальчика в самоотверженного схоластика.

Рука сама потянулась к нижнему ящику стола, дернула ручку. Глухо стукнул в пазе язычок замка. Недовольно дернув уголком рта, Кона достала из сумочки небольшой ключ-таблетку. Коротко мигнув глазом светодиода замок открылся. Внутри, на сатиновой подстилке поблескивала хромом металлическая шкатулка. Кона аккуратно, [почти] трепетно поставила его на стол. Подняла крышку.

– Оно или тень? – спросила тихо.

Внутри, сверкая серебристым бликом на стеклянной поверхности, лежал пневмоиньектор. Рядом, как патроны к дуэльному пистолету – четыре ампулы в отдельных углублениях. Взяв одну, Кона сквозь зеленое стекло посмотрела на неоновую трубку светильника.

Даже с учетом повреждений и неполного восстановления, наработки Флоренса выглядели скорее как цельная работа, нежели как разрозненные черновики. То над чем Тертуллиан-младший корпел почти восемь лет, было близко к завершению. И, что немаловажно, в них ощущалось влияние соавтора. Не в схоластических цитатах, часто завуалированных, которыми пестрело изложение. Их вычислить было нетрудно. Но выше них, выше персоны, которой любовно и старательно был наделен труд, явно чувствовались архетипы двоих. Кона [четко] ощущала переносы Флоренса – и собственные контрпереносы в ответ на них. Настолько очевидно, что спутать ни с чем нельзя. Но был второй – кто-то незнакомый, похожий на Тень.

Стимулятор наполнил мысли звенящим холодом. Кончики пальцев покалывало. Каждый сердечный толчок разливал по артериям [нечто] жгучее и густое. На часах 03.40.

– Хлор?

– Зовите меня Юстас, – голос в трубке серый, отрешенный. Так бывает, когда употребляешь штатные стимуляторы больше трех суток подряд.

– Я окончила с материалами. Сдаю книги в базу и готова ехать к Тертуллиану.

– На осмотр места преступления, – поправил ее следователь. – Жду вас внизу через двадцать минут.

Два часа до рассвета – время мертвых улиц. Темнота становится такой сильной, что неон, ксенон, ртуть и натрий уже не властны над ней. Их свет вязнет и растворяется, собираясь в мутные сферы на обсидианово-черном поле. Машина Юстаса мягко стелется по шоссе Энтузиастов, электродвигатель почти не производит шума – только слышно, как шипя, скользит по лобовому стеклу стеклоочиститель и мягко шуршит шипованная резина по свежему снегу. Редкие машины проносятся навстречу – в этот час уже работают центростремительные силы. Неуклюжая муниципальная техника борется с последствиями метели. Пятидесятитонный грузовик, доверху загруженный тёмно-серым снегом, урча обгоняет их.

– Вы знали, что Тертуллиан писал работу в соавторстве? – спросила Кона, застывшим взглядом наблюдая проносящийся по обе стороны длинный ряд золотых фонарей.

– Нет, – Юстас реагирует сдержанно. – Но предполагал. Любовников у Флоренса не было, контакты с друзьями он разорвал. Кроме работы, ниточек ведущих вовне у него просто не было.

– Что странно, разве нет?

– Нет, – качнул головой Хлор, – если учитывать, что путь к полному затворничеству занял у него четыре года.

– Нужен доступ к церковному аккаунту Флоренса. – Кона достала сигарету и несколькими [быстрыми] нажатиями повысила содержание никотина вдвое. – В нем должна быть переписка с Соавтором.

– В качестве подозреваемого этот ваш Соавтор удобен. Утром я сделаю повторный запрос в ОВиМД. Хочется верить, что он "застрял"… не намеренно.

– Вы сами в это не верите, – уголками губ Кона обозначила намек на улыбку, тут же скрыв ее долгой затяжкой. Долгую секунду пар серебряной паутиной танцевал в полумраке салона.

– Я считаю, что такое фундаментальное исследование не было личной инициативой Флоренса. Оно было одобрено – а может даже опущено – с самого верха. Особенно глубоко вникнуть в материалы я не смогла…

– Тогда позвольте помочь вам в этом. Тертуллиан ищет в прошлом мост между разделением восточного и западного догмата. Триединство ими понимается по-разному. Наша церковь принимает Святой Дух исходящим от Бога-Отца. А западная – и от Сына.

