Литературный конкурс-семинар Креатив
Рассказы Креатива

Амин Ильдин - Прах призрака

Амин Ильдин - Прах призрака

 
Тучи и эти гаражные стены, мимо которых он шел, тянулись друг к другу. Крыши плыли в небо, а тучи падали. И полил дождь, ударяющий в спину, безжалостный. М. заметался среди гаражей, он искал укрытие, и протиснулся в щель. Правое его ухо залепил шум дождя, левое уперлось в тишину гаража. Вздохнув, М. пропихнул свое тело внутрь и засветил фонарь. Ржавый металл, пустые банки на полках, прикрытый досками лаз в погреб. М. показалось, что из мешка торчат волосы – и его передернуло, захотелось бежать. Сверху, через дыру в потолке, прямо на эти волосы падали капли воды. Согнувшись, он подошел ближе и дернул край мешка на себя, ожидая увидеть лицо или отрубленную, окровавленную голову. Но внутри была только пленка из тонкого прозрачного материала – к ней и крепились волосы. На ощупь она напоминала целлофан, ничем не пахла. М. осторожно вытянул ее на себя и сперва решил, что это колготки. Потом, присмотревшись, он прошептал:
- Баба, блин, надувная, что ли?..
Что-то от человеческой фигуры было в том куске призрачной тонкой материи, что держал он в руке – вызывающее жалость. И волосы, неотделимые от холодной бесцветной плоти, казались живыми – черные, густые, прекрасные волосы восточной женщины. М. нерешительно гладил их и прижимал к груди, думая о той, что имеет почти такие же волосы – прикоснуться к ним ему довелось лишь однажды. Они были чистыми, эти волосы, спрятанные кем-то за стенами заброшенного гаража, на них не осела пыль и грязь. Оставить их здесь, на поругание сырости, М. уже не мог. Осторожно он попытался отделить их от чуть влажного материала, но боялся повредить, и положил в пакет. Уже не опасаясь дождя, он поспешил домой. Что-то грустное всегда сопровождало его возвращение в родные стены. Там, дома, наскоро закусив, отказавшись от плотного ужина, приготовленного заботливой мамой, он закрылся в комнате, включил компьютер и вновь приласкал пышные черные волосы, прижимая к себе.
- Опять ты ничего не ешь, - жаловалась мать. А М. плакал, потому что снова не получил сообщение от самого нужного и неповторимого человека в мире, от Гульнары. C тех пор, как у нее появился парень, она совершенно забыла об М., перестала писать и отвечать на звонки. Как будто не было высокой и светлой дружбы, связавшей их год тому назад.
Серая рябь в воздухе совершенно рассеялась, и голубое вечернее небо ссутулилось над городом. Сумерки создавали иллюзию бесплотности строений, а силуэты прохожих, напротив, наливались чернотой и тяжестью. М. долго стоял у окна. Пакет с париком он спрятал в шкаф.
Ночь он встретил на крыше дома. Давно уже он имел дубликат ключа, и сейчас, как обычно, сидел у края обрыва. Это было легко и заманчиво – прыгнуть вниз и растратить в недолгом полете всю тяготу мыслей. Но еще это было предательством – памяти, образов. Он смотрел вниз, потому что не боялся высоты, и воображал те минуты, когда его тело уже будет лежать на асфальте, а весь мир начнет стремительно отдаляться в далекое прошлое.
- То, из-за чего ты так убиваешься, огромное, светлое и прекрасное, - не только твое прошлое, - раздался голос позади М. – Это еще и чужая судьба, в которой тебе не нашлось ни малейшего места.
М. повернул взгляд, ослепший от созерцания оконных огней, к говорившей, и с трудом рассмотрел почти возле себя невысокую девушку.
- Люди редко любуются высотными видами, - сказала она. – Надумал прыгнуть?.. Нет, я не ангел, - рассмеялась она. – И пришла не спасать тебя от гибели.
- Почему ты в халате мамы? – прошептал М.
- Надела то, что нашла. И мне было странно обнаружить это тело в шкафу…
- Это тело?.. Эти волосы? Это – твои волосы?
- Мои, ну конечно, - опять она рассмеялась.
- Волосы и приклеенное к ним трико.
- Это кожа.
- Я нашел их в гараже, они лежали в мешке! О чем мы вообще говорим?
- Да, действительно.
Она села на карниз рядом с М., и он отчетливее рассмотрел ее облик.
- Боже, - прошептал он, - Гульнара.
- Нет, у меня другое имя. Не ошибайся.
- Но ты похожа…
- Ты говоришь о девушке, чьи фотографии на рабочем столе твоего компьютера?
