Я родился со знаком убийцы. Повитуха божилась молчать: она приходилась мне тёткой. За укрытие носителя одного из Чёрных знаков всю мою семью должны были пожизненно сослать на серебряные копи – по закону.

В деревне Белое Взгорье императорскую власть представлял старейшина Кор. Он был человек почтенный, но пожилой, а вести учёт всех людей в деревне – дело хлопотное. Вот так и оказалось, что я задержался на этом свете.

Матушка моя каждое утро покрывала мой знак соком снежника – низкой травы с вязким белым соком. Поверх него изображалось подобие знака пахаря. Этот нехитрый трюк обеспечил мне несколько лет безмятежного детства.

В возрасте лет шести я повздорил с сыном Нода-пастуха. В ходе стычки, неудачно упав на острый камень, я рассёк лоб. На плач прибежала мать неприятеля. Молодая женщина отвела меня к бочке с водой и принялась промывать рану. От моей маскировки, конечно же, ничего не осталось. Жена Нода-пастуха с ужасом уставилась на меня. Я тоже испугался и побежал домой, растирая по лицу слёзы и кровь. Конечно же, к вечеру даже глухая бабка Шим знала о том, что молодые Вад и Кео взрастили исчадие ада.

Надо сказать, до того дня я никогда не задумывался о том, зачем мама каждое утро рисует что-то у меня на лбу. Этот ритуал, совершаемый ежедневно с самого моего рождения, был так же привычен, как движение солнц по небу.

На следующее утро в дом постучался угрюмый старейшина Кор. Он о чём-то долго говорил с моими родителями, а потом отец посадил меня в телегу и повёз в Согд. Это было потрясающее путешествие: я не задумывался о будущем, а вокруг было столько невиданных мест, людей и зверей... Тогда я впервые увидел дома со стенами из мутного стекла и крышами из прозрачного. Впервые услышал, какими песнями встречают вечернюю зарю лесные симуры – рыжие ящерицы размером с котёнка. Тогда я в первый раз попробовал жёлтые ягод жиницы – каждая своего вкуса, а, смешиваясь, они и вовсе дают невообразимые сочетания.

Однако всему хорошему свойственно заканчиваться, как, впрочем, и плохому. Однажды утром мы приехали. Стоит ли говорить, что раньше я никогда не видел каменных стен высотой в десять человеческих ростов. Но в Согде мне не понравилось: слишком грязно и людно.

Мы направились к дальней родственнице моей матери. Это была высокая, тонкая женщиной с вечно поджатыми губами и знаком ткачихи. С трудом уговорив её приютить меня ненадолго, отец ушёл. Он вернулся вечером, суровый и решительный. Когда мы вышли на улицу, фонарщики уже заканчивали зажигать фонари. Даже тогда я ещё не боялся: со мной был отец. Пройдя с десяток кварталов, мы свернули в тёмный переулок. Отец постучал в маленькую дверь. Открыл маленький человек с серыми глазами.

– Подойди, – как зачарованный, я подчинился. Достав нож, он соскоблил засохший сок над моей правой бровью. – Да, он наш.

– До встречи, сын, – горько и ласково сказал отец.

 

 

 

 

В гильдии примерно четверть детей доходит до конца обучения. Наставники говорят: начни вы обучение раньше – в год или два от роду – глядишь, и не гибли бы на экзаменах в таких количествах. Большинство будущих убийц попадают сюда примерно в том же возрасте, что и я – когда хранить тайну становится трудно, а истинное предназначение проглядывает наружу, как череп старого трупа. Поздно, слишком поздно, говорят наставники. Вот раньше, лет пятьсот назад, младенцев Чёрных знаков не топили, а сразу отправляли на соответствующее обучении, вот это были убийцы...

Сейчас вспоминается, на самом деле, не так уж и много. Конечно, первые тренировки: бег по подземным катакомбам, где лучше не отставать: возвращаться за тобой никто не будет. Из нас выбивали брезгливость и слабость: проплыть по каналу с нечистотами, пройти через пещеру, кишащую гадами и насекомыми – без проблем. Единоборства, в основном те, что называют "грязными". Фехтование и ножевой бой, стрельба из лука и арбалета: огнестрельное оружие убийцы презирали.