– Filioque. Общеизвестно.

– Раннехристианские теологи вопрос триединства поднимали не в полной мере, заложив ряд противоречий, которые оказалось крайне сложно разрешить. Монотеизм, как весы в равновесии, балансирует между монархизмом, абсолютным единобожием и арианством, по сути своей – многобожием, в котором есть иерархическая последовательность Отец-Сын-Дух. Обе концепции противоречат Евангельским текстам. Окончательно догмат о Троице и принцип Триединства были утверждены вместе с формированием Символа Веры. Проблема в том, что избранный тогда путь вел за пределы рационального, применяя понятия вне принципов рационализма. Например, факт вечного рождения Бога-Сына. Это решило проблему с философской точки зрения, но не с рациональной.

– Я не заметила, чтобы в своей работе Тертуллиан пытался рационализировать Троицу.

– Он не пытался. Для герменевта, которым он является, это недопустимо, – Хлор плавно повернул руль, и машина свернула в квартал. – Триединство долгое время оставляли нетронутым, нивелируя это противоречие римской и ортодоксальной церквей к разным формулировкам Символа Веры. Флоренс не переосмысливает его – скорее толкует, разрешая противоречие Логоса.

Машина остановилась возле зашитого пластиком парадного. В резком свете прожекторов фасад отливал ртутью, ржавчина на металлических частях напоминала ядовитый грибок. Где-то вдали ударил колокол – надтреснуто, сухо.

В лифте пахло щелочью. Вздыбленный линолеум густо покрывали блеклые химические пятна. Зеркало на стене было мутным, пластиковая поверхность покрыта множеством царапин.

Элитный жилой комплекс. Постройке чуть более двадцати лет. По градостроительному классификатору – новострой. В обычных многоэтажках все куда хуже. "Локальные трудности" с композитными стройматериалами [сильно] обострили жилищный вопрос. Но паства переносила их с неизменно христианским смирением.

Квартира Флоренса Тертуллиана располагалась на семнадцатом этаже. Металлокерамика стен отзывалась на шаги гулким эхом, стерильная чистота и монохромность интерьера отдавали моргом. Простая металлопластиковая дверь была закрыта полицейским блокиратором, крестообразной металлоконструкцией с гидравлическими упорами и цифровым замком. Хлор приложил значок к линзе сканера. Щелчок, шипение – и гидравлика ослабила хватку. Открыв запор вместе с дверью, Хлор вошел первым.

Здесь плохо пахло. Запах крови смешался с тяжелым, пыльным одором мужского жилища. В прихожей – пластиковая вешалка с пальто и ветровкой. Вещи выглядели дорогими, но старыми. Видно, что хозяин надевал их редко – черные кожаные вставки на пальто припали пылью, стоптанная обувь вниз запачкана сухой грязью. Рядом с обувью – пустые коробки из-под привозных обедов.

Общая комната выглядела [точно] как на снимках. Пятна крови на стенах потемнели и в слабом свете дешевой люминесцентной лампы казались совсем черными. Кона прошла вдоль большого, во всю стену книжного шкафа. "Догматическое богословие" Давыденкова, "Akt und Sein" Бонхёффера, "Православный катехизис" Семенова-Тян-Шанского, "Трактат о Первоначале" Иоанна Дунса Скотта, ветхий том "Слова тайноводственного о Святом Духе", "Пристрастие" академика Раушенбаха, оригинальное издание девяносто четвертого; "Das Wessen des Christentums" Адольфа фон Гарнака, "Эллинизм и христианство" Спасского (его же "Тринитарный вопрос" был у Флоренса среди рукописных томов).

– Собрание впечатляет. Особенно для герменевта-ортодокса, – Хлор остался в прихожей, наблюдая за Коной сквозь дверной проем. Стоял ровно, но руки сложил на груди – поза защиты.

– Протестантское образование для герменевта-ортодокса впечатляет меня больше, – Кона про себя удивилась ненужной колкости. Такой выпад подошел бы в качестве приглашения к флирту – чего она не планировала.