- Да! Когда ты успела… И как оказалась…
- Да, действительно, - повторила она. – Когда я покинула этот мир много веков тому назад, я оставила тело в надежном месте – но, видимо, не настолько, надежном… Не знаю, кому оно могло понадобиться. Я оставила его, впрочем, не полагаясь на то, что вернусь. Но пути космоса опять занесли меня на вашу планету. Ты так смотришь, - сказала она и рассмеялась. – Знаешь, в создавшейся ситуации ты должен все принимать проще и верить мне. Я – призрак. Очень приятно, Зейнеб. Я странствую во Вселенной и воплощаюсь там, где нахожу себе тело. Когда-то наши мудрые предки, первые призраки, установили возле дюжины миров машины для создания плоти. Отсутствие плотской оболочки всегда было для нас проблемой. Мудрецы решили ее. Ты удивишься, если я скажу тебе: существует предание, что ваш мир создал некий великий призрак. Он так тосковал по живой плоти, что сотворил огромное количество форм жизни. Но не сумел сделать ее бессмертной. Плоть истлевает, умершие не становятся духами, не уносятся в рай… Вы умираете.
- Откуда вы взялись, призраки?
- Никто не знает об этом. Говорят, что мы следствие боли, наполняющей Вселенную. Боли, поделенной между мыслящими созданиями. Общая боль не так ужасна – согласись?
- Пожалуй.
- В твоих глазах стоят слезы, много непролитых слез. Не представляю, сколько их уже пролито. Призраки неспособны плакать, но боль – моя и твоя – схожа. Именно боль позволяет тебе слышать меня сейчас, боль заставляет человека принять многое из того, от чего он иначе бы отмахнулся незряче. Ты веришь мне.
- Да, верю.
- Вот что я скажу тебе в утешение: если любишь не только человека, но и его судьбу, чужую судьбу, ты уже стал частью её. Она услышит тебя, непременно услышит.
- Гульнара?
- Да.
- У тебя волосы, как у нее… Ты на нее похожа. Только ты – бесцветная, слишком…
- Не страшись обидеть меня, я не женщина, я – призрак.
- Я не хочу, чтобы наш разговор завершался. Мне легче, когда ты рядом.
- Моя плоть так холодна – дотронься…
- Я не хочу, чтобы ты уходила.
- Я не уйду, обещаю. Ты говоришь таким жалобным голосом, а я… Мой голос, наверное, кажется тебе лишенным тонов? Есть теория, согласно которой призраки происходят от нерожденных существ. Наша прародина – генетический материал, не воплотившийся во Вселенной в нечто целостное, живое. В человека, насекомое, даже в траву… И информация о мириадах не рожденных тел излилась в пространство расой призраков. Мне интересно мечтать о том, кем я могла бы быть, появившись на свет любым из возможных способов: размножением, опылением, почкованием...
- Я хочу, чтобы мы говорили об этом ночью, шепотом, - попросил М.
- Я умею говорить очень тихо. Отнеси меня в свой дом, М., отнеси мое одеяние.
Девушка села на колени к М. и была невесома и холодна. Он даже не покачнулся.
- Зейнеб, Зейнеб? – встревоженно проговорил он, ибо ее тело обмякло и вместе с халатом осталось в руках М. Остался лишь запах волос, чуть слышный.
- Я с тобой, не пугайся, - прошептали складки исчезнувшего лица. Нежно, как младенца, укрепив у груди ношу, М. спустился с крыши и закрыл люк. Той ночью он положил холодную пленку возле себя в кровати, и она стала девушкой. Они проговорили много часов подряд, и М. привык к ощущению холодных бедер своей подруги. В самое ухо она рассказывала ему о том, что созерцала на сотне миров. Он же, крепко обнимая Зейнеб в надежде отогреть от космической стужи, навеки ее пропитавшей, повествовал о Гульнаре, об их встречах и разговорах. За шторами полновесно светила луна и шумел ветер, напоминая звучанием гул дождя. Лунный ливень, назвал это М.
- Останься дома, в шкафу, так мне будет спокойнее, - сказал он Зейнеб. – Буду знать, что ты не исчезнешь.
- Не забывай, я свободна. Я не смогу надолго задержаться возле тебя. Есть места и люди, которых мне хотелось бы посетить.
- Кто это? – с ревностью, неприятной ему самому, спросил М..
- Так… разные люди… - смущенно сказала Зейнеб. М. стало совестно перед ней, но он не мог отвести взгляда от ее бескровного худого лица, на которое падали пряди ярко-черных волос.
- Умоляю тебя, - плачущим шепотом сказал М., - не уходи пока! Снова быть одному, с мыслями только о ней…
- Человек видит вселенную всюду. Ты – в образе девушки из Узбекистана, другой – в пачке денег, зажатых в ладони.