На третий год начались учебные предметы: медицина, ядоведение, маскировка, история и политика.

Экзамены проходили каждый год, в конце осени. Здесь умения проверялись на деле: не усвоил, не вбил себе до глубин подсознания – плата одна. На испытании по фехтованию оружие было боевое. На ядоведение нужно было, выпив яд, успеть составить противоядие.

Внешнего мира мы почти не видели. Жили в комнатушках без окон, тренировались и учились в полумраке. Зато все неплохо видели в темноте – без этого в катакомбах не выжить.

Свою ущербность я впервые ощутил, когда мне было лет четырнадцать. Это было обычное испытание по фехтованию. Но в тот день я стоял против Йона; теперь я думаю, что мэтр Фоу выбирал противников не случайно. Бился я неплохо, и после удара стальной перчаткой по запястью мой друг не удержал меч. В тот момент, конечно, нужно было просто ударить клинком с поворотом корпуса. Но я вместо этого ударил правым локтем под дых, а когда Йон согнулся, резко пихнул его плечом. Я медлил, а он лежал на спине на полу, и во мраке я видел взгляд его взгляд. Наверное, будь в нём страх или мольба, я бы опустил меч. В его глазах я видел лишь удивление и презрение. Внутри стало пусто, и я ударил.

До того момента я не задумывался о своей судьбе, о прошлом и тем более о будущем. Было просто некогда: чтобы выжить, нужно было постоянно тренироваться, учиться, преодолевать себя. И мне было... правильно, что ли. Я был на своём месте. Я был хладнокровен, собран и ловок. Я хорошо фехтовал и дрался, быстро соображал.

Да, я убил многих, и не всех в честном бою. Но с Йоном мы были как братья и не раз выручали друг друга на общих испытаних. И вот мой друг искренне удивляется тому, что я медлю заколоть его как свинью. Для него это было бы правильно и естественно! При мысли об этом меня начинало тошнить, и единственное спасение было в тренировках до полного изнеможения. Я больше не чувствовал, что я на своём месте; знак убийцы на лбу жёг, как слизь ядовитой желтой улитки. В ночных кошмарах я раз за разом убивал Йона.

Я стал вспоминать своё детство: родителей, родную деревушку, розовые рассветы на косьбе и тихую безымянную речушку. Я вспоминал незабываемое путешествие в Согд, горы на горизонте и тихие озёра. В общем, памятное испытание положило начало каким-то изменениям во мне, и они с каждым днём становились всё заметнее. Через год после смерти Йона, когда подходила пора выпускных испытаний в гильдии, я решил бежать. Конечно же, был схвачен – у одного из верхних выходов. Меня привели к мэтру Уно, негласному главе гильдии и самому старому из нас. Он не удивился: думаю, за каждым из тех немногих воспитанников, кто доходит до последних лет обучения, внимательно наблюдают. Старик печально посмотрел мне в глаза и сказал: "Если бы ты совершил преступление против гильдии, то твои братья по знаку сами наказали бы тебя. Это хорошая смерть. Ты же просто ошибка, выродок, носящий чужой знак. Мы отдадим тебя Чистым."

Услышав эти слова, я совсем отчаялся. Вскочив, хотел было провести захват, однако мэтр оказался куда проворнее, чем казался. И сильнее. От резкого рывка я потерял равновесиe, споткнулся о ножку стула и самым позорным образом свалился. Быстро встав, я бросился бежать к выходу из зала. Мимо что-то свистнуло. Я провёл рукой по шее. На пальце осталась капелька крови. В глазах начало темнеть. Падая, я гадал, чем был смазан клинок.

 

 

 

 

Про Братство Чистых обычный люд знает совсем мало, в основном слухи и домыслы. Однако, если верить тому, что нам рассказывали на занятиях истории, эта организация последнюю тысячу лет имела немалое политическое влияние. Магистрам ордена всегда хватало ума не лезть в пекло дворцовых интриг, но важные государственные вопросы без них обычно не решались. Считалось, что без знака на лбу рождаются люди, в прошлой инкарнации не следовавшие пути, указанном Провиденьем. В этой жизни Чистолобые фанатики ставят волю Рока превыше всего. Им в общем-то плевать, Чёрный знак или обыкновенный, пока ты не споришь с Судьбой. Настоящих "еретиков" находятся, конечно, единицы, обычно люди довольны тем, что их жизнь понятна и проста. Но всякое бывает.

