Город-ирод, город-ворог,

не хватай меня за ворот,

дай мне дух перевести,

не бери меня измором,

душу с миром отпусти.

В. Котеленец

 

 

К концу двадцать первого века пресловутое противостояние "отцов и детей" в Объединенных Штатах Европы переросло в необъявленную гражданскую войну. Кризис поколений зрел уже давно, и теперь вылился в массовые погромы. Правительству Европейских Штатов пришлось полностью изменить сложившийся за тысячелетия, привычный уклад жизни.

 

…Они ехали уже много часов, но почти всё это время молчали. Надо было привыкнуть к новому к статусу списанных, отправленных доживать в город, который они сами ещё недавно называли "отстойником". Какая она – жизнь после полувекового рубежа?

Полгода назад Ане исполнилось сорок девять. Ещё шесть месяцев она могла бы жить привычной, размеренной жизнью Юниграда – "города молодых". Но сейчас Ана тряслась в душном таксобусе по голой безжизненной степи в компании тридцати восьми депортируемых сограждан. Все они давно знали друг друга, став почти родными. Когда-то, по воле судьбы, оказавшись вместе в районе Детства, они, не расставаясь, прошли по жизни, как вехами разделённой на городские районы.

 

Юниград – "город молодых" – как и многие другие города подобного типа, состоял из пяти кольцевых, изолированных друг от друга районов. В центре располагался район Детства. Здесь находились дети со дня рождения и до десятилетнего возраста. Воспитательский и технический персонал района почти полностью состоял из биороботов. Лишь иногда здесь появлялись врачи, следившие за здоровьем маленьких горожан. Дети жили и развивались по научно-разработанным программам: рационально и в соответствии с возрастом питались, играли и засыпали в установленное режимом время. По достижении десятилетия, каждый ребёнок переводился в следующий район города – район Юности, где юноши и девушки получали общеобразователь-ные знания и первые навыки трудовой деятельности. Следующим был район Молодости – самый шумный, самый трудно-управляемый. Но именно его двадцати-тридцатилетние обитатели обеспечивали постоянный прирост городского населения, поставляя новорожденных младенцев. Материнские чувства у девушек, воспитанных роботами Детского района, практически отсутствовали, а в редких случаях их проявления устранялись гормонально. При достижении тридцатилетия молодые люди переводились в самый творчески

активный и деятельный городской район – район Возмужания, где, следуя древней традиции, горожане обеих полов иногда образовывали пары, так называемые "семьи". Последним (внешним) было кольцо района Зрелости, где проживали сорока-пятидесятилетние горожане. Этот район был тихим, но с постоянно растущей, пугающей статистикой суицидов.

 

…Среди молчаливых, погружённых в свои невесёлые мысли спутников, только Ана казалась спокойной и даже счастливой. Несколько дней назад она поставила в тупик Управляющий Комитет Юниграда, заявив о своём желании досрочной депортации. Ана была хорошим врачом, специалистом по нейрохирургии. Правда, последние полтора года она ушла из клиники, обос-новав это желанием заняться научными исследованиями. Неизвестно чем руководствовался Управляющий Комитет города, но разрешение на досрочную депортацию Ана получила. Её необычное желание удивило жителей района, и только близкие друзья ни о чём её не расспрашивали.

 

Как и другие цивилизованные страны, Объединённые Штаты Европы предоставляли всем своим гражданам возможность жить столько, сколько им отпущено здоровьем и судьбой. Но при достижении критического пятидесятилетнего возраста, каждый был обязан покинуть "город молодых". Можно было уйти подальше от опасных окрестностей города, загрязнённых отходами, в отдалённую дикую лесостепь и попытаться выжить там в одиночку. А можно было стать одним из обитателей "города стариков". Наверное, этот небогатый выбор и объяснял гнетущую статистику самоубийств жите-лей последнего района Юниграда.