- Ты права, Зейнеб. Ее волосы засыпаны звездами, а в глазах пролетают кометы.
- А в моих волосах? – шутливо сказала она. – Да, они не живые.
- Не обижайся, милый друг, Зейнеб.
И М. поцеловал девушку в холодную щеку. Кожа ее была столь тонка, что, мнилось, повредить ее может и поцелуй, и дуновение теплого ветерка. Она покачала головой.
- Ты ведь можешь уйти в любую минуту, - сказал М. – Но я умоляю – не уходи совсем.
- Пока ты находишься на работе, я буду гулять по миру. Видеть его нынешними глазами – совсем не то, что зрением призрака.
- Но где я потом тебя отыщу?
- Неподалеку есть лес, приезжай туда на велосипеде вечером. Так забавно, - с усмешкой добавила Зейнеб. – Еще ни один человек не переживал обо мне, не просил остаться.
С болезненной гримасой, сквозь которое сквозило недоверие, М. дал согласие. Он подобрал для Зейнеб одежду и вынес ее бездушное невесомое тело в пакете, оставив среди гаражей. Весь день на работе М. был напряжен, он чувствовал присутствие Зейнеб, ему верилось, что она рядом. А еще он боялся, что уже не застанет ее или найдет только шкурку, никчемное тельце. Вечером, опять почти не поужинав, снова расстроив мать, не проверив почту, М. схватил велик и покатил в лес. Это был сосновый бор, пробитый тропинками. Где я могу ее здесь найти, вопрошал М., привставая в седле и широко оглядывая увитые сумерками стволы высоченных деревьев. Осень уже отняла у них большую часть силы, кора поблекла, и сосны сделались слишком, пугающе схожи между собой.
Зейнеб не обманула его. Она сидела, прижавшись телом к стволу крайнего над обрывом дерева, и смотрела на реку, за которой была дорога. Соскочив с седла, М. порывисто сжал тонкое и холодное тело поднявшейся навстречу девушки. Он покрыл поцелуями ее лицо и гладил чуть влажные от сырости волосы.
- Ты так соскучился по мне? – с сомнением сказала Зейнеб. – Взгляни, какая река.
- Я всю жизнь на нее любуюсь.
- Но ты же не видел меня на берегу этой реки! Давай я спущусь, а ты смотри…
- Нет, я не отпущу тебя!
- Я все-равно уйду, М. Не сейчас, так потом.
- Уйдешь, как Гульнара. Она меня тоже предупреждала, намекала… Почему ты говоришь и мыслишь, как женщина, Зейнеб?
- Не знаю. Расскажи мне об этой Гульнаре. Впрочем, не надо, прости, что нового ты можешь добавить. Ты и так не спал ночь, говоря о ней.
- Да, несбывшиеся мечты больно бьют по рукам. А у вас возможна любовь, Зейнеб? У призраков?
- Возможна… О, это такая история… Давай спустимся на берег. Мне кажется, берег реки или моря – лучшее место для разговоров на эту тему.
Они пошли по песку, М. катил велосипед. Зейнеб была одета легко, в джинсы и старую майку М., давно ставшую ему малой.
- Тебе холодно? – сказал он, потому что ему казалось, что призрак дрожит.
- Нет, нисколько. Эти тела… Мы ведь не до конца обживаем их. Это как приехать в дом, о котором ты знаешь, что скоро оставишь его. До меня доносятся отголоски этого мира: ветра, капель дождя, твоих объятий… Но я и тому счастлива. Призраку хорошо в космосе, там его бестелесность уместна, здесь же отсутствие плоти вызывает печаль. И ты удивишься, узнав, что тела служат призракам инструментом общения. Так же, как людям, как всем живым созданиям. Если бы души могли видеть друг друга… но у людей нет души, только сущность. В космосе мне хорошо одной, там мне никто не нужен. Но, надевая эту плоть, я чувствую одиночество и потребность в общении.
На какой-то станции я впервые его встретила. Не знаю, чем он меня зацепил. Ты – своей любовной печалью и потребностью во мне, которой мне так боязно и приятно внимать. Он же приглянулся мне утонченностью облика. Позже я узнала, что он ученый и стремится создать идеальное тело, максимально приближенное к телам живых тварей. Создать живой, горячий, дышащий организм. Что-то такое, что хотелось бы любить, прижимать к себе, ощущать телесно. Нас ведь совершенно не тянуло друг к другу, и не могло тянуть. Мы дарили улыбки, растягивая их на масках лиц, выжимали все возможное из искусственных оболочек, даровавших нам способность видеть и слышать. Призрак – самое одинокое явление во Вселенной, ты не знал? Он наедине с Вселенной, всегда - кроме редких часов телесности. Как храмы, стоят вблизи иных звезд древние станции – но редко набредешь на них, да и то, если вспомнишь.