Я очнулся примерно через сутки после памятной беседы с мэтром Уно, если судить по чувству жажды. Темница была оборудована просто и грамотно: яма глубиной в четыре человеческих роста, стены из гладкого камня, сужающиеся вверх. На уровне земли стальная решётка, видимо, чтобы тюремщик не свалился спьяну. Малое Солнце иногда заглядывало в моё узилище и безжалостно слепило: многие годы жизни в полутьме отучили мои глаза от дневного света. Однако по прошествии нескольких дней зрение адаптировалось, а пытка осталась: отчаянье приходит гораздо быстрее, когда постоянно видишь кусочек синего неба. Я страстно хотел жить, ходить, смотреть на этот мир, на небо и людей. Однако страдать мне в любом случае оставалось недолго: в новую луну меня должны были очистить.

Бежать был единственный шанс: по дороге на казнь. Я ничего не знал о том, где нахожусь, поэтому предполагать надо было худший вариант: я в одном из замков Братства. В таком случае побег казался практически невозможным, учитывая наверняка закрытые ворота и дозорных на стенах. Но жизнь стоила риска.

Судя по моей темнице, Чистые были обо мне очень высокого мнения. Нужно было срочно это исправить. Поэтому как только я видел чью-нибудь тень на стене камеры, я принимался слёзно умолять выпустить меня, простить мою ошибку, клялся больше не перечить предначертанному. Благодаря науке мэтра Ивв, этот спектакль не выглядел совсем уж явным притворством. Сначала на меня обращали внимание, потом перестали. Однако тюремщик, лица которого я до этого даже не видел – видимо, он опасался попадать в моё поле зрения, – стал иногда заглядывать ко мне, и на его лице мелькало что-то вроде жалости. На него я благодарно изливал потоки нытья.

Наутро в день казни мне, наконец, повезло. На завтрак мне бросили куриную ногу. Мясо я с удовольствием съел, а кость аккуратно расщепил, и припрятал один острый осколок. Когда за мной пришли, я бился в истерике на дне своей ямы. Конечно, я отказался подниматься на платформе сам, поэтому двоим солдатам пришлось спуститься за мной. Поднявшись, я огляделся. Вокруг высились стены из ровного белого камня. Мои опасения оказались верными: мы были внутри крепостной стены. Темница находилась, по-видимому, в задней, то есть дальней от ворот, части замка.

Несмотря на мой жалкий вид, мне заковали и руки, и ноги. И вот мы отправились в последний путь. Пройдя несколько шагов, я упал на колени и зарыдал, прижавшись головой к земле. В этот момент пальцы делали своё дело: осколком кости ковыряли в замке. Поначалу опешившие, солдаты взяли меня под руки и начали поднимать. "Ну же!" – мысленно взмолился я. Щелчок был с запасом заглушён моими завываниями.

На главном крепостном дворе собралась целая толпа. Все головы были без головных уборов и наголо выбриты. Впервые в жизни я видел столько людей без знаков. Это вызывало странное ощущение нереальности происходящего. Ближе к дальней части двора был установлен столб, порядком почерневший, рядом большая куча хвороста. Ближе к нам возвышался белоснежный монумент: человек в мантии, на ней искусно вырезано множество знаков, некоторые мне были не знакомы. Направляясь к столбу, мы прошли совсем близко от статуи. На постаменте было высечено: "Яту, первый Жрец Провидения. 5007 г. от Жатвы". Если надпись не лгала, выходило, что Братству никак не меньше полутора тысяч лет.

