Кровь в невесомости собирается в шарики цвета рубина.  

Шариков было много. Казалось, кто-то рассыпал бесконечно длинную нитку рубиновых бус и остановил время, заставив бусины застыть в воздухе страшноватой фрактальной сферой.  

Тело Тополя висело в центре отсека, раскинув руки крестом и запрокинув голову. Волосы пушистым облаком обрамляли бескровное лицо. Черным провалом зияло перерезанное горло.  

Тополь был абсолютно наг. Ива судорожно сглотнула, с трудом оторвав взгляд от гладкой кожи там, где полагалось быть признакам пола.  

Одинокое перо, белое с мелким крапом бисеринок крови на нем, неспешно кружилось вокруг тела, вращаясь вокруг своей оси.  

Крыльев не было.  

Кто-то, перерезавший Тополю горло, аккуратно отсек их у самых лопаток. В глубине страшных ран тускло белела кость.  

Натянутые между условными стенами и не менее условными полом и потолком желтые ленты четко отделяли куб пространства, наполненный хаосом, смертью и преступлением, от упорядоченной скуки привычного бытия.  

Место преступления в трехмерной сетке координат.  

Коронер неторопливо водил из стороны в сторону голографическим сканером, фиксируя положение тела в пространстве. Совсем недавно, когда человечество еще не поднялось со дна гравитационного колодца Колыбели, для этого достаточно было обычного куска мела.  

- Узнаете его?  

Голос комиссара заставил Иву вздрогнуть. Она часто заморгала, смахивая с ресниц навернувшиеся слезы, которые разлетелись во всех направлениях к вящему недовольству экспертов, облепивших все поверхности отсека в кропотливых поисках улик.  

Она кивнула. Комиссар смотрел на нее в упор, прищурив здоровый глаз. Второй скрывался под наростом голокамеры, подмигнувшей Иве красным огоньком в знак того, что ведется запись.  

- Пожалуйста, вслух, - напомнил комиссар.  

Для протокола, вспомнила Ива. В горле пересохло, и у нее не сразу получилось выдавить из себя:  

- Да, узнаю. Это Маркус Тополь. Так его звали…раньше.  

- До пострига и модификации? – уточнил комиссар.  

- Да, - сказала Ива.  

Про себя она называла эту процедуру иначе.  

Оскопление. Да. Именно так это и следовало бы называть.  

- Кем вам приходился покойный?  

Покойный.  

Вот оно. Слово наконец прозвучало, окончательно исключив Тополя из мира живых. Иве захотелось взвыть – и выть долго и тоскливо, чтобы все услышали о ее горе и осознали всю тяжесть ее утраты.  

В душе она выла с той самой минуты, когда в ее дверь постучали с крайне виноватым видом смущенные полицейские.  

Вслух же она сказала:  

- Мы были…  

Комиссар приподнял бровь. Ту, что над здоровым глазом.  

- Супругами? Любовниками? Родственниками? Отвечайте четко, пожалуйста.  

Ох уж эта нетерпеливость и желание помочь. Впрочем, комиссару и так все известно. Ему просто нужны ее показания для дела, и он всячески старается ускорить процедуру опознания, чтобы не терять времени на пустые формальности.  

- Мы были близки, - сказала Ива.  

Разве скажешь иначе?  

Однако комиссару этого явно было мало.  

- Насколько близки? Уточните, пожалуйста, степень близости и родства. Для протокола, - он развел руками, всем видом показывая, что весь этот допрос не его идея.  

Вырвавшись из тенет гравитации, человечество даже спустя несколько поколений оставалось верно привычным стереотипам поведения, закрепившимся, похоже, на генетическом уровне. Вот и сейчас неуместный в невесомости жест привел дородное тело комиссара в движение, закрутив вокруг продольной оси. Странно, на новичка в Пространстве он вовсе не похож. Может быть, последователь новомодного движения традиционалистов, лелеющих общечеловеческие традиции социального поведения? Да вроде бы возраст уже не тот…  

Впрочем, комиссар быстро пресек размышления Ивы на свой счет, скупым отработанным движением рук погасив инерцию вращения и вновь замерев перед ней, хищно вперившись в ее лицо уродливым наростом камеры.  