– Я оцениваю эту приватную библиотеку с позиции закона. Далеко не все ее тома можно ввезти в страну легально. Экуменистика, манихеиство, антитринитаризм…

– А насколько, по-вашему, Флоренс в своей работе придерживается восточного канона? – Кона повернулась к следователю, прервав его излияния.

– Это богословский вопрос. И ответить на него, не изучив работу детально и не проверив все ее схоластические ссылки – невозможно.

– Ересь могла стать причиной похищения, – Кона скользила взглядом аскетичному убранству комнаты, больше напоминавшей монашескую келью. В этой комнате жил человек, [нарочито] далекий от того Флоренса Тертуллиана, которого она знала в детстве. Перемена выглядела слишком резкой и от того – неестественной.

– Я все еще не представляю Флоренса богословом, – сказала она, подходя к столу и слегка касаясь его рукой в мако-сатиновой перчатке. На идеально белой ткани остаются темные следы.

Коммуникатор Хлора негромко зудит. Поднеся его к уху, следователь несколько секунд слушает, затем, после короткого "Хорошо", нажимает отбой. Убрав коммуникатор, он достает планшет, углубляя в чтение.

– ОВиМД открыл доступ к аккаунту Тертуллиана, – произносит он спустя несколько минут.

– И что там? – тонкая бровь слегка приподнимается. Кона трет друг о друга кончики пальцев, снимая пыль с ткани.

– Изучаю. В основном переписка. Очень много адресатов. Но…

– Что "но"?

– Единственный, с кем переписка поддерживается постоянно – это Тертуллиан-старший. Наш Соавтор, кем бы он ни был, письмами с Флоренсом не обменивался. Во всяком случае – не дольше нескольких месяцев.

– Значит, был другой канал связи.

– Prorsus credibile est, quia ineptum est3. Нашли что-нибудь интересное?

Кона сдержала желание повернуться к Хлору спиной. Двойная фамильярность. Возможно, в ответ на ее укол. В сути – [почти] открытое предложение начать флирт.

Потребовалось несколько секунд, чтобы подавить неприятное чувство.

– Очень много крови, – сказала она, медленно переведя взгляд на темные пятна.

– Да. Эксперты сообщили, что без переливания выжить при такой потере он не мог.

– И вы говорите мне это только сейчас. Не тогда, когда я говорила вам, что искать следует труп, – Кона ощущает, как отхлынула от лица кровь. Щеки лизнуло холодом – в квартире не больше восемнадцати градусов, отопление отключено.

– Флоренса Тертуллиана приказано разыскивать, как живого. И факт его смерти не будет принят без прямых тому доказательств. Это слова начальника УгРо.

– Что в спальне? – смена темы, три непрерывных глубоких вдоха. Холод немного отступает, сердце стучит бешено – от звона в ушах.

– Ничего, что бы заметили наши эксперты.

Странное, неправильное расследование странного, неправильного дела. Религиозный терроризм – главный враг государства. Меньшинства, секты, атеисты, либертианцы – почти каждое течение сформировало собственное радикальное крыло. Жестокое время – жестокие меры. Сейчас мало кто вспоминает, что первыми радикальными организациями были предтечи церковных силовиков. Такими же незаконными, только не преследуемыми, а поощряемыми светской властью. "Переходный период" сформировал применимый в религиозной усобице Метод, и тперьь этот Метод использовался по обе стороны фронта. Но дело Тертуллиана [фактически] отрицало Метод.

В спальне мебели почти не было. Кровать без матраца, на фанерной основе. Сушильная камера для белья. Серый пластиковый комод. Встроенный шкаф.

Кто бы ни жил здесь, для него эта комната была не прибежищем, а местом заключения. Строгие маршруты "дверь-кровать", "дверь-шкаф", вытертый шагами линолеум. Плоский войлочный подголовник, темный только с одной стороны.

Кона открыла верхний ящик комода. Его явно не обыскивали. [почему?] Среди белья, почти сверху обнаружился пластиковый футляр пневмоинъектора и несколько фольгированных пластин с ампулами. Нейрогипнотики4, редкая и дорогая вещь. Применяются военными для затяжных спецопераций. Позволяют долгое время обходиться без сна, инъекцией на короткое время "отключая" участки мозга. Имитация сна. Официальный порог потребления – две недели. Пригоден для интеллектуальной и физической активности.

