"Ниткой свяжи, слова нашепчи. Ниточку дам, словам научу…".

Анна усердно давила на широкую скрипучую педаль: вперед-назад, вперед-назад, скрип-скрип, скрип-скрип. Колесо жужжало, стрекотала игла, шелестела ткань. А в ушах Анны шелестел голос Вереихи: "Слезами своими рубашку окропи, кровью своею носочки помажь. Ночью пустой сложи в сундук порожний да крышку закрой. И не открывай, покуда время не придет".

Как не побоялась-то, пойти за овраг, вдоль Дурного ручья, а потом через горелый лес к старухе. Анна посмотрела в окно – темень, хоть глаз выколи. Лишь тусклый огонек лампы подрагивает, висит за оконным стеклом, будто в пустоте. Тогда было посветлее, луна бежала вслед; то пряталась в кронах деревьев, то выскальзывала из веток, почти полная, округлая. Округлая, как… Анна перестала двигать ногой. Колесо продолжало жужжать, но все тише, тише и, наконец, остановилось. Огнев, когда уезжал, даже не взглянул на нее. Молча собрался и ушел.

Почти десять лет они живут вместе, Анна-портниха, Огнев-каменщик, дом у них полная чаша. Большой, места много. И сад вокруг. Яблони, груши, вишни. Весной все белым-бело. А к осени ветки ломятся от урожая. Только для кого это? Светлые прохладные комнаты, тенистые тропки в саду? Год от года Огнев все мрачнее, все на больший срок уезжает – строит церкви и дворцы по заказам столичных вельмож и богачей.

У младшего брата Огнева уже двое мальцов подрастает. У сестры его и вовсе – четверо; живут небогато, едят не всегда досыта, зато звонкие голоса детворы не смолкают. А детские голоса и Богу лучше слышны. Анна закусила губу. Как тихо в этом большом каменном доме. Она вновь тронула педаль, потянула ткань – работы осталось немного – прострочить воротник и ниткой все связать.

Встретилась ей Вереиха на перекрестке, остановила, первая разговор завела.

– Знаю, что за печаль тебя гложет, о чем в подушку по ночам плачешь.

Анна хотела пройти мимо старой ведьмы, но та удержала ее за руку, в глаза глянула, усмехнулась понимающе.

– Недолог бабий век, каждой срок отмерян – мужа любить, чадо понести. Твой срок выходит. Мужа ты любишь, так зачем же его бездетным делаешь? В городе молодых здоровых девок пруд пруди. Такому молодцу как твой муж и свистеть не придется, сами прибегут.

Стояла Анна, потупив глаза, не знала, что ответить.

Уговорила ее Вереиха – сказала, как сделать надо. Прядь мужниных волос состриги, мне отдай. За прядью сама приду, за нитью – ты ко мне, в первую же ночь, как мужа дома не будет. А зачем волосы? А затем, милая, затем. Нить на Огневых волосах заговорю. Придешь – всему научу, сможешь ребенка зачать.

Не хотела Анна к ведьме идти – ворожба ее темная никого еще осчастливила. Но когда уезжал Огнев, брови к переносице сведены, смотрит в сторону, слова доброго жене не скажет – решилась.

Ну вот и готово! Нить заговоренная связала носки со штанишками, штаны с рубашкой, рубашку с шапочкой. Проколола портниха иглой палец, помазала кровью носки с изнанки, слезинки выступившие – смахнула на рубашку.

Сундук заранее был приготовлен. Глубокий, старинный, из дубовых досок. Приданное Анны в нем когда-то привезли из отчего дома. Жалко, что родители не дожили – не приласкают внучат, что народятся, – обязательно народятся. Теперь пусть сундук еще сослужит службу – крышка откинута, будто дверь распахнута, а за ней – тьма непроглядная. Бездонным колодцем показался Анне старый ящик, но нет, вот и дно; разложила в темноте одежку детскую, что сама сшила, прошептала слова, которые Вереиха ей сказала, и крышку закрыла. Положила ладонь на крышку – дерево теплое, будто живое. Этот сундук в их семье по наследству переходит: от матери к дочке. И давным-давно бабушка рассказывала что-то, шептала на ушко засыпающей внучке сказки про этот сундук. Только никто теперь не скажет, что это за сказки были.

Анна раздевалась и думала – как же уснуть теперь, когда в сундуке детская одежка. Скрыта там – внутри. Долго лежала в постели, живот свой плоский гладила, прислушивалась к чему-то. А потом уснула.

Проснулась спозаранку, в слезах – и не могла вспомнить, отчего плакала.

Вышла из спальни и сразу же в свою комнату, где шитьем занималась. Что это? Крышка сундука откинута, по всей комнате лоскуты ткани разбросаны, нитки размотаны. Рванулись руки ко рту, удерживая крик. Ноги ослабли, села Анна подле сундука.

Мягко скользили по полу носочки, пустые рукава рубашки подбрасывали клубок шерсти. Шапочка, натягивая нитки, что привязывали ее к вороту рубашки, запрокидывалась вверх в беззвучном смехе. Анна не смогла бы сказать, откуда знает, но уверена была, что шапочка смеется. Перед глазами закружились белые и черные нити, стали серыми, превратились в густую паутину, что свисала по углам в избе Вереихи.

