По мотивам валлийской легенды

 

Мой возлюбленный, мой муж, мой король. Я каждую ночь говорю с тобой. Пусть нам нельзя видеться, но я точно знаю, что ты меня слышишь. Ведь ты, владыка Даведа, отличаешься от простых смертных. Сам Араун, хозяин Аннувина, зовет тебя своим другом. В твоей короне и мантии, доспехах и мече заключена волшебная сила. Тебе служат духи, коими полон воздух. Они бережно возьмут мои слова и вольют в твои уши. Не бойся. В словах моих нет яда проклятий, лишь верность и любовь.

Мой возлюбленный, знай, что зимний холод не так мучителен, как нежное тепло летних ночей. Когда холодно, забиваюсь поглубже в конуру, думаю лишь о своем озябшем теле. Летней ночью я не в силах сдержать себя. Мне нестерпимо хочется быть с тобой, смотреть на тебя, трогать всего, жадно вдыхать запах твоего тела. Со звоном натягивается цепь, железный ошейник впивается в кожу. Рывок. Боль. Еще рывок, и снова боль, боль, боль! Скриплю зубами, кусаю губы, рычу, протяжно вою. Падаю, извиваюсь, бьюсь в истерике. Стражники, глядя на меня, громко гогочут. «Гляди, что творит, сука», – говорят с презрением. Иногда мне кажется, что я держу на руках младенца, нашего сына. Кормлю его грудью, пою колыбельные, рассказываю сказки. Когда наваждение проходит, отбрасываю в сторону комок грязных тряпок. После тихо плачу.

Мой муж, я благодарна тебе за то, что ты не отказался от меня и вопреки уговорам рыцарей своих, другую женщину в дом не привел. Ты верен мне. Я все еще твоя жена и королева. Но вместе с тем сторожевая собака у твоих ворот. А еще  послушная кобылка для гостей замка. Уверена, тебе больно смотреть на то, как я страдаю. Больно и стыдно. Ведь ты сам посадил меня на цепь, хоть и знал, что я невиновна.

Мой король, я не держу на тебя зла. Все понимаю. Ты – пленник своих законов. К тому же рыцари твои настояли на том, чтобы я была наказана. Ты не можешь пойти против их воли. Ведь за каждым вассалом – сотни людей. Уйдет один, и войско твое станет слабее. Уйдет половина – начнется междоусобица. Уйдут все, и ты перестанешь быть королем. Корону нацепит твой узколобый кузен, у тебя же не будет головы, чтобы носить ее.

 

***

Помню нашу первую встречу. Тогда меня хотели выдать за Гваула, сына Клида. Я не желала быть его женой. Но кто будет спрашивать девицу? Накануне свадьбы, когда слуги накрывали столы, я ускакала прочь из родительского дома. Не знала, что делать, куда держать путь. Отпустив поводья, решила довериться лошади. Она привезла меня к холму Горсет Нарберт.

Ходили слухи, что холм обитаем. Говорили, что на Самайн он открывается, выпуская на волю невиданных существ. Еще говорили, что всякий, кто проведет там ночь, не уйдет, не получив ран и не узнав чуда. Я не боялась ран. Ведь чудеса растут лишь там, где землю щедро поливают кровью. Кто не готов пролить кровь, свою или чужую – никогда не узнает чуда.

Я поднялась на холм, расстелила плащ и легла. Некоторое время смотрела на звезды, потом уснула. Во сне явился ты. Сказал: «Я – Пвил, король Даведа, прозванный также вождем Аннувина. Знай, Рианнон, дочь Хевейта Хена, тебе суждено стать моей женой. Я буду завтра на этом месте после заката солнца. Только увидев меня, проезжай мимо. Не останавливай лошадь, пока я сам не попрошу тебя об этом». Я поняла, что во сне со мной говорил вовсе не ты, а Тот-кто-живет-в-холме, но все же приняла его условия. Проснулась с первым лучом. Посмотрев на запястье, увидела две небольшие ранки.

Этот день тянулся, тянулся, тянулся. Я несколько раз объехала вокруг холма, ходила вдоль реки, смотрела на твой замок, что был неподалеку, сидела под дубом, плела венок. Шептала: «Сколько можно ждать? Когда же? Когда?!» Казалось, что вечер никогда не наступит. К тому времени я уже третьи сутки ничего не ела. Лишь пару раз хлебнула воды из ручья. Но голода не было, жажды тоже. Напротив – странное чувство сытости.