Одна из пластин была вскрыта, двух ампул не хватало. А под ними было еще что-то. Небольшой, сложенный вчетверо лист.

Раскрыв его, Кона пробежала глазами текст.

"И услышал я голос Господа, говорящего: кого Мне послать? и кто пойдет для Нас? И я сказал: вот я, пошли меня. И сказал Он: пойди и скажи этому народу.

Я есть не пророк, но Логос идет чрез меня в мир.

Не абстрактная Божественная природа вынужденно производит в себе три Лица, а наоборот: Три сверхъестественных Лица свободно задают абсолютные свойства общему своему Божественному естеству. Все Лица Божественного существа пребывают неслитно, нераздельно, неразлучно, неизменно.

Я не есть Омега, но лишь вместилище Духа Святого, что исходит чрез меня от Слова и от меня к Миру.

Сердце чистое сотвори во мне и дух правый обнови внутри меня. Не отвергни меня от лица Твоего и Духа Твоего Святого не отними от меня. Возврати мне радость спасения Твоего и Духом владычественным утверди меня.

И огради от тех, кто намерен исказить Слово твое во зло."

Обычный белый лист, неровно исписанный где-то наполовину. Не вырванная страница. Не фрагмент подшивки. Почерк Коне знаком не был. Но стиль изложения [в авторских строках среди цитат] она узнала.

Хлор деликатно кашлянул, входя в спальню.

– Ваши эксперты заслуживают выговора, – женщина [даже] не повернулась в его сторону. – Флоренс регулярно употреблял гипнотики. И вел со своим соавтором бумажную переписку. Во всяком случае, получал от того записки. Почему вы не провели полноценный обыск?

– Не было ордера.

– Хлор, – Кона развернулась к следователю, сделала шаг навстречу, глядя глаза в глаза. – Зачем мы ищем Флоренса, если изначально от нас требуется не найти его?

– Мне такое требование не предъявлялось, – пожал плечами Юстас. – Сопротивление следствию – нормальная реакция Церкви, не желающей огласки подобного дела.

– Дело ведь не в том, что Флоренс – сын…

– Боюсь, – перебил ее Хлор, – дело именно в этом.

Кона продолжала смотреть на записку.

– Возвращаемся, – в голосе ее звучало напряжение. – Мне нужно встретиться с Назианзином.

 

Рассвет – серая полоса между электрическим заревом столицы и черным куполом неба. Солнце, обернутое в грязную вату смога, слишком бледное, чтобы свет его был [действительно] заметен. Кабинет начальника Департамнта УгРо кажется пустым – светильники погашены, тишина напоминает мазут – такая же густая и липкая.

Грузная фигура выступает из раскрывшегося в дальней стене проема – это личная молельня Назианзина. Кона молча кивает ему, терпеливо ожидая пока начальник займет свое место и даст понять, что встреча началась.

– Зачем ты здесь, Кона? – голос его звучит по-отечески ласково.

– Вы знаете зачем, – твердость в голосе – только прикрытие страха – холодного кипения в груди Коны. – Дело о похищении Тертуллиана-младшего я считаю… закрытым.

– Вот как? На каких основаниях, позволь спросить?

– На основании отсутствия состава уголовного преступления. Флоренс Тертуллиан был взят под стражу по распоряжению Святейшего Синода. Или структуры прямо ему подчиненной. Таким образом, произошедшее является внутренним делом Церкви.

Григорий Назианзин мягко гладит белой ладонью седую бороду. Лицо его казалось безмятежным, но взгляд – взгляд выражал сосредоточенность и внимание.

– И доказательства тому?..

– Имеются. Флоренс Тертуллиан изначально был проектом отца в попытке создать "новое богословие" в противовес "новой теологии" Запада. Церковь укрепляет ритуал, потому что ритуал важен для паствы. Этот процесс до сих пор идет более чем успешно.

Глава УгРо кивает со спокойствием благочестивого старца.