Благодарение небесам: меня повели вокруг двора, а не напрямую к месту для сожжения. Пройдя полкруга, я наконец приблизился к заветной цели. На невысоком деревянном помосте в резных креслах сидели двое: старик в белоснежной мантии, расшитой знаками, и немолодой воин в парадных доспехах. Сбросив кандалы с рук, я трижды перекатился и наконец достиг помоста. Не обращая внимания ни на что вокруг, я вложил всю ярость и жажду жить в последний прыжок-перекат. Оказавшись рядом со вскочившим жрецом, я выхватил у него из-за пояса ритуальный кинжал и приставил ему к горлу, развернув лицом к зрителям. С тревогой заметив движение арбалетчиков на стенах, я максимально жутко захрипел в ухо старику: "Прикажи всем бросить оружие, не то вскрою тебе горло!" Жрец почти недрожащим звучным голосом воззвал:

– Дети мои, да не прольётся сегодня лишняя кровь! Оставьте же своё оружие в ножнах и выслушайте меня!

Солдаты практически сразу подчинились: видимо, эти люди в своём фанатизме возводили старика в почти божественный ранг. Что ж, сегодня мне это было на руку.

После того, как мы завладели вниманием аудитории, всё пошло как по маслу. Жрец любезно открыл замок на ножных кандалах. Затем Чистые братья вывели всех лошадей из конюшен, открыли ворота и, закрыв их за нами, сломали запорный механизм. Мы же со стариком сели верхом на симпатичного гнедого, а остальных лошадей погнали перед собой по дороге. Через четыре часа хорошей рыси мы с жрецом распрощались, и дальше я отправился в одиночестве. Потрясающе было ехать по лесу на хорошей лошади, дышать прозрачным осенним воздухом и смеяться просто от счастья жить.

После многих лет жизни впотьмах видеть яркие осенние цвета было несравненной, императорской роскошью. Я долго ехал по пустынной дороге через лес. Однажды слева блеснула вода, и я с удовольствием помылся в чистом и прохладном озере. Ещё через час, когда солнце начало путь к закату, дорога вывела к большому тракту. Так началось моё большое путешествие по Миру.

Эту мечту я лелеял ещё в последние годы обучения, а особую яркость и желанность она обрела в во время заточения в каменной яме. Поэтому для раздумий не было места: я был молод, здоров, и весь Мир лежал передо мной. Карту обитаемых районов Империи я знал назубок, а в необитаемых... ну, солнце и звёзды, благо, остаются надёжным ориентиром. Леса кормили – попасть из лука в зайца куда проще, чем в крысу в полной темноте, – и давали приют в тёплое время года. Города я предпочитал обходить стороной: жили в них обычно люди неприветливые, усталые и суетливые. Зато часто можно было найти приют в какой-нибудь деревне, наколов дров или наносив воды, достаточно было спрятать знак. В родные края, правда, я решил не ходить, чтобы не навлечь неприятности на родителей.

Это было безмятежное и счастливое время. Конечно, бывало тяжело: я замерзал на восточных перевалах, погибал от жажды в Западной пустыне, когда мираж сбил меня с пути, и шёл четыре дня без еды в южных степях, когда пожар прогнал всю живность из тех мест. Но это была понятная и правильная жизнь. Каждый день я видел новые места, а чудеса поджидали, казалось, за каждым поворотом. Дорога бежала вперёд, завораживая и гипнотизируя, и неутомимые ноги послушно следовали за ней. Однако истина, усвоенная мною ещё в детстве, гласила: всему хорошему свойственно заканчиваться. Так случилось и в этот раз.

Нет, меня не схватили коллеги из гильдии, и даже Чистые Братья не попытались отомстить. Просто я стал задумываться о смысле жизни. Да, именно так! Везде в Мире я видел людей, твёрдо осознающих своё место в нём. Они далеко не всегда были счастливы, но они делали своё дело, и жизнь продолжалась. Люди растили пшеницу и писали книги, подковывали лошадей и добывали горючий камень, открывали законы природы и пасли овец. А я лишь бесцельно бродил по Миру, не причиняя никому зла, но и не принося добра. Да нет, здесь дело даже не в моральных принципах, напрочь отбитых за десять лет обучения в гильдии. Просто необходимость быть уверенным в правильности того, что ты делаешь, – в крови жителей нашего мира. Осознаваемая единицами, эта необходимость властно даёт о себе знать, стоит лишь выйти из уютной тени собственного знака.