Они сошли к воде. М. по-прежнему думалось, что девушке холодно, и он заставил ее надеть куртку. Зейнеб приняла этот поступок с шутками, но, вроде бы, поняла его смысл.
- Я за ним долго гонялась… Да, не смотри на меня так, М.! Именно я. В различных мирах у нас и обличия были разными. Если он выбирал тело цветка, я вырастала деревом и накрывала его своей тенью, если он рыбой спешил ко дну океана, я следовала за ним. Но нам нельзя слишком долго оставаться телесными. Начинается отторжение. Очень немногое может нас заставить задержаться в выбранном теле. Например, любовь человека, такого, как ты. Один поэт очень любил меня. Безумец, он восторгался холодом моей плоти. Я посещала его до самой смерти и была на его погребении.
- Интересно, что это за поэт?
- Кажется, он не стал знаменит. Но мне его стихи нравились.
- И что же твой друг, твой возлюбленный?
- Расставаясь с телами, мы надолго оставляли друг друга, уславливаясь об очередной, но нескорой встрече. И через века она наступала. И опять мы искали знакомое под прикрытием нового облика. И я понимала, как мне не хватает его – везде, в космосе, на пустых лунах, но особенно там, где играет и блещет жизнь. А когда наступила наша последняя встреча, я была напугана его восхищенным видом. Я кое-что тебе покажу, заявил он. И привел меня во дворец, расположенный посреди пустыни. Там, под полупрозрачными сводами, пропускавшими моросящий солнечный свет, на постаменте, пышно застеленном коврами, лежало тело прекрасной женщины. Смуглой, черноволосой, невероятно живой. Она была похожа на твою Гульнару, да, да, потому-то она мне так не понравилась, не удивляйся. Конечно, та девочка ни в чем не виновата.
- Она похожа на узбечку? Это забавно!
- Вот, мое творение, гордо заявил он. Опробуй, займи его. И он смотрел на нее таким взглядом. Тогда-то я поняла, что плоть вселенной поработила моего возлюбленного. Ему нет дела до души! Вдумайся, М., пока я веками тянулась к нему, проживая воспоминания и грезя о встрече, он творил эту прекрасную женщину, и она на славу ему удалась. Призракам, вооруженным сложными инструментами, доселе не приходилось создавать настолько нежных, чудесных, приближенных к жизни тел. Если бы нам удалось вдохнуть в него жизнь, оно стало бы величайшим украшением мира. Нужен был ничтожный щелчок, чтобы по жилам его побежала горячая кровь, и смуглые щеки налились краской. Он настаивал, друг ожидал от меня переселения. Но я воспротивилась – нет, ни за что! Даже ради меня, возмутился он?
И он, и я – были грубыми слепками холодного теста рядом с этой величественной неодушевленной красотой. Но я ни за какие радости не согласилась бы оживить ее! А он настаивал: нужно поторопиться, плоть недолговечна, скоро она начнет портиться. Ты хочешь, чтобы она высохла и стала мумией, сказал он? Я ничего ему не ответила и просто ушла, оставила свое тело в шкафу и унеслась в космос. Веками я носилась между мирами, мечтая избыть свое горе и разочарование, но оно и по сию пору сильно.
Холодные слезы падали на локоть руки М., крепко обнявшей узкие плечи Зейнеб.
- Я думал, призраки не умеют плакать, - сказал он.
- Умеют, - скованным голосом произнесла Зейнеб. – Но от слез мы каменеем. Наши слезы – боль Вселенной, не способной полноценно выразить себя ни в каких формах, ни какими эмоциями. Камни, горы, планеты – все плачет, и звезды – невыплаканная боль вселенной.
- А что же твой друг? Прости, что спрашиваю… Может, Гульнара – изделие его рук, - попробовал пошутить М.
- Я узнавала. Он по-прежнему пытается оживить ее. Он построил шикарный мавзолей, где холит тело своей любимой. Ее любит он – не другого призрака, не меня. Но ни единый дух не обрел пока пристанище в сем дворце. Одним призракам тесно в нем, другие теряются – как в лабиринте, и в панике бегут прочь.
Они остановились у самой воды и смотрели по ту сторону реки, на башню ЛЭП, обозначенную огнями. Значит, где-то далеко во Вселенной есть тело женщины, похожее на Гульнару, мечтательно думал М. И если бы я мог очутиться там, я оживил бы ее, я накрыл бы ее своими горячими руками. Куда уж призракам с их ледяной кожей вдохнуть в тело красавицы жизнь! Это были мысли-предатели, и М., спохватившись, жалостливо посмотрел на Зейнеб.