А, игра на публику, догадалась Ива. Этакий свой в доску простецкий парень. Дескать, ничего личного, процедура требует, и все такое…. В меру неуклюжий, в меру архаичный – одни усы эти чего стоят. Однако, работает, признала Ива. Располагает к откровенности. Ну-ну.  

- Мы состояли в любовной связи в течение пяти лет, - сказала она. – Пока Тополь не…  

Оказывается, она все еще не готова была говорить на эту тему с посторонними. Даже спустя все эти годы.  

Даже после тысяч часов одиноких разговоров с самой собой.  

- Вы имеете в виду, пока Тополь не вступил в Крылатое Братство?  

Сообщество скопцов. Так будет вернее.  

- Именно, - сказала она вслух.  

- Запишем: гражданский брак… Что сподвигло его на этот поступок?  

Аборты.  

Чертовы аборты, будь они прокляты. Она считала, что еще не дозрела до материнства, что еще молода, и что у нее впереди еще много всего замечательного, на чем материнство неминуемо поставит крест. Он был идейным противником контрацепции во всех ее проявлениях и искренне считал детей плодами любви и показателем серьезности отношений. Он так хотел взвалить на себя весь непомерный груз ответственности, что она так и не решилась расстроить его своим нежеланием иметь от него детей.  

Ива считала это лишь временной мерой – ведь у них все складывалось просто прекрасно! Ей так многое хотелось успеть, так многое увидеть, пока они оба еще молоды и не обременены потомством… Она была послушной женщиной своего любимого мужчины, отдаваясь ему вся, без остатка, и он платил ей тем же. Она не предохранялась, угождая его желанию. Просто шла и тайком прерывала беременность, пока та не стала заметной, и жила с ним дальше душа в душу самой насыщенной, головокружительной и замечательной жизнью, от которой брала все.  

Маркус был терпелив и стоически переносил то, что считал проявлением воли высших сил, втайне списывая отсутствие детей на собственную мужскую немощь, которую почему-то была неспособна выявить современная медицина. Он любил ее, а она любила его больше всего на свете.  

Так продолжалось долго, и могло бы продолжаться вечно.  

Но он узнал.  

И все кончилось в один день.  

Тополь просто ушел, не говоря ни слова. В тот же день, к вечеру, она получила посылку от него. Письма к посылке не прилагалось. Вскрыв контейнер, Ива впервые в жизни упала в обморок, что в условиях нулевой гравитации было практически невозможно. Видимо, это все же была истерика, потому что следующую неделю она почти не помнила из-за действия транквилизаторов, которыми заботливо потчевала ее строго по часам приставленная к ней сестра милосердия из Ордена Смирения и Благодати.  

Впоследствии она видела его лишь издали – на массовых служениях, среди сотен и тысяч таких же бесполых существ с просветленными взглядами и печатью сопричастности к делу господнему на челе, как и он сам.  

Она страстно ненавидела его и себя очень долгое время.  

А теперь Тополь мертв.  

И ей некого в этом винить, кроме себя самой.  

Комиссар терпеливо ждал ее ответа.  

- Может, спросите у него самого? – сказала она и горько рассмеялась.  

Комиссар странно посмотрел на нее здоровым глазом, но спросил лишь:  

- Как по вашему, кто мог совершить убийство?  

- А разве все происходящее в Скоплении не фиксируется камерами слежения? – спросила Ива.  

Раздраженное пожатие плечами послало комиссара в сложный штопор, из которого он вышел, развернувшись по отношению к Иве кверху ногами. Лицо его при этом оставалось на одном уровне с ее собственным. Она чувствовала запах крепкого табака, исходящий от его волос и одежды.  