И я стал искать своё Предназначение. Кузнецы и столяры, ткачи и сапожники, механики и часовщики. Все они с некоторым подозрением относились к моей истории о болезни матери, из-за которой я не мог начать обучение раньше, но соглашались взять младшим подмастерьем. Премудрости профессии я схватывал на лету, жадно осваивал всё более сложные вещи. Но через неделю или месяц чуткое нечто внутри говорило: пора двигаться дальше, это не твоё. Истощаемой этой странной жаждой, я преодолел свою нелюбовь к городам. Там я на некоторое время нашёл утешение. Им стала наука. В университеты войти могли лишь носители соответствующих знаков, но это давно не было для меня проблемой. Я учился жадно и всему –- математике, механике, истории, биологии и химии – и днями просиживал в библиотеках.

Тогда-то я и открыл удивительную вещь. Оказалось, что несмотря на обилие книг, в большинстве из них пересказывались, трактовались или, на худой конец, несмело критиковались работы древних учёных, более чем тысячелетней давности. Нельзя сказать, что за эти столетия науки не продвинулись – напротив, современная математика, например, вещь крайне зубодробительная, – однако поистине фундаментальными и основными оставались именно старинные труды. Более того: в древних книгах авторы свободно оперировали понятиями из нескольких дисциплин – например, квадратные уравнения естественно появлялись при изучении равноускоренного движения. Однако современные трактовки почему-то оставляли лишь то, что касалось "своей" области, будто бы боясь заходить на чужую территорию. Моё удивление усилилось ещё больше, когда я осознал, что современные учёные разных дисциплин упорно избегают взаимодействовать друг с другом. Химикам могли бы здорово помочь достижения в физике и геометрии, физиков выручила бы могучая современная математика, а математики... ну, возможно, задачи из реального мира помогли бы им перестать витать в облаках "чистой" науки, в коих они пребывали уже лет пятьсот. Но этого не происходило.

Поначалу я думал, что во всём виновата самонадеянность новичка, но чем больше разбирался и углублялся, тем лучше осознавал масштаб проблемы. Действительно, все приверженцы одной области знания страдали неизлечимой, казалось, гордыней и пренебрежением ко всем остальным. А ведь судя по тому, что я прочёл в старых книгах, даже университеты раньше не разделялись так, как сейчас: они состояли из множества отделений – от математического до исторического, – и все на общей большой территории.

Полностью захваченный этим расследованием, через несколько дней я выяснил, когда примерно произошёл злополучный разлом между науками. Это случилось около тысяча четырёхсот лет назад. Печальный, но закономерный факт: за всё прошедшее с тех пор время все действительно важные научные открытия можно пересчитать по пальцам двух рук.

Всё это невероятно меня заинтриговало. Впервые со времени обучения в гильдии я чувствовал, что стою на правильном пути. Более того, чутьё подсказывало мне, что есть связь между моим исследованием и судьбой всего Мира. Однако я никак не мог найти ни в каких источниках и летописях упоминание о событии, повлёкшем Болшой раскол, как я его окрестил. Он просто случился, причём связи утрачивались не сразу, а постепенно, но повсюду в Мире.

И вот однажды ранним утром я неспешно гулял по ещё пустынным улицам Арейи. После практически четырёх суток за пыльными древними фолиантами страшно хотелось дышать морозным зимним воздухом. Свернув на Рыбачью улицу, я увидел идущую мне навстречу группу людей в серых шерстяных плащах. В середине шёл высокий человек в расшитых белых одеждах. Я мгновенно узнал Чистых, но шага, конечно, не замедлил, а вместо этого почтительно полупоклонился жрецу. Пройдя с десяток шагов остановился, осознав, о чём же мне напомнил мужчина в белоснежном балахоне. "5007 год от Жатвы"! Но какая связь может быть между основанием ордена Чистолобых и расколом среди учёных всего Мира? Однако задавая себе этот вопрос, я несколько лукавил: в голове уже начинал складываться узор, пока разрозненный и неясный, но не совсем безнадёжный.