На закате к холму подъехали всадники. Спешились, начали подъем. Впереди шел ты. Я сразу тебя узнала, хоть видела издали в сумерках. Да и можно ли не узнать? Ты был на голову выше самых высоких, шире самых плечистых. Походка, осанка, жесты – король во всем. Взойдя на вершину, ты сел, обняв колени руками. Видимо тоже ждал чуда. Тогда я не знала, чего ты хотел, каких призраков баюкал на руках. Возможно, надеялся вернуть погибшего друга, недорого купить победу над врагом, защитить подданных от мора. И тут явлюсь я – живое разочарование. От мысли этой делалось дурно.

Я направила лошадь к холму. Боялась, думала: «Зачем Пвил явился сюда? Чего он хочет? Если сам Араун не сумел исполнить его желания, то, что в таком случае смогу сделать я? Тот-кто-живет-в-холме посмеялся надо мной! Подарил надежду, чтобы оставить ни с чем. Вот проеду мимо… И что? Теперь совсем стемнело. Он даже не заметит меня». Вдруг вспыхнул, замерцал, полился яркий и в то же время мягкий свет. Источником света была я. Волосы, кожа, одежда – все сияло. Твои люди засуетились: «Ваше величество! Ваше величество!!!»

Очень тихо, едва шевеля губами, ты сказал: «Чудо». Я услышала. В тот момент все мои чувства были острее любого клинка. Видимо, сильные чары лежали на мне. Тот-кто-живет-в-холме потрудился на славу.

Рыцари твои самонадеянные, глупые пытались догнать меня. «Именем короля!» – кричали, брызжа слюной. Поминали богов. Все зря. Лошади спотыкались. Знатные лорды падали с них, бранились хуже пьяных матросов. Мяли траву и цветы. В отместку цветы царапали колючками лица, трава резала руки.

Тогда ты сам вскочил в седло и поскакал за мной. Моя кобыла шла шагом. Но как ни пришпоривал ты коня – угнаться не смог. Наконец взмолился:

– Госпожа, во имя того, кого ты любишь сильнее всех, прошу тебя, остановись!

– С радостью, – ответила я. – Твой жеребец устал бы гораздо меньше, попроси ты меня об этом раньше.

Я остановила лошадь. Ты подъехал ближе. Сначала пристально смотрел на меня, разглядывал. Потом сказал:

–  Я – Пвил, король Даведа, владыка этих земель. На холме Горсет Нарберт я ждал чуда. Стало быть, мое чудо – ты. Могу я узнать, как зовут тебя и что ты делаешь в наших краях?

Я рассказала тебе, что имя мое Рианнон, и что я – дочь Хевейта Хена. Что отец хотел выдать меня замуж против моей воли, что я бежала из дома и  провела ночь на холме. Говорила долго, без умолку, будто язык мой принадлежал не мне. Ты слушал внимательно, жадно. Как если б я была лазутчиком, узнавшим планы врага, и от слов моих зависел бы исход грядущей битвы.

Выслушав меня, ты улыбнулся, сказал:

–  Рианнон, дочь Хевейта Хена, будь моей женой. Согласна?

–  Да, – я улыбнулась в ответ.

Вдруг голос холодный, гулкий, нездешний, лишенный всяких красок произнес:

–  Я рад за вас, но не обольщайтесь: отдав несколько капель крови, счастья не купишь. Оно стоит куда дороже. Так что с вас должок, и я непременно явлюсь за ним, как только придет время.

Мы оба слышали это. И оба сделали вид, будто ничего не было.

 

***

Помню свадьбу. Гости смеялись, рассказывали небылицы, рвали зубами мясо, сыто отрыгивали, расплескивали вино, поднимая братины за счастье молодых. Невестой была я, женихом – Гваул, сын Клида. Толстый, самодовольный увалень облизывал губы в бараньем жире, предвкушая брачную ночь.

Все, что было там, у холма Горсет Нарберт,  казалось мне сном, да и к тому ж не вещим. Будто не было нашей встречи, и ты не звал меня в жены, и я не сказала «да».

Еще тогда я призналась тебе, что мы с Гваулом уж год, как помолвлены. Ты помрачнел, задумался. Сказал: «Разорвать помолвку будет не так-то просто. Для этого сын Клида должен прилюдно отказаться от тебя. А он этого не сделает. По доброй воле не сделает, разумеется. Но приказать ему я не могу: Гваул не мой вассал и не обязан мне подчиняться. Мало того, он служит моим врагам. После вашего с ним брака они подберутся вплотную к землям Даведа. Об уступках тут не может быть и речи, – ты наморщил лоб, сделал паузу, затем продолжил. – Однако выход есть. Попробую убить двух птичек одним камнем».