– Но тем, кто направляет паству, нуждаются в глубинном понимании. И вновь, как раньше, возникает потребность во втором слое. То, что ранее было церковным мистицизмом. А после изжило себя и отмерло. Причины вам известны – начиная с Реформации и заканчивая либеральной и радикальной теологией с ее "безрелигиозным христианством". В девятом веке принципы рационального мышления еще не зародились, но в двадцатом веке оказались возведены в Абсолют… И вот теперь маятник начал обратное движение. Секуляризация породила социальный постмодернизм, копию без оригинала, символ без смысла. Бонхеффер писал, что "мир достиг совершеннолетия и не нуждается в Боге" – в то самое время, когда миллионы в истерике восславляли кровавых тиранов. Сегодня наша Страна и наша Церковь смогли доказать, что "совершеннолетие" мира было только подростковым бунтом. И ортодоксальному богословию понадобилось доказать свою зрелость – зрелость, но не архаичность.

– Прекрасное рассуждение, Кона. Но, учитывая лимит времени, не могла бы ты перейти к сути?

– Я не могу уверенно сказать, что произошло с Флоренсом в конце обучения. Но могу сказать, как он сам это видел, – Кона остановилась, выдерживая [необходимую] паузу.

– И как же?

– Он считал себя живым доказательством Филиокве. Исхождения на него Святого Духа от Бога-Сына. При этом Флоренс на протяжении недопустимо длительного периода употреблял нейрогипнотики, недеями обходясь без сна. В пиковые моменты такого бодрствования, когда препараты частично подавляли активность коры головного мозга, он записывал основные положения своего труда. Было ли это раздвоением личности или шизофреническим бредом, искаженных проекций Ид на подавленное Эго…

– Или снисхождением Святого Духа?

Молчание повисло в кабинете. Кона, все еще стоя перед Назианзиным, [мучительно] размышляла над ответом.

Григорий не стал его дожидаться.

– В догмате Троицы есть большая опасность для Церкви. Из опасения многобожия, заключив Божество в одну Ипостась, не оставить в учении одних голых имен, признав за одно Отца и Сына, и Святого Духа. Или же не впасть в равное первому зло, разделив Божество на трёх или разнородных и друг другу чуждых, или неподчинённых и безначальных Богов.

Кик и в древности, ныне в учении о Боге — три недуга: безбожие, иудейство и многобожие.

Он вздохнул, встал из-за стола и медленно прошел к креслам, жестом пригласив Кону следовать за ним.

– Митрополит Иероним Тертуллиан видел своей целью искоренение этих недугов. Разрешение противоречия тысячелетней давности. А в сыне жаждал обрести Слово, которое станет тем разрешением. Отец – Воля, Сын – Делание, Дух – Обновление. На митрополита смотрели косо, пока о богословских и геменевтических трудах его сына не стало известно среди Высокого Духовенства. И труды эти, будь опубликованы, по мнению многих, могли привести к новому Расколу, после которого Никонианский показался бы простой ссорой. Но митрополит Иероним верил в обратное – что Слово обновит и объединит разъединенную Церковь.

– Кто арестовал Тертуллиана-младшего? – Кона последовала за Назианзиным, но осталась стоять.

– Я не знаю. Чтобы выяснить это, и было начато следствие.

– Зачем было его при этом калечить?

– А этот вопрос к Хлору, а не ко мне. Он разве не сказал тебе? По мнению экспертов – кровь и разрушения – не последствия драки. Ведь никакого органического материала не принадлежащего Флоренсу на месте найдено не было. Он сам сделал это с собой. И сам попытался уничтожить свои записи.

– Флоренс не дурак. Он знал, что их можно восстановить…

Старик поднялся и, подойдя к Констанции, коснулся ладонью ее предплечья.

– Не потому ли, – сказал он тихо, – так и поступил?

– "И был пот Его, как капли крови, падающие на землю"... – Кона, смешавшись, опустила взгляд.

– За ночью рассвет, а на рассвете – Буря. – Назианзин улыбнулся ей. – И никто не знает, что она принесет. Кто был Флоренс Тертуллиан? Еретик? Шизофреник? Пророк? Или нечто большее чем все три названных ипостаси?