- Закон двадцать девятого года от Основания, будь он неладен! – проворчал комиссар. – Защита права граждан на конфиденциальность личной жизни. Проклятые крючкотворы так все повернули, что интересы общественной безопасности превратились в пустой звук. Нам давно уже приходится заниматься расследованием по старинке: ходить, вынюхивать, расспрашивать… Хорошо еще, что преступления в Скоплении так редки, а тяжкие редки исключительно. Впрочем, так недолго вообще весь навык потерять… Простите, - спохватился он. – Я вовсе не имел в виду…  

- Что вам лишний раз не помешает тренировка? – продолжила его невысказанную мысль Ива.  

Комиссар смутился окончательно.  

- Вы не оскорбили мои чувства, комиссар, - сказала Ива. – Я прекрасно вас понимаю и сочувствую вам в ваших переживаниях по поводу несовершенства нашей системы охраны прав и свобод граждан, мешающей свершиться правосудию.  

Комиссар впервые взглянул на нее с чисто человеческим интересом.  

В то время, когда он не напускал на себя необходимую, по его мнению, настоящему сыщику важность, не делал поминутно стойку и не подозревал всех и каждого в пределах досягаемости и вне ее, он вполне мог сойти за обычного человека: немолодого, усталого и не вполне понимающего, чем и для чего он занят в век изобилия и благодати, когда преступления почти прекратились из-за отсутствия материальных мотивов для того, чтобы их совершать.  

Впрочем, нематериальные мотивы никто не отменял и в Золотой Век. Личная неприязнь, ненависть, корысть, ревность… Человек оставался человеком, даже сделавшись возможностями своими равным богам.  

Комиссар редко встречал понимание среди других людей. Возможно, потому, что с другими людьми он встречался в основном по долгу службы, и все общение с ними сводилось для него в основном к допросам и снятию показаний.  

Комиссар был одиноким и глубоко в душе несчастным человеком, хотя умело скрывал это от окружающих.  

И вот теперь он неожиданно встретил вдруг понимание со стороны человека, только что пережившего смерть близкого и вынужденного отвечать на вопросы комиссара у еще не остывшего тела бывшего возлюбленного.  

Это было удивительно.  

Тем более удивительным было то, что человек этот был женщиной, и женщиной привлекательной.  

В расширившемся здоровом глазу комиссара Ива увидела свое отражение. Изящная стройная женщина в умело подчеркивающей фигуру, но не стесняющей движений одежде, с правильными чертами лица, аккуратно уложенными темными волосами и яркими зелеными глазами, в которые так и просилась чертовщинка для завершенности образа, но которые сейчас переполняли усталость и скорбь.  

Она была хороша и знала, что хороша.  

Она заметила интерес комиссара, который не имел ничего общего с профессиональным, как замечала внимание мужчин и прежде – много, много раз, принимая его как должное, купаясь в нем, теша им свое самолюбие и используя изредка, чтобы поддразнить Тополя, когда ей казалось, что ему для оживления их отношений не помешала бы небольшая встряска.  

Тополь был от нее без ума. Он был горд тем, что Ива была с ним, и страшно ревновал ее ко всей мужской половине населения Скопления по поводу и без.  

Тополь принадлежал ей. Весь. Целиком. Навсегда. Навечно.  

И она так и не смогла понять, как он мог уйти.  

У нее был мотив.  

- Я не знаю, кто мог бы совершить это ужасное злодеяние, комиссар, - сказала Ива. – Маркус всегда был душой любой компании. У него не было врагов. И я не думаю, что они могли у него появиться после вступления в Братство.  

Комиссар, погруженный в свои мысли, мало относящиеся к делу, задумчиво кивнул, кувыркнувшись в воздухе и даже не заметив этого. Потом, спохватившись, сориентировал себя относительно собеседницы.  

- Не смею вас больше задерживать, - сказал он. – Примите мои глубочайшие соболезнования в связи с кончиной вашего… Вашего…  

Он никак не мог подобрать подходящего слова. Ива помогла ему.  