Ты говорил со мной и не со мной. Скорее думал вслух. Пообещал, что все устроишь. В сопровождении своих людей отправил меня домой. Напутствовал так:

–  Подчинись отцовской воле, сядь с Гваулом за свадебный стол. Я приду и займу его место. Он не будет против, еще и руку мне поцелует.

Арфа и флейта, разговоры и смех. Гости плясали, громко топая. Наш дурак кувыркался, гримасничал, кричал петухом, ухал совой, выл голодным волком. Подражая голосу, кривлял всех вокруг. На ходу придумывал новые потехи. Звенели бубенчики на колпаке, звенели кубки, но вместе с тем был еще и другой звон – то меч ударялся о меч. Никто, кроме меня, не услышал этого звука.

Когда ты вошел в зал, многие приняли тебя за торговца. Дорожная одежда в пыли, борода в муке. В руках большой мешок. Торговому поезду открыли ворота пьяные стражники: думали, в холще баранина, в бочках соления и рыба.

– Заблудился, торговец? – Гваул криво улыбнулся.

– Ошибаешься, я не торговец, – ответил ты. – Но здесь ради сделки. Гаваул, сын Клида, предлагаю обмен: ты мне уступишь невесту и место жениха на свадебном пиру, а я тебе отдам то, что скоро окажется в этом самом мешке. Договорились?

– Ах, ты ж, наглый разбойник! – взревел отец. – Кто пустил тебя в мой дом? Стража! Вы что там уснули?! Стража!!!

Ты прижал палец к губам:

–  Т-с-с. Тише, Хевейт. Тише. Будешь так кричать – потеряешь голос. Побереги его. Слышал, ты недурно поешь… Язык тоже береги. Клянусь, я укоротил бы его, не будь ты отцом Рианнон. Ладно, «наглого разбойника» тебе прощаю. Но впредь следи за словами. Знай: перед тобой Пвил, король Даведа, вождь Аннувина. Ты и твой дом в моей власти.

По залу пронесся взволнованный рокот. Уверенно, неспешно ты подошел к столу, за которым сидели мы с Гваулом. Поклонился мне. Ему сказал:

– Сын Клида, я жду твоего ответа. Что ты решил?

Он молчал. Стукнув ладонью по столешнице, так, что подскочила посуда, ты процедил сквозь зубы:

– Ладно. Я помогу тебе принять решение.

Затем  начал громко смеяться. Эхо подхватило твой смех. Он раздавался отовсюду: из-под скамьи, из флейты музыканта, из мышиной норы в углу. Казалось, даже каменные стены высмеивают несчастного жениха. То был условный знак. В зал ворвались твои воины. Они вытащили Гваула из-за стола. С их помощью ты натянул на него мешок. Завязал покрепче. С криком: «Барсука поймали!» вы принялись бить Гваула ногами. Тот визжал, будто поросенок под ножом в нетвердой руке. Неуклюже перекатывался, пытался встать, вновь падал под тяжелыми ударами.

Рыцари Гваула и родственники сидели, как зачарованные. Никто не посмел вмешаться. Лишь старый Клид поднялся со своего места, закричал хрипло: «Трусливые зайцы! Неужели вы будете спокойно смотреть на то, как избивают моего сына?! Меч мне! Дайте мне меч!» Он выхватил оружие из ножен сидевшего рядом рыцаря, поднял клинок над головой и завалился на спину, не выдержав тяжести.

Наконец Гваул взмолился: «Пощадите! Не бейте! Все сделаю, только не бейте!» Перерезав тесемку, ты позволил жениху выбраться. Вид у него был жалкий: весь грязный, растрепанный, в крови; лицо заплаканное, опухшее; на штанах мокрое пятно.

Ты пристально посмотрел на него, сказал:

– Так что ты решил, сын Клида? Отвечай, не тяни. И постарайся, чтобы твой ответ мне понравился.

Гваул заикался, стучал зубами, вздрагивал, не мог и двух слов связать. Ему налили вина. Он залпом осушил кубок. Успокоившись немного, выдавил:

– Я Гваул, сын Клида, отказываюсь брать в жены Рианнон, дочь Хевейта Хена.