- Пойдем домой, - предложил он. – Я познакомлю тебя с мамой, ты поужинаешь у нас…
- И что ты скажешь? Что подобрал меня на улице. Что я бродяжка? Нет уж, М., я останусь в лесу, оставлю свою плоть на каком-нибудь суку и полетаю по космосу, где легче думается. А ты приезжай ко мне завтра.
- Зейнеб, я хотел бы… чтобы мы снова…
- Тебе этого не нужно, тебе не понравилось. Я некрасивая и холодная. Человек не может полюбить и жить с своей имитацией. Тебе нужна настоящая женщина. Такая, как твоя Гульнара.
- Ты так говоришь, Зейнеб, будто обижена. Прости.
- Нет, я не обижена, не думай… Только… Мне иногда кажется, М. – извини, если я ошибаюсь, - что ты видишь во мне эту девушку. И мне неприятно. Твои глаза вспыхивают, когда я поворачиваю голову…
- Ты и впрямь схожа с Гульнарой в иные минуты. Мне порой кажется, что у тебя ее черты, те же глаза, нос и губы, но они складываются в иное лицо.
- Вот видишь, - сказала она и печально поникла красивой большой головой. В сумерках бледность ее лица налилась внутренним светом, и самые черты Зейнеб будто проявились отчетливее. М. она показалась очень красивой, и он стремительно поцеловал ее в ледяные, влажные от дождя губы. Зейнеб вздрогнула.
- И все-таки ты – другая, - сказал он. – Твое пространство с иным содержимым… С иными светилами. В тебе особенная вселенная. И она загораживает меня от Гульнары.
- Но не от мыслей о ней.
М. смущенно опустил голову.
- Скажи, Зейнеб, ты испытываешь усталость, голод, находясь в этом теле?
- Да, если не покидаю его продолжительное время. Оно ведь не вечное. Тела призраков тоже изнашиваются со временем. От голода, стужи и зноя, от ненужности никому и, напротив, от излишней чувственности, что мы порой позволяем себе.
- У вас все, как у людей, - сказал М. – Мы становимся призраками, когда о нас забывают. Становимся зыбкими силуэтами и идем в никуда, задыхаясь от мыслей, что наши звонки так и остались без ответа. Мы призрачны до тех пор, покуда не можем забыть тех, кто забыл нас. Но порой о нас вспоминают… Наверное, ты права, люди более призрачны, чем их сны и видения.
- У людей все, как у нас.
- Значит, однажды это тело погибнет?
- Да, я вырасту из него, и грудой праха оно ляжет на землю.
- Вырастешь?
- Призраки растут лишь от боли, которую им приходится выносить. От извечной вселенской боли.
- А радость, Зейнеб? Вам доступна радость?
- Нет, М. Радоваться чему-либо дано лишь смертным созданиям. Поэтому радуйся всему, чему можешь. Не уподобляйся призраку, не затеняй лицо горем. Ступай домой, М., и отдохни после работы. Встретимся завтра, на прежнем месте.
- Скажи, Зейнеб, а если тебя полюбят? Ты останешься?
Она улыбнулась и печально отвернулась к реке. Над их головами сталкивались и перемешивались тучи, покрытые пузырями, мешкообразные, пыльные, серые тучи. И вот показались звезды.
- Скажи, Зейнеб, на что похож звездный свет?
- На зеркала. Несешься по космосу и отражаешься в мириадах зеркал. А потом свет этих зеркал растворяется в воздухе живых миров, наделяя их обитателей образами вселенских странствий.
М. очень устал и рано заснул в ту ночь. И ему приснилась его жизнь. Медленно вращавшиеся круги, связанные между собой, и в каждом круге – солнце. Его жизнь была космосом повторяющихся событий, и обстоятельства уводили его то в будущее, то снова в прошлое. И возвращались люди, забывшие об М., и уходили люди, еще вчера заполнявшие мир.
Рабочая смена в магазине выдалась очень тяжелой. Была пятница, и люди, невзирая на плохую погоду, ехали на дачи и закупали продукты в огромном количестве. М. не успевал выставлять на полки пивные бутылки, как их вновь разбирали. Никогда прежде люди не казались М. ходячим набором генов, носителями постоянной возможности скрещивания с другими генами, носителями неисчислимых вариаций судеб и наций. Не потому ли в глазах узбеков и русских такая печаль? На юных лицах их дев – глаза, наполненные усталостью, глаза стариков. Усталости от метафизического непомерного груза несбывшихся жизней, которые люди обречены таскать в себе, передавая потомкам. Вечером он поспешил на свидание.