- Я просто любила его, - сказала она. – Любила так сильно, как никто никогда не любил.  

Потом Ива все-таки разрыдалась, и ей пришлось уйти, чтобы окончательно не нарушить работу следственной группы градом своих запоздалых слез.  

Комиссар провожал ее задумчивым взглядом.  

Эксперты закончили работу, и тщательно упакованное в черный пластиковый кокон тело отбуксировали в морг.  

Жадные раструбы пылесосов собрали кровавые бусины.  

Все до единой.  

Желтые ленты едва слышно шелестели в потоках искусственного ветра от вновь включившихся вентиляторов.  

 

На похороны Ива не пошла.  

Едва она представляла себе безмолвную скорбную толпу с блаженными лицами, все эти ряды плотно сомкнутых спин с горбами крыльев между лопаток, выпирающими сквозь свободные, черные сообразно случаю одежды, как ее начинало колотить, и приходилось снова и снова лезть в аптечку за дозой успокоительных. В конце концов она впала в некую разновидность кататонии, перестав воспринимать окружающее как реальность и погрузившись в призрачный мир своих грез.  

В этих грезах они с Тополем занимались любовью в гулком пространстве огромного зала среди вращающихся вокруг них скомканных звериных шкур, у ребристого шара камина. Отблески пламени, бьющегося в воздушных потоках из скрытых защитными экранами форсунок, расчерчивали влажную кожу их разгоряченных тел рисунком из черно-багровых полос. Они были сильны и страстны, как молодые тигры, овладевая друг другом снова и снова во все расширяющемся облаке капель их общего пота, пологом тумана скрывшим их наготу. Она чувствовала вкус и запах его кожи, билась всем телом навстречу его неутомимым толчкам и в какой-то момент ощутила, что в ней зарождается новая жизнь.  

Она видела себя, Тополя и незнакомых ей детей, мальчика и девочку, нежащимися в мягком ультрафиолете искусственного светила над гигантским шаром внутреннего моря в Центральной сфере Скопления. Она не знала имен детей, не знала, сколько им лет, но их поразительное сходство с ней самой и Тополем не оставляло сомнений в их происхождении. Все вместе они смеялись, дурачились и погружались в теплые воды сквозь вечный штиль вечного лета.  

Были и другие сны.  

Во всех этих снах она была абсолютно счастлива.  

Когда двое суток спустя в жесточайшей ломке она вышла из состояния блаженной эйфории, все давно уже было кончено. Печь крематория обратила тело того, кто когда-то давно был Тополем, в жирную золу. Его братья по ордену, кружа в ритуальном танце на раскинутых белоснежных крыльях, любовно подкормили цветущие шары розовых кустов в уютном зале странноприимного дома сразу при входе в монастырскую сферу Скопления.  

Дело об убийстве приостановили вследствие недостатка улик и отсутствия мотивов либо возможностей у подозреваемых.  

Комиссар время от времени навещал Иву, исправно держа ее в курсе расследования. Его визиты не прекратились и тогда, когда дело окончательно застопорилось и было передано в архив до появления новых фактов, которые могли бы пролить на него свет.  

Вскоре беседы их приобрели совершенно не связанный с работой комиссара характер. В какой-то момент Ива нашла утешение в его объятиях. Однажды, вдыхая во время любви запах табака, прочно поселившийся в седеющих волосах комиссара, она поняла, что история с Тополем осталась для нее в прошлом.  

Ива продолжала жить дальше.  

 

Она родила комиссару двоих детей, мальчика и девочку. Все вместе они проводили выходные над необъятной сферой внутреннего моря, окунаясь в его теплые воды и покрываясь ровным загаром под лучами искусственного солнца. Все они были счастливы, и продолжалось это очень, очень долгое время.  