Ты кивнул:

– Хорошо. Но этого мало. Я хочу, чтобы ты присягнул на верность мне.

Твои люди поставили Гваула на колени. Один из них нашептывал ему на ухо слова клятвы. Он, запинаясь, повторял. Потом коснулся губами перстня на твоей руке. Сына Клида, его семью и воинов ты отпустил с миром. Правда, сестра Гваула и малолетний племянник остались в заложниках. Их непременно убьют, если что.

Вновь запели кубки. Отец в тот вечер напился. Никогда прежде он не был так пьян. Подсел к тебе, задавал вопросы, рассказывал истории, называл сыном. Ты отвечал, терпеливо слушал, кивал. Когда старик уснул пьяный, мы крикнули слуг, чтобы те помогли ему раздеться и уложили в постель. Сами сбежали из зала и, наконец, остались наедине.

Так я стала твоей женой.

 

***

Два года мы жили, ничем не тревожась: в амбарах – зерно, на границах – мир, у нас с тобой – любовь. Но колыбель, которую мне подарили к свадьбе, все еще оставалась пустой. «Откажись от этой женщины, – говорили тебе твои рыцари. – Она бесплодна, а ты уже немолод. Так и умрешь, не оставив наследника. Что будет тогда с королевством? Возьми себе другую жену, пусть она родит тебе сына». Снадобья, молитвы, заклинания – все без толку.

Я уже отчаялась, когда на исходе третьего года начала тяжелеть. Ела много мяса. А мне хотелось еще и еще. Иногда сырого, порой – несвежего, с душком. «Дайте кубок крови, теплой крови, молодой крови!» – рычала я. С остервенением вгрызалась в собственную руку.

А живот все рос и рос. Уже к четвертой луне вырос огромным. Ребенок родился в ночь на Самайн в замке Нарберт. Измученная, одуревшая, оглохшая  от собственного крика, я лежала с полузакрытыми глазами и слышала голоса: «Какая радость, госпожа! Вылитый отец! Настоящий воин! Король!» Ощущение было такое, будто говорившие находились где-то вверху, а я в темном сыром подвале. Мне дали ребенка, и я поцеловала его. Потом пришел ты, поцеловал меня и сына. Потом пришел сон, а во сне – он.

Я увидела холм Горсет Нарберт. Лил холодный дождь, дул ветер. Вдруг земля, застонав, пошла пузырями, вспучилась, как болотная жижа. В ней появилась щель, похожая на  зубастый рот. Холм выплюнул тень. Уродливая, корявая, она поползла по земле, вытягиваясь и сжимаясь, становясь плоской и вновь обретая объем. Страшная тварь подбиралась к нашему замку. Порой мне казалось, что я и есть эта тварь. Я смотрела ее глазами, знала, чего она хочет. Подкравшись к Нарберту, я легко перешагнула через ров, протиснулась меж досками ворот, проскользнула мимо сонной стражи. Вскарабкалась по стене, заглянула в окно. Там увидела себя, сына, служанок. Все спали. Я ухмыльнулась, облизнулась, проскрипела: «Должок!» и схватила своей черной когтистой лапой ребенка.

«Быстрее, быстрее! Просыпается!» – услышала я сквозь сон. Открыв глаза, увидела служанок. Они стояли вокруг моей кровати и смотрели на меня.

–  Что случилось? – спросила я. – Где мой сын?

– Госпожа, не спрашивай нас о своем сыне, – ответила Эпона – старшая из них. – Разве не ты этой ночью убила и съела его?

– Не может быть… – я не поверила ей. Опустила глаза. И только тогда заметила, что руки мои, постель, ночная рубашка – все в крови, а вокруг разбросаны кости.

 

***

Вскоре весть о королеве, убившей собственного сына, разнеслась по всему Даведу. На мою голову сыпались проклятия. Мое имя приравнялось к бранному слову. «Ах ты ж Рианнон! От Рианнон слышу!» – дразнили друг друга дети. Тех, кто поменьше, пугали мной: «Будешь плохо себя вести, придет Рианнон и съест тебя»

Я предстала перед судом. Судьей был ты. Служанки договорились обо всем и врали складно. Я поняла, что обречена. Ведь по справедливым законам Даведа судьи смотрят, прежде всего, на число свидетелей, а не на их звание и положение в обществе. Их – шесть, я – одна. Вот и весь разговор.