- Со мной произошла интересная история, Зейнеб. В автобусе я встретил девушку, невероятно похожую на Гульнару. Прости, что снова о ней…
- Ничего, я привыкла. Когда чего-то или кого-то не хватает в нашей жизни, мы компенсируем это постоянными разговорами и воспоминаниями. Дай мне волю, и я до старости буду рассказывать тебе о Нем, и не расскажу даже сотой доли возможного… Продолжай, М.
- Так вот, она… Я не сказал бы, что у нее тоже лицо, но профиль, прическа, улыбка. Я попытался с ней познакомиться, она испугалась. Я спросил еще: вы, наверное, узбечка? Нет, она сказала, вы что! Потом она улыбнулась. Но имени так и не назвала. Меня поразило, что на ее кисти след от ожога. Год назад, когда мы познакомились с Гульнарой, я прикоснулся к ее руке именно в этом месте. Меня теперь всюду окружает Узбекистан, я слушаю узбекскую музыку, пытаюсь учить узбекский язык. Но, думаю, даже целый мир, где все проникнуто присутствием дорогого человека, где все напоминает о нем, не может заменить его.
Прижавшись спиной к стволу сосны, Зейнеб слушала, обратив к М. лицо. И лицо это было совсем прозрачным, как бывает при свете люминесцентной лампы.
- Что с тобой, Зейнеб? У тебя изможденный вид.
- Не хотела тебе говорить, но, кажется, началось отторжение этого тела… Не понимаю, отчего так скоро? Обычно время пребывания в теле весьма продолжительное.
- У тебя нет запасного… тела?
- Есть, но это не тела людей. Есть тело рыбы, птицы. Но в тех телах не свершишь ничего из задуманного.
- Значит, ты скоро уйдешь?
- Видимо так, да…
М. закрыл глаза и печально обнял Зейнеб.
- Мое тело не предназначено для объятий, - тихо сказала она. – Объятие человека слишком многое требует от меня. Быть живой. Я не могу. Это отнимает последние силы. Не обнимай меня больше, пожалуйста.
Как преступник, М. отступил от Зейнеб на два шага.
- И не отдаляйся, - умоляюще сказала она. – Пустота и одиночество действуют так же. Наверное, еще немного, и я стану походить на покойника, вставшего из могилы, и встречные люди будут шарахаться от моего вида. Если бы я была инженером, я решила бы эту проблему, но я – лишь странник, я ничего не умею, кроме как созерцать.
- Зейнеб, - прошептал М. и обнял ее с большей силой. Она не сопротивлялась, став слабой, непрочной в его руках.
- Есть еще одна версия мироустройства, - прошептала она ему в ухо. – Подлинный мир, это мир идей и его обитателей – нас, людей. А вы и есть призраки, телесные, временные, умирающие, непостоянные и нереальные. И вы нас пугаете.
- Мне сложно понять это, - сказал М. – И твое отторжение. Ты боишься меня, но боишься и одиночества. Но сегодня я не позволю тебе ночевать в лесу. Будет дождь.
И уже час спустя они сидели в комнате М. За окном земля и серые плиты домов срослись с тучами густой, замысловато вытканной паутиной дождя. Они говорили шепотом, чтобы мама М. не узнала о присутствии девушки.
- Почему ты не включишь компьютер? – сказал призрак. – Ты ведь ждешь от нее сообщение… Хотя и напрасно. Ты видел ее фото, ты видел ее глаза. В них такое счастье. Думаю, так счастливы люди бывают только рядом с существом, которое беззаветно любят. Не хочу расстраивать тебя, М., но не жди напрасно… Вот, ты плачешь, я тебя расстроила…
- Просто я… не могу без нее... так не хватает…
Зейнеб сдалась и утешала его ледяными объятьями. Они расстелили по полу матрас и пытались побороть один другого: она его – холодом космического мороза, он ее – всем земным теплом. И на свободу вырвались миллион белых призраков – но не канули в никуда, растворяясь в воздухе. Они обрели пристанище там, где для них было так мало шансов на выживание. Зейнеб вздрагивала и дрожала. М. жадно обнимал ее от непереносимой, причиняющей сильнейшую боль нежности.
- У тебя бывает такое, Зейнеб? Посреди серых житейских мыслей вдруг мелькнет мысль-прозрение, яркая и короткая, как падение метеора, и осветит душу такой надеждой и радостью, что если есть кто-то рядом в эту секунду, хочется обнять и расцеловать этого человека. Это мысли о будущем, которое обязательно сбудется.