В один из дней много лет спустя, когда дети давно уже выросли и покинули родное гнездо, сильно постаревший, но все еще крепкий телом комиссар отдыхал после любви в измятой страстью постели. Он давно вышел в отставку; его камера была утилизирована, а все записи ее стерты за истечением срока давности дел, которые ему пришлось вести. Теперь комиссар мог наблюдать за своей любимой двумя настоящими глазами, как и пристало полноценному мужчине.  

Обнаженная Ива приводила в порядок прическу, повиснув у зеркальной сферы. Комиссар любовался плавными линиями ее фигуры, с годами не утратившей своей стройности, а лишь еще более соблазнительно округлившейся в нужных местах, чувствуя, как в чреслах вновь просыпается желание.  

Он уже потянулся было к жене, стремясь разделить с ней плотское проявление своих к ней чувств, как вдруг увидел нечто, заставившее его мигом забыть о том, о чем мужчины обычно не забывают ни на минуту.  

Пробиваясь сквозь шелк наволочек, из одной из подушек, на которых он отдыхал, восстанавливая силы, пробивалось перо.  

Белое, как снег.  

С несколькими крошечными пятнышками бурого цвета.  

Комиссар моргнул и пригляделся получше.  

- Любимая, - позвал он, пока еще нерешительно.  

- Еще мгновение, любимый, - отозвалась Ива, не оборачиваясь. – Ты такой жеребец!  

- Да, но… Я не об этом, собственно, хотел… - Комиссар медленно вытянул перо из подушки и поднес к близоруким глазам, разглядывая его.  

- Вот как? Жаль, - сказала Ива. – А я бы очень даже вполне. Что ж так?  

Она обернулась.  

Комиссар молча протянул ей перо. Ива приняла его и повертела в пальцах.  

- И что? – спросила она, глядя ему в глаза.  

Комиссар готов был поклясться, что голос ее не дрогнул, зрачки не расширились, и внезапная дрожь не пробежала по телу.  

- Эти подушки, - начал он. – Что в них?  

- Перья, разумеется, - ответила Ива. – Ты же и сам видишь, любимый.  

- Но… Откуда?  

- Преимущественно из крыльев, - сказала Ива, разглядывая перо. Поднесла к лицу, вдохнула его запах. Провела им по щекам, зажмурившись от прикосновения. Коснулась губами.  

- Мя-ягкое… - тихонько протянула она. – Но может быть жестким. И даже острым, как сталь… Я уже и забыла…  

Комиссар оторопело смотрел на нее.  

- Из крыльев? Но… Ведь не с Земли же везли перьевые подушки твои предки?!  

- Разумеется, нет, - рассмеялась Ива. - Во времена Исхода было уж точно не до подушек. Да и птиц к тому времени уже не осталось. В Скоплении их, кстати, тоже нет. Их пытались клонировать, но они так и не приспособились к невесомости.  

- Но тогда… - холодея, начал комиссар.  

Ива подлетела к нему и угнездилась на краю постели, совсем рядом. Она улыбалась.  

- Да, любимый. Я же вижу, ты уже сам обо всем догадался.  

Комиссар порывисто сел в постели, тут же запутавшись в простынях.  

- И все это время?.. - Он в крайнем раздражении попытался освободиться от пут, но резкость его движений привела лишь к тому, что простыни спеленали его еще туже.  

- Да, любимый. Все это время, - ответила Ива. Она была совершенно спокойна, и это напугало комиссара больше всего.  

- Но почему? – закричал комиссар.  

- Я любила его больше всего на свете, - просто ответила Ива.– А он ушел. Разве женщине нужна другая причина?  

Комиссар, отчаянно дергаясь в коконе из перепутанных простыней, открыл было рот, собираясь то ли что-то сказать, то ли закричать, то ли позвать на помощь, но Ива очень плавно провела рукой поперек его горла, и комиссар захлебнулся чем-то соленым и теплым, как воды внутреннего моря.  

Конвульсии и реактивная сила бьющих из пересеченных сонных артерий ярко-алых струй, которые тут же распадались на шарики рубиновых бус, носили тело комиссара по жилой сфере несколько долгих минут, пока оно не замерло, наконец, в ее центре.  