Но почему шесть женщин в теле не смогли справиться с одной, обессиленной после родов? Почему у борзой, что ощенилась намедни, теперь два щенка, хотя было четыре? Еще много таких «почему». Но ответы никому не нужны. Рианнон во всем виновата – так проще.

Ты искусный охотник: зверя можешь выследить даже не по следам – по запаху. Ты бывалый воин: много ран нанес и получил. Неужели ты не можешь отличить кости щенков от костей ребенка, собачью кровь от человеческой? Знаю, что можешь, и на самом деле все давно понял.

Но, если б правда открылась, служанок пришлось бы казнить. Стражники тоже не избежали бы наказания. Многие пострадали б тогда. В том числе старуха Эпона, кормившая тебя в свое время грудью и верный Граннус, что отвел от твоего сердца нож убийцы. Вместо них пришли б новые люди. Кто знает, как бы они себя повели. Может быть, открыли бы ворота врагам или подлили б яд в твое питье. К тому же, оправдай ты меня, злые языки обязательно начали бы судачить о том, что король Пвил наказал невиновных, чтобы выгородить злодейку-жену.

Ты мог поступить как любящий муж, но повел себя как король. Оглашая приговор, сказал:

– Рианнон, дочь Хевейта Хена, ты признана виновной в убийстве сына. Преступление твое – тяжкое, но совершила ты его в беспамятстве. А потому – не заслуживаешь смерти. Твое наказание будет таким: семь лет ты должна жить в конуре. Сидеть на цепи у ворот и рассказывать о своем злодеянии всем, кого встретишь. А ежели кто из моих гостей  захочет покататься, ты отвезешь его на своей спине к ступеням замка.

С тех пор прошло пять лет. Мне давно не давали зеркала, но, думаю, я сильно подурнела, голос мой сел, и запах от меня ужасный: даже лошадей моют чаще. Спина болит. Странно, как еще не сломалась. Среди тех, кого я вожу на ней, много мужчин, причем довольно толстых. Некоторые из благородства жалеют меня и отказываются от потехи. Но многие не прочь покататься. Кто-то приезжает в Нарберт лишь с этой целью. Потом можно хвастаться перед друзьями: «Представляете? Я ездил верхом на королеве»

Вчера на мне решил проехаться один веселый барон. Он не желал слушать рассказ о моем преступлении.

– Заткнись! – прервал меня он. – Мне не интересна твоя болтовня. Хочу кататься!

Слуга, что был при мне, пожал плечами, достал связку ключей, открыл замок и снял с моей шеи железный ошейник. Я опустилась на четвереньки. Он взнуздал меня: вложил в рот удила, закрепил уздечку, к спине пристегнул седло.

Барон подошел ко мне. Шлепнув меня ладонью по заду, сказал: «Хорошая кобылка!». Затем он перекинул ногу через меня и тяжело опустил свою жирную тушу. «Но! Пшла!» – кричал, дыша перегаром. Наматывал мои волосы на руку, натягивал поводья. «Ах, ты ж ленивая кляча! Но! Быстрей! Пшла!» Он отстегнул от пояса плеть и начал бить меня ей. «Но!» Удар. «Давай!» Удар. «Вот так! Но!»

Глубокие раны болят и затянутся еще не скоро. Что касается барона, то он, видимо приехал издалека и не слышал историй о тех, кто был со мной недостаточно вежлив. Если б слышал – не вел бы себя так глупо. Вскоре его найдут мертвым. Он случайно свалится со стены. Перед этим вспорет ножом свое толстое брюхо.

Пвил, мне очень плохо, порой невыносимо. Но сны я вижу хорошие, и это – добрый знак. В них – наш сын. Он жив, здоров, сыт и хорошо одет. Мальчик растет быстро. Он красивый, крепкий и уже на голову выше сверстников. Он взял все наши лучшие черты. Ты будешь горд таким наследником. Я придумала ему имя: Прадери. Пусть его зовут так. Наш Прадери славно танцует, выучил много песен, осваивает арфу. Кроме того, он учится бою и верховой езде. Еще не закончится срок моего наказания, как он приедет сюда. Обнимет меня, поцелует, скажет: «Мама». Я получу, наконец, свободу. Сниму лохмотья, смою с себя грязь. Надену лучшее свое платье и венец королевы. И будет пир. И во главе стола будем сидеть мы: я, ты и наш сын. Верь в это, Пвил, как верю я. 

А пока… Снова утро, снова к нам идут гости, и я скажу им то, что должна сказать: «Меня зовут Рианнон. Я убила и съела своего ребенка».