Для любого жителя нашего Мира Предназначение – нечто, сопровождающее его от рождения до смерти. Это непреодолимая сила, стихия, одновременно непреклонная и дарующая смысл жизни всем, от пастуха в дремучей глуши до императора. Поэтому смешно – для всех, кроме, может быть, самих Чистолобых фанатиков, – выглядит пост жреца Провидения: зачем толковать волю Судьбы, которая и сама высказывается предельно ясно?

Именно так, пожалуй, и считает почти любой человек; собственно, это и есть что-то вроде "очевидной истины", аксиомы. Об этом никто особо не задумывается, как не предаются глубоким размышлениям на тему "Почему яблоко всегда падает вниз?". Но как великий Иса задумался когда-то о силе тяготения, так и многие известные умы древности исследовали вопрос происхождения и назначения знаков. Много копий было сломано на этом поприще, но вопрос остался открытым и в конце концов был отнесён к категории "принципиально неразрешимых".

Я прошёл Мир из конца в конец, от бескрайней пустыни на западе до восточных гор, преодолеть которые под силу ни одному человеку; от Северного моря до южных джунглей. В диких восточных предгорьях я находил поселения людей, живущих в страхе перед Братством Чистых: на их лбах были невиданные, неизвестные знаки, непохожие друг на друга. Я встречал моряков, никогда не видевших моря: их немало в деревнях далеко на юге, откуда добраться до большой воды может только опытный и бесстрашный путник. Я видел, как Чистые забирают в свой орден ребёнка без знака, не обращая внимания на рыдающую мать. А сами Братья, которые не видят никакого смысла своего существования, кроме искупления грехов прошлой жизни? И, наконец, дети Чёрных знаков, обречённые либо быть утопленными во младенчестве, либо всю жизнь нести разрушение и горе.

Все эти вещи по отдельности в своё время не заставили меня всерьёз задуматься. Но исследование Большого раскола катализировало цепочку размышлений, приводящую к удивительным выводам. "Очевидная истина" о всезнающем и вездесущем Предназначении трещала по швам. Есть ли вообще оно, Провидение? Или знаки – странная игра случая? Но как тогда быть с Золотым веком, когда люди жили в согласии с судьбой, начерченной на их челах, совершали великие деяния, создавали прекрасные города и чарующую музыку? Ведь оно было, это время, я слышал ту музыку, читал те книги и видел города, высеченные в толще скал древними каменотёсами. Что же произошло, куда ушёл Золотой век?

Доверху забитый вопросами без ответов, я добрался до своей комнатушки в мансарде и уснул.

 

 

 

 

Проснулся через сутки, в прекрасном настроении: узор сложился почти полностью. В нём оставалась последняя серьёзная брешь. Только одна вещь не укладывалась в новую картину мира. И уложить её туда мог, по-видимому, один-единственный человек. Поэтому я, собрав скудные пожитки, отправился в Согд.

Вволю налюбовавшись зимними пейзажами за двадцать дней пути, я остановился в бедняцкой части города, раскинувшейся снаружи крепостной стены. Моё уважение к гильдии убийц было слишком велико, чтобы неосмотрительно разгуливать по городу.

Через несколько дней тщательной разведки я выяснил, что проникнуть во внутренние помещения гильдии не проще, чем в покои наместника. На каждом верхнем входе стояли бдительные стражи, а подземные переходы были так усеяны ловушками, что пройти там мог только посвящённый. Но, как говорил когда-то мэтр Пао: "Слабое место есть у всех – у человека и животного, у замка и замка, у металла и ткани. И лишь у вас, проклятые выродки, его быть не должно! Бегом марш! Последнего пришедшего к выходу я прикончу лично!"

Я искал слабое место. Идею подкупить стражников пришлось забраковать сразу. Прорываться с боем казалось ещё более безумным, чем просто прийти, представиться и потребовать аудиенции у мэтра Уно. Но слабина должна быть!