Ива, удостоверившись, что жизнь окончательно покинула тело, поцеловала перо, теперь ярко алое, чуть влажное и соленое, и вызвала полицию.  

 

Суд оправдал ее полностью.  

Согласно закону двадцать девятого года от Основания, запись событий в помещении, где произошло убийство, не велась.  

Свидетелей преступления не было.  

Состояние аффекта от разоблачения убийцы своего первого мужа было расценено в качестве смягчающего обстоятельства.  

Ива была чертовски привлекательной женщиной, беззаветно любившей оставившего ее ради служения Господу супруга и не одарявшего своей благосклонностью прочих мужчин до тех пор, пока тот, кто звался в миру Маркусом Тополем, был жив.  

В глазах общественности у комиссара, несомненно, был мотив.  

Сам комиссар сказать в свое оправдание ничего не мог.  

Извлеченные из подушек перья были бережно переданы Крылатому Братству и помещены в сферический ковчег, хранящийся в мавзолее монастыря.  

Брат Тополь решением Синодального Собора объявлен великомучеником и причислен к лику святых.  

Аромат роз, удобренных его прахом, по словам верующих, чудесно исцеляет мигрени и телесную немощь.  

Весть об этом разносят по другим Скоплениям посетившие монастырь паломники, умножая славу Крылатого Братства и славя имя брата Тополя среди бесчисленных искорок человеческих поселений, рассеянных среди звезд.  

 

В свой последний день в миру Ива, решившая обрести душевный покой в служении и молитвах за стенами монастыря, готовилась к принятию пострига.  

Она неспешно облетала жилую сферу, бывшую ей домом столь долго, касаясь любимых вещей, сопровождавших ее всю ее долгую жизнь, и прощаясь с ними.  

У неприметного настенного шкафчика она задержалась надолго, не решаясь открыть его. После некоторых колебаний на свет был извлечен некий прозрачный сосуд, давным-давно присланный ей возлюбленным, который покинул ее ради служения Всевышнему.  

Ива поднесла сосуд к лицу, разглядывая то, что навеки застыло в фиксирующем геле. Что ж, более наглядного символа отказа от страстей и соблазнов мира и быть не могло.  

Она усмехнулась.  

Ей предстояло проделать с собой нечто подобное, чтобы доказать Сестрам свою решимость отречься от всего плотского, оставив его в прошлой жизни вместе с именем, надеждами и несбывшимися желаниями.  

Перед зеркалом, раздевшись донага и в последний раз в жизни приняв непристойную позу с широко разведенными в стороны ногами, Ива скорняжным швом, через край, зашила суровой нитью свое женское естество и залила грубый шов заживляющим гелем.  

За все время этой процедуры она не проронила ни звука, и ни одна слезинка не покинула ее глаз. Ива стоически приняла искупительную боль - лишь до крови прикусила губу.  

Прикрыв строгими одеждами свою плоть, лишенную теперь главного признака пола, а также источника всех бед и соблазнов, Ива взглянула в глаза своему отражению.  

В яркой зелени ее глаз плясали чертики.  

Какой-то бесконечно короткий миг Иве казалось, что гладкую кожу ее высокого лба прямо над глазами стремится прорвать изнутри пара остреньких рожек, на мгновение придавших ей дьявольски соблазнительный и совершенно непристойный вид.  

Не выдержав, она рассмеялась, и иллюзия пропала.  

- Никуда не годный настрой для начала новой жизни, - сказала Ива, улыбаясь своему отражению. – Плоть умерщвлена. Пора начинать учиться смирению. Кстати, черное мне очень к лицу.  

Она выпорхнула наружу и помчалась бесконечными коридорами Скопления Сфер, взяв курс на обитель Сестер Ордена Смирения и Благодати, которых народ звал за глаза просто Сестрами Боли.  

Совсем скоро Ива затерялась среди праздной толпы и растворилась в повседневной мирской суете.