 

…Старенький таксобус, отчаянно пыля по сухой выжженной земле, вез новую партию жителей в Летаполь – "город стариков". Никто из них не выбрал одинокую свободу в дикой степи. Воспитанники цивилизации, они разучились "быть на ты" с природой, ими же разорённой и изувеченной.

 

"Города стариков" были обязательными спутниками "городов молодых".

Для Юниграда это был Летаполь. Он находился на расстоянии пятидневного пешего перехода или двадцатичасовой автомобильной тряски по бездорожью, что исключало любые попытки вернуться назад. Аналогично "городу молодых",

"город стариков" состоял из пяти кольцевых изолированных районов, но как бы в обратном порядке. В районе первого, внешнего кольца проживали "новенькие" – пятидесяти-шестидесятилетние жители города. Это был район Мудрости. Так же, как и в "городе молодых", каждые десять лет жители Летаполя меняли район проживания. За районом Мудрости следовали районы Памяти, Покоя и Тишины. О последнем, внутреннем районе (который так и назывался Последним) горожане почти нечего не знали, что порождало множество жутких догадок и слухов.

 

Казалось, что все аспекты существования и постепенного ухода из жизни пожилых граждан Объединённых Штатов Европы были учтены. Им предоставлялись вполне сносные, соответствующие возрасту условия проживания. Отселив своих стареющих сограждан, правительство не только погасило волны агрессии, устранив конфликтные проблемы, возникающие между поколениями, но и узаконило разделение страны на два лагеря, где старикам отводилась роль граждан второго сорта. Население Летаполя было обеспеченно всем необходимым, но существенно ограничивалось в личностных правах и потребностях: запрещалось всякое общение между жителями разных районов и создание каких-либо сообществ; исключалась возможность заниматься привычным, любимым делом, не допускалось содержание каких-либо домашних животных. Но более всего "убивал" категорический запрет на совместное проживание, делая одиноких стариков ещё более одинокими.

 

Что же заставляло Ану стремиться в этот "город отверженных"?

Жизнь Аны уже давно напоминала постоянную погоню за убегающим временем. Всё началось давно, когда Ану десятилетней девочкой перевели в район Юности. Первое время новые условия жизни пугали её. По правилам района каждому "новенькому" полагался куратор, старший друг, помогав-ший освоиться, "вписаться" в новую жизнь. Дети сами выбирали своих наставников из числа девятнадцатилетних, и при взаимном согласии первые полгода находились под их постоянной дружеской опекой.

 

Даника Ана выбрала сразу. С ним, таким большим, сильным и умным, ей никогда не было страшно. А еще Даник был самым красивым. Как бы ни старался район Детства усреднить и ороботизировать своих воспитанников, а древнее женское начало оказалось неистребимым и неподвластным никакой цивилизации. То, что Ана уже тогда влюбилась в Даника, стало понятно позже, когда она двадцатилетней девушкой была переведена в район Молодости. Данику уже исполнилось двадцать девять с половиной лет, и у них

оставалось только полгода до его неизбежного перехода в район Возмужания. И все эти полгода они почти не расставались. Даже сейчас, вспоминая об этом времени, Ана задерживала дыхание, чтобы не захлебнуться в невероятном ощущении всепоглощающего счастья. О рождении их ребёнка, девочки Таши, Даник (теперь его называли Даниель) узнал только через десять лет, когда Ану перевели в следующий район, где Даниель успешно руководил одним из главных научных Центров по разработке нанотехнологий в строительстве. Последние пять лет у него была "семья". Женщина, с которой он жил, была ровесницей Даниеля и работала вместе с ним. Появление Аны, как ураган, разметало в клочья это пристойное, спокойное существование, опять на полгода превратив их жизни в один миг немыслимого счастья.

В район Зрелости Ана успела как раз во время. Даниелю оставалось пол-года до депортации, и он находился в жуткой депрессии, уже помышляя о наиболее лёгком разрешении всех своих проблем. Ана, красивая сорокалетняя

женщина, полная сил и нерастраченной любви, вернула ему желание жить. Она заставила его поверить, что за роковой чертой пятидесятилетия жизнь не кончается. Через полгода, в тот день, когда Даниель навсегда покидал "город молодых", они поклялись обязательно найти друг друга в Летаполе, чтобы уже больше никогда не расставаться.