Я раз за разом прокручивал в голове всё, что знал о своей цели. Ученик видел мэтра Уно два раза: на обряде посвящения в начале обучения и в самом его конце, после последних испытаний. Однако слухов ходило множество: что старику уже сто двадцать лет, и на покой он пока не собирается; что однажды он голыми руками убил дюжину гвардейцев мятежного лорда, а с самим лордом сотворил какие-то уж совсем ужасные вещи; что он никогда не ест и не пьёт... ну и прочая ерунда. Это было не то. Мне вспомнилась наша единственная беседа с мэтром. "Ты же просто ошибка, выродок, носящий чужой знак. Мы отдадим тебя Чистым." Горячо, очень горячо!

Нужно помнить, что по скрытности и консервативности гильдии нет равных. Все каналы связи с внешним миром строго регламентированы. Все носители знака убийцы на обряде посвящения дают клятву молчать обо всём, что они видят и слышат в стенах гильдии; редчайшие случаи нарушения этой клятвы каждый ученик должен помнить наизусть, включая то, чем они закончились.

Этот режим связан, конечно, с "Законом о презренных носителях Чёрных знаков", принятым тысячу лет назад императором Ци Справедливым. Те убийцы, что пережили резню, были вынуждены обрубить большинство связей с внешним миром и хорошенько освоить городские подземелья и катакомбы. С тех пор попытки раз и навсегда разобраться с гильдией обычно заканчивались исчезновением целых отрядов лучших императорских гвардейцев.

И вот ради какого-то беглеца мэтр Уно решает выносить сор из избы, причём связывается не абы с кем, а с Чистолобыми фанатиками! Очень странно, если взглянуть на дело с такой точки зрения. Что-то связывало главу гильдии с Братством, что-то очень важное. И на этом можно было сыграть. А уж готовность рискнуть ради дела во мне воспитали на совесть.

 

 

 

 

Раздобыть серый шерстяной плащ труда не составило. Осталось только выбрить начисто голову и наложить грим – и образцовый послушник готов. Через полчаса я уже стучался в ту самую дверь, к которой когда-то, тысячу лет назад, меня привёл отец. Открыл мне ничем не примечательный, будто блёклый, мужчина, грубо спросил:

– Чего надо?

– Мне нужно увидеть мэтра Уно.

– Цель?

– Скажите ему: у магистра к нему дело.

– И всё?

– Да. Он поймёт.

Пристально посмотрев мне в глаза, он кивнул и исчез за дверью. Соваться внутрь я не пытался, понимая, что вход без охраны не останется. Ждать, впрочем, пришлось недолго: минут через двадцать мужчина вернулся и молча махнул рукой: заходи, мол. Быстро, но тщательно обыскав, он повёл меня вглубь здания. Пройдя запутанным путём через множество коридоров, лестниц и залов, мы подошли к знакомой дубовой двери. Мой проводник постучал, открыл дверь, и пропустив меня вперёд, вошёл следом. Мэтр сидел у камина, спиной к нам.

– Зус, дитя моё, оставь нас, – у меня как груз с души свалился. То, что связывало главу гильдии с Братством, видимо, имело личный характер. Страж вышел, аккуратно прикрыв дверь. – А ты, юноша, подойди ближе. Я хочу разглядеть тебя.

Я подчинился. Спокойным шагом проходя мимо рабочего стола мэтра Уно, я взял нож для бумаг. Когда я оказался в трёх шагах от кресла старика, тот повернул голову и посмотрел мне в лицо. Мгновение – и узнавание вспыхнуло в его глазах. Одним прыжком я оказался за спинкой кресла и приставил лезвие к артерии, сказал: "Не дёргайтесь, мэтр." Он хрипло рассмеялся:

– Ты думаешь, я боюсь смерти?

– Нет, думаю, вы боитесь позора, что так легко попались, – кажется, в точку. – Поведайте мне одну вещь, и я уйду. Договорились?

– Да. – ответил он после очень долгого молчания.

– Откуда взялись убийцы? И вообще Чёрные знаки? Когда они появились?

– Чёрные знаки, как ты их зовёшь, – Уно не раздумывал ни секунды. – Это часть замысла Провидения, как и все другие.

– Ложь! – Я слегка надавил на лезвие. Мне приходилось играть вслепую и нагло блефовать: истины я не знал. – Говорите правду, мэтр! Я никогда не отличался терпением! Вы же не хотите, чтобы о вашей связи с Чистолобыми узнала вся гильдия?