…

– Проклятая! – кричала Анна, – забирай свое отродье из моего дома! И как я могла поверить тебе! Козни твои богомерзкие, гореть тебе за них в аду! А я-то думала, почему ты ничего в уплату не просишь, не в твоих это правилах. А ты шутить вздумала надо мной. Над несчастьем моим.

– Про "отродье" знать ничего не знаю. Ты сама шила, сама ниткой вязала, сама и расхлебывай. Нитки я тебе дала обычные, слова подсказала пустые, не было в них силы; это все ты сделала, а с меня и спросу нет. Бесплодность твою я сняла, можешь дитя понести. Если захочешь. И плату уже взяла, – старуха гнусно усмехнулась. – Не вернется Огнев.

Перестало биться сердце у Анны, смотрит она помертвевшим взглядом на колдунью.

– Жив он, здоров! – хохотнула та. – Да только не твой он больше. Сама его волосы мне дала. Из твоих рук, жены его верной, приняла я их. Нет сильнее средства для приворота. Одна столичная дама хорошо мне заплатила – глянулся ей высокий, красивый каменщик. Только не удавалось ей заманить его к себе в гнездышко. Очень уж он жену любил.

Рванулась Анна к двери – бежать! В город собираться надо. Но голос Вереихи пригвоздил ее к месту:

– Не вздумай искать его. Увидит тебя – тут же дух испустит. Заклятье мое страшно и нерушимо!

Когда ушла Анна, пробормотала карга старая, словно бы про себя:

– Сундучок, видать, не простой. Не простой.

…

Прошел год. Привыкла Анна к одежке ожившей, имя даже придумала – Нитянко. Иногда ей казалось, что это и вправду сынок ее. Разговаривала с ним, баюкала по вечерам, песни пела. Иногда сидела и плакала у окна, а Нитянко забирался к ней на руки и слезы ей рукавом утирал. Если редкий гость заходил в дом, прикидывался Нитянко обычной одеждой – мало ли у портнихи штанов да рубашек пошитых по дому валяется.

От Огнева не было никаких вестей, родственники его не то чтобы сторонились невестки, но при встрече в глаза не смотрели и старались побыстрее мимо пройти.

Все чаще сидела Анна у окна, все сильнее мокли у Нитянко рукава от ее слез.

Однажды приснился Анне сон. Нитянко зовет ее за собой, машет призывно. И подводит к сундуку – к тому самому, в котором приданное ее раньше хранилось. Только не сундук это вовсе, а сруб колодца, мхом поросший. Крышка открыта, заглядывает Анна в сундук-колодец – а там, словно водоворот кружит, и не вода в нем, а светлые и темные нити переплетаются, к середке сходятся, к краям разбегаются.

– Сундук наш, Аника, необычный…

Поднимает глаза Анна, а напротив бабушка стоит, на нее смотрит.

– Бабушка, а ты откуда здесь?

– Слушай меня, Аника, да запоминай. Сундук этот волшебный – иногда забирает, иногда дает. Откуда все приходит и куда уходит, в какие страны запредельные он дверь открывает, мне неведомо. Но чует он и злое, и доброе, да ты сама знаешь.

Анна ничего не говорит, лишь поглядывает украдкой на Нитянко. А бабушка продолжает:

– Обманула тебя колдунья, наговорила про бесплодие. А и не было его. Просто время твое – позднее. Подождать еще надо было, и родился бы у вас с Огневом ребеночек в положенный срок. А теперь над мужем твоим беда страшная нависла. Не может он вырваться из пут Вереихи, а без тебя ему свет не мил. Жизни он себя лишить собрался, душу свою навеки проклясть. Только ты можешь его спасти.

Нитянко тычет вниз, в колодец, и Анна понимает, что нужно делать. И просыпается с улыбкой.

…

Вновь пришла Анна к Вереихе.

– Изведи ты нечисть проклятую. Пугает она меня и ночью и днем. Только тебе с нею и сладить, сильнее тебя колдуньи нет. А в уплату я тканей дорогих дам. Они у меня дома в сундуке хранятся. Могу и сундук отдать – он старой работы, из драгоценного дерева.

– Зачем мне ткани? – проворчала ведьма, – а сундук, пожалуй, гляну.

Пришли они к Анне домой. Вереиха сразу к сундуку, крышку распахнула, нос внутрь сунула, сморщилась. А из сундука Нитянко выскочил. Обхватил колдунью за шею, внутрь ящика потянул с недетской силой. Взвыла ведьма, замотала головой, тут Анна сзади подступилась и в спину ее толкнула. Перевалила Вереиха через край, ногтями попыталась зацепиться за стенки, но гладкое дерево не поддалось, и ухнула ведьма в бездонную пропасть. Сомкнулась над ее головой чернильная тьма. Нитянко тоже не удержался – соскользнул вниз, за старухой, только взвился над шапочкой фонтанчик жемчужного света.

– Нитянко, сыночек мой! – воскликнула Анна. Протянула ему руку – костяшки пальцев ударились о прочное, твердое дерево.

…

Через три дня вернулся Огнев, упал перед женой на колени, обнял. Приняла его Анна, и стали они жить как прежде. На следующий год родился у них сын. Нитянко назвали.