 

Последние полтора года Ана, уйдя с любимой, престижной работы, про-вела в пыльных архивах среди пергаментов и старинных книг. Управляющему Комитету города и своим знакомым смену деятельности Ана объясняла

научными изысканиями, но это было не совсем так. То, что она пыталась найти в старинных рукописях, совсем не касалось медицины. На ломких листах папируса, на клинописных глиняных табличках, в рукописных фолиантах в кожаных переплётах с позолоченными застёжками Ана искала то, что

соединило бы её и Даниеля – возможность управлять временем. Ведь это оно постоянно разлучало их. Это оно отнимало их друг у друга, забирало их молодость и силы. А в то, что управлять временем возможно, Ана не сомневалась ни на йоту.

Новые непривычные знания давались с трудом, требовали личного опыта и проверки и не давали полной уверенности в нужном результате, но Ана торопилась, понимая, что почти шестидесятилетнему Даниэлю всё труднее одному бороться со временем. И теперь она точно знала, как сделать так, чтобы больше никогда не разлучаться с ним.

 

…Не было ничего странного в том, что Даниель не пришел встречать таксобус с вновь прибывшими поселенцами. Откуда ему было знать, что Ана появится здесь на полгода раньше положенного. Удивляя встречных непривычной для Летаполя счастливой улыбкой, Ана принялась наводить справки о Даниеле. В Регистрационном Комитете ей дали его адрес, но объяснили, что по неукоснительным городским правилам совместное проживание горожан и частые посещения запрещены. Как вновь прибывшей, ей были позво-лены несколько встреч с бывшими знакомыми. Ана даже не старалась вникать в эти разъяснения. Главное – у неё был адрес её Даника!

Двери в квартиру Даниеля открыл домашний робот. Даниель сидел в кресле, повёрнутом к окну, но почему-то даже не обернулся на звук шагов Аны.

 

-Даник! Даник, я приехала! У нас всё будет хорошо! Мне так много надо

тебе рассказать.

 

Ана подбежала к креслу, нагнулась, чтобы заглянуть в лицо Даниеля … и

сразу всё поняла. С почти неузнаваемого лица на неё смотрели блёклые, бес-смысленные глаза. Подоспевший робот-сиделка, приняв Ану за лечащего врача, затараторил беглой скороговоркой медицинских терминов и данных анализов больного, но Ана и без этого узнала последнюю стадию болезни Альцгеймера. Выронив сумку, она упала на колени возле Даника, заливаясь слезами и целуя его безвольные, мертвенно-желтые руки, словно убеждая и его, и себя, упрямо твердила:

 

- Даник! Всё будет хорошо, Даник! Мы успеем… Мы успеем…

 

А из раскрывшейся Аниной сумки сыпались и сыпались, раскатываясь и весело дребезжа по полу, какие-то баночки, камешки, коробочки, рулоны пергамента, наполняя комнату новым, незнакомым ароматом чуда.

 

***

…У самого края морской отмели на большом тёплом валуне сидели двое – крупный мужчина и худенькая, подвижная женщина. Они с неподдельным интересом наблюдали за малышкой лет двух, бегающей на перегонки с забавным щенком. Так и не догнав щенка, запыхавшись и устав от беготни, девочка захныкала.

-Даник, возьми Ташеньку на ручки! Пойдёмте домой, а то мне ещё обед надо приготовить. Ташенька, ты видела, какую большую рыбину принёс папа сегодня утром?

 

Женщина и мужчина с ребёнком на руках уже почти поднялись по узкой каменистой тропе к рыбацкой хижине, скрытой прибрежными скалами, когда заигравшийся щенок с отчаянным лаем бросился вслед за ними.