– Хорошо, хорошо, змеёныш, сегодня ты меня обыграл, – в его голосе, кроме ненависти, слышалось и что-то вроде восхищения. Всё-таки мы, убийцы, совсем чокнутые. – Я расскажу тебе про Чёрные знаки.

 

 

 

 

– Всё случилось примерно полторы тысячи лет назад. Дело в том, что раньше, до того момента, людям действительно было предначертано быть пахарями, плотниками и биологами. Я не знаю, что это было – волшебство или какие-то биохимические процессы. Но вся эта машинерия вдруг перестала работать. То, что нарисовано у нас на лбах, потеряло связь с нашей судьбой. Но люди-то этого не знали. Они потеряли врождённую уверенность и стали искать её в своём знаке, замкнулись. Они страшились потерять определённость, поэтому выстроили барьеры между своей профессией и остальными, – Я замолчал, собираясь с мыслями. Змей не торопил меня. Он сидел напротив, между нами горел костёр, сложенный из жарких сосновых дров.

Имена здесь выбирают просто: по рисунку на лбу. Хитрая спираль на знаке моего собеседника действительно была похожа на свернувшуюся змею. В этих диких местах на востоке живут только бесы, как называют их Чистые. Бессмысленные. На их знаках – бесконечное разнообразие форм и фигур, невиданное нигде в Мире. Тонкое издевательство Судьбы: ни один мудрец не может объяснить их значение.

– Когда Провиденье – чем бы оно ни было – покинуло наш Мир, всё пошло вразнос, – Продолжал я. – Стали рождаться младенцы с бессмысленными, доселе невиданными знаками. Младенцы с чистыми лбами, – на этих словах мой собеседник поморщился: Братство в этих краях, мягко говоря, не любили. – Некоторые новые знаки были хоть и бессмысленными, но встречались чаще остальных. Отчаянье из-за бесцельности собственного существования дало им новый смысл – разрушать... Так появились Чёрные знаки. По крайней мере, по словам мэтра Уно... – Я запнулся, увидев сомнение в глазах моего собеседника. – Думаю, это правда. Мне не давала покоя эта асимметричность созидания и разрушения. Нелогично и странно для Судьбы в любом обличье. А так всё становится на свои места. Всё оказалось до обидного просто.

Я замолчал, давая Змею осознать сказанное. Но он заговорил почти сразу:

– Провиденье можно вернуть? – в его голосе звучала надежда.

– Вряд ли. Кто бы не проводил этот вселенский эксперимент, он, кажется, потерял к нам интерес. Или, наоборот, наблюдает сейчас, как мы тут выкручиваемся. Точно я знаю одно: нашему Миру пора повзрослеть. Простые решения и понятные пути остались в детстве. Нам будет сложно, но я верю, что придёт время, и на земле вновь будет Золотой век. Стоит людям понять, что они вольны сами выбирать свой путь...

– Почему тебя, убийцу без представлений о добре и зле, заботит судьба Мира? – резко спросил мой собеседник, напряженно глядя мне в глаза. Я спокойно ответил:

– Я дитя моего Мира и живу по его законам: я нуждался в Предназначении и обрёл его. Как раз мой путь теперь прост и ясен. Он может стать и вашим, – я понимал, чем дразню этого мужчину с загорелым обветренным лицом. Но ещё лучше я понимал, что один в поле не воин. – Однако знайте: наша цель далека и практически недостижима, а на пути встанут могущественные противники: Братство Чистых, гильдия убийц, а возможно, ещё и сам император. Думаю, каждый из них найдёт, за что нас ненавидеть.

– Ну, думаю, мой народ этим не напугать. Если дать им смысл...

– Поэтому я и пришёл к вам.

К костру подбежал юноша в кожаных доспехах, задыхаясь, отрапортовал:

– Дальний северо-западный дозор заметил отряд Чистолобых! Их около трёхсот человек. Они в трёх часах пути отсюда.

– Проклятье! – Змей вскочил, обернулся ко мне. – Ты с нами, убийца?

– Конечно, – я проверил, как клинок выходит из ножен. – Помимо всего прочего, у меня к ним личные счёты.