- Не бывает, - тихо сказал призрак. – О будущем призраки не загадывают, а прошлое предпочитаю не вспоминать. Поэтому, наверное, среди нас нет ни писателей, ни музыкантов. Мы не умеем копаться в прошлом, избегаем этого и боимся. Для призрака будущее – это оригинальная форма жизни, созданная благодаря новым технологиям. Смерть наших созданий отмечает ход времени.
Утром они вновь расставались в лесу, и Зейнеб была испугана всем происшедшим ночью, и отказывалась от теплого пальто, вынесенного М. из квартиры.
- Это не может повториться вновь, - говорила она. – Это тело не предназначено для таких ощущений… Ты понимаешь, что можешь ненароком меня погубить? Последствия непредсказуемы.
- Как можно погубить любовью?
- Ты ускоришь отторжение моего духа от этой плоти, или… что может случиться, не знаю…
- Ты всегда можешь вернуться ко мне в другом теле. Разве не так?
- Не так, М. Память обо всем пережитом в твоем мире остается в теле. Никакой разум не выдержит, если бы я таскала в себе столько воспоминаний: века и века существований и восприятий мира, настолько разных, не согласующихся, сотни планет, небес. И мы оставляем большую часть прожитого на месте, в телах, берем с собой в странствия только… как это назвать… итог, резюме прожитого. Никаких лиц, личностей, чувств, ничего, что способно замедлить полет, задержать мысль, причинить излишнюю грусть…
- Но что же в итоге, Зейнеб? Свобода?
Она покачала головой.
- Мое бытие напоминает мне подъем с океанского дна. Со дна океана тоски, одиночества, боли. Когда-нибудь я достигну света, всплыву.
- Значит, ты забудешь меня?
- Не забудет это тело, а призрак Зейнеб забудет и умчится дальше… Не переживай, что я промокну или замерзну.
- Подожди, Зейнеб. Получается, всякий раз, в новом теле, в новом времени – ты другой, новый человек?
- Да, это так. А есть ли я настоящая, и какая я – мне не ведомо. Быть может, я настоящая – это любовь к нему, бесконечная и неизбывная, которою я пытаюсь развеять в тысячах иных существований. Чувство любви, повисшее в ледяном вакууме. Как замерзший цветок, лечу я сквозь космос, и где обрету почву, чтобы укорениться, и где прикоснутся ко мне теплый ветер и светлый дождь жизни – неведомо. Возможно, на сотнях миров я любила сильнее, но всегда забывала, чтобы освободиться. А эту любовь, любовь к нему, забыть не могу, не забуду.
- У нас с тобой все одинаково, - сказал он. – Хоть ты и бессмертна, но такой, как сейчас, можешь быть лишь сейчас. Так же и я.
Он еще раз обнял Зейнеб и пошел на работу, проклиная эту необходимость. Он думал остаться и весь день бродить с ней по лесу или по городу, но Зейнеб уговорила М. не бросать работу.
- Я уйду, - сказала она, - остальное пребудет. Тебе надо жить дальше. Не меняй ничего ради меня.
В ее согласии провести с ним еще ночь была обреченность. Когда М. нашел ее в лесу, Зейнеб стояла под деревом. Карманы ее пальто были набиты листвой. Где она нашла эти листья в сосновом лесу, М. так и не узнал. Он сказал матери, что хочет побыть в одиночестве и уедет в их загородный домишко. Мать воспротивилась, уговаривала не ехать: холодно. Там есть печь и дрова, ответил ей М. Сквозь сумерки они ехали с Зейнеб в автобусе, сошли и долго шагали по дачному пустому поселку. Люди покинули его, убрав урожай. В редких окнах был свет – и за каждым одиночество, лица которого М. не хотелось узнать. Они прожили в доме, согретом печным огнем, три дня, питаясь вареной картошкой, найденной М. в отсыревшей почве. И это были счастливые дни. Они гуляли вокруг озера и сидели вечерами при свете свечи, потому что электричества уже не было. С печалью и смутной тревогой М. возвращался в город. И именно в автобусе его застал звонок от Гульнары. С изумлением и паническим страхом, сковавшем все тело, он всматривался в ее имя и телефонный номер, заполнившие экран и, следом, весь мир.
- Ответь же ей,- сказала Зейнеб. М. отвернулся к окну, к желтым холмам, приютившим село, и услышал такой желанный и полузабытый голос восточной красавицы.
- Куда ты пропал? – сказала она. – Я тебе отправила три сообщения.
- Я был загородом, по делам…
- Что у тебя с голосом? Вот, решила узнать, как ты… Некрасиво забывать друзей, это правда… Можем даже увидеться, если ты еще не раздумал и не забыл меня.
- Нет. Не забыл. Просто так неожиданно… А как же твой парень?
- Я на него обижена… Давай тогда завтра, ладно?
- Прости, - сказал М., закончив разговор с Гульнарой. – Наверное, ты считаешь меня предателем?
- Вовсе нет, - улыбнувшись, сказала Зейнеб. – Это и есть твое будущее, то, о чем ты грезишь в своих озарениях. А я все-равно скоро покину тебя. Это неизбежно.
Она казалась ему такой красивой в эти дни, такой подлинной. Но сейчас точно что-то ушло из нее, некая важная часть, и Зейнеб походила даже не на покойника – на слабый карандашный набросок, отраженный в зеркале.
От остановки они недолго шли вместе. Они уже двигались в разном времени. М. спешил в завтра и понимал в эту минуту, что никто не заменит ему Гульнары, в том числе эта странная холодная девушка с турецким именем. Мы влюбляемся не во внешность. Это было бы слишком просто. В мире миллиарды красивых людей. Мы влюбляемся в другую судьбу и историю – лучшую из историй, встреченных на пути жизни. А лучшая из историй – та, каждое слово в которой ведет к новым жизням. Так ему думалось в те минуты.
Каким-то образом ей удалось передать ему сообщение, оно пришло утром следующего дня. На аватарке был белый голубь, а вместо имени – бессмысленный набор символов. "Я решила вот так проститься с тобой, - было в сообщении. – Случилась удивительное и редкое явление – это тело забеременело. Видимо, оно сделано лучше, чем мы думали, раз способно родить жизнь. У призраков на этот крайний случай есть особое правило: мы смиряемся с происшедшим, и наша субстанция растворяется в теле зародыша. Мы жертвуем собой и своими личностями. Но я не могу, М. Даже ради твоего ребенка я не могу исчезнуть. Называй это самолюбием, но я жажду еще одной встречи с Ним. Наверное, я уступлю. Пришло время смирения. Я оденусь в тело той царственной женщины, столь напоминающей твою Гульнару, и пусть Он полюбит меня такой. Желаю счастья вам. Не грусти обо мне, ибо я не буду. Тебя запомнило тело той, что скоро умрет, ты сделал ее счастливой. Но скоро мы с ней расстанемся. Раньше она меня отторгала, теперь же пытается поглотить. Ты найдешь ее в лесу, может быть".
На семь часов была назначена встреча с самой красивой девушкой в мире, но М. задыхался и мерз от другого волнения. Он действительно отпросился в тот день с работы и рыскал в лесу. Что-то не позволяло ему выкликать имени Зейнеб – может, редкие спутники, одинокие старики.
В смущении и жутком раскаянии остановился М. при виде пленки, повисшей на фонарном столбе. Казалось, кто-то с силой намотал ее на железо светильника. В свете заката она переливалась всеми цветами, словно там, в немыслимой глубине, проносились века и события. Ветер качал ее, и что-то в очертаниях силуэта вызывавало дрожь и слезы. Но, видимо, то был обман восприятия и воображения – ничего подобного черным прядям волос не свисало сверху, и все было безгласно.
Ему было точно известно, что если сейчас, в час сумерек, М. углубится в сосновый бор, то найдет ту заветную чащу, где она набивала карманы плаща желтыми листьями. Там, на низком дереве, на суку, на ослабевшей петле будет висеть оплывшая биомасса в плаще его матери. И о жизни, оставившей это тело уже навсегда, напомнят еще свежие, влажные от дождя волосы.
Я мог стать отцом, думал он, отцом призрака. У меня непременно родилась бы дочка с памятью о других мирах, похожая то ли на Зейнеб, то ли на Гульнару. Все восхищались бы ею и спрашивали, откуда такое чудо. И в час встречи с восточной красавицей он думал совсем о другом существе, поднявшемся с векового ложа на далекой планете. Они были схожи с Гульнарой, как сестры, но сколь разными были их cущности. Одна – величиной с Вселенную, открывшая перед М. самую малую свою часть. Другая – созданная для радостей краткой жизни, цветов и улыбок. И обе были чужими. Одна не имела собственного лица и сейчас, в красном платье, шла навстречу своему избраннику. Другая – имела скрытые и тайные источники притяжения, сбивающие ее с пути, не дающие ни единому ее чувству устояться. О, души, как вы ошибаетесь при выборе времени и места рождения…
 

Авторский комментарий:
Тема для обсуждения работы
Рассказы Креатива
Заметки: - -

Литкреатив © 2008-2024. Материалы сайта могут содержать контент не предназначенный для детей до 18 лет.

   Яндекс цитирования