Порванная нить.

- Вы уволены.

- Что?! Что вы сказали?

- Расчетные можете получить в бухгалтерии, а завтра отдел кадров выдаст ваши документы.

- Вы не можете это сделать – голос Максима стал тихим, а сам он согнулся в вопросительный знак. Руки жалостливо потянулись к директору. – У меня же дети!

- У меня. Самого. Дети. Ё-моё. – Лысая голова директора произнесла слова отрывисто и сухо. – И младший мне сегодня намекнул, что у меня на фирме разброд и шатание. Показатели прибыли все время падают, вектор развития нестабильный. Что вы мне прикажите делать? Самому увольняться? – Его голос стал тихим и серым, а знаменитые на весь офис уши налились красной краской и потяжелели, словно у спаниеля.

- Я могу все объяснить, я… – Голос предательски хрипел. Ему было самому стыдно от того, что он блеял директору, словно падшая овца матерому волку.

- Я все сказал. Знающий поможет, ему все видно, – скороговоркой затараторил директор, давая понять, что разговор закончен.

Максим попытался взять себя в руки, слова протеста застряли в горле, как сырой ком. Он нервно сглотнул и выскочил из кабинета словно ошпаренный.

Директор медленно опустился в глубокое кресло, открыл девственно белый блокнот и записал фамилию Макса под номером один. Рука на минуту застыла и потом быстро написала на листке цифру пятьдесят и обвела ее кружком несколько раз. Лысая голова немного вздохнула и на лице у нее появилась циничная ухмылка. Уши начали оттаивать, теряя бардовые приливы крови. Самый тяжелый "пациент" на сегодня остался позади, показав себя слабохарактерным кретином. В этот раз обошлось без многочасовых диспутов, криков и нервных сердечных раскаяний.

Веселенький чертик с забавными рожками появился на листе блокнота. Ну и славно. Займемся остальными.

- Лидочка. – Голос был словно сахар. – Следующего зови.

 

Как удивительно быстро разносятся слухи в офисе. Только с утра ты шел на работу, веселый и довольный жизнью. Строил планы, шутил с сослуживцами. Планировал в обед сгонять в магазин и посмотреть снасти для субботней рыбалки. И вот, все в один момент обрывается, причем, ты сам не понимаешь почему. Как? В голове заводится рой противных ос, которые начинают гудеть и шумно летать, сбивая напрочь все мало-мальски связные мысли. На лице появляется идиотская улыбка, призванная защитить тебя и показать, что на самом деле ты хозяин положения. Как тот самый парень, что вошел в этот офис два часа назад и строил такие большие планы на будущее.

На тебя все начинают смотреть, перешептываясь друг с другом за твоей спиной. А если у тебя хватает храбрости бросить на ком-то свой взгляд, ища поддержки или хотя бы понимания, собеседник тут же начинает судорожно искать потерянный документ, крутить в руках мобильный или просто спешит удалиться прочь.

Все. Финита ля комедия, как говорится. Воздух уже скрипит от натуги, возмущенно пытаясь вытеснить тебя из помещения. Он кричит: "Ты лишний, ты лишний!". Ему вторят все те же, уже упомянутые осы.

Апогеем этого судьбоносного сыр-бора восстает незнакомый тебе сотрудник, уже занявший твой рабочий стол. Ему проводят вступительный инструктаж, выдают твои ручки, карандаши и не использованные блокноты. Он смело распоряжается твоим ноутбуком, смотрит твои наработки и программы. Твои бумаги в беспорядке уже свалены в картонную коробку, напоминающую мусорное ведро.

Ты еще беззвучно открываешь и закрываешь свой рот, но вся наглость и уверенность уже ушла. Только осы, твои невыносимые собратья по несчастью, еще не увидели этот выход и заново штурмуют вновь твой мозг. Им так комфортно в захудалом чердаке, где с не давних пор так много свободного места. И они гудят, гудят, заполняя собой все свободное пространство.

Как же стало пусто в душе! Пусто и одиноко. Из нее просто вырвали с мясом интерес к жизни.

Сцена театра пуста, все зрители давно ушли, не досмотрев эту постановку до конца. Между поникшими рядами злобный ветер гоняет порванные билеты, обездоленные пивные банки, недоеденный попкорн. Хлопнули старые двери, прогоняя любопытную тьму, погасли все фонари. Стало холодно и неуютно. Ну что ты стоишь, забытый всеми актер? Невзрачная тень с трудом делает шаг, потом другой. Половицы под ногами слабо скрипят, желая поскорее избавиться от надоедливого жильца. "Прочь, прочь! Ты лишний, лишний!".

Где-то уже читал этот текст. Где-то слышал эту грустную историю. Кожа мелко покалывает от предчувствия скорой беды.

Когда это было? Точно не со мной, это просто какой-то страшный сон.

Нет. Было. Сейчас. Очень, очень давно.

Нет ответа, что делать дальше, а ноги уже несут вперед, будто бы знают больше тебя самого. Что же делать? Что?

Нет ответа.

Знающий, твою мать, поможет.

Полная финита.

 

Каким-то чудом Максим протиснулся в маршрутку. Его отнесли прямо к креслу водителя, порвав злосчастную коробку с документами, обматерив и припечатав напоследок к огромной потной спине. Откуда столько людей среди рабочего дня? Неужели всех сегодня выгоняют?

Дурацкий смешок вырвался изо рта и только разозлил совсем умаянного жарой водителя.

Максиму подробно рассказали, что у водителя есть дети (А у кого их нет?), что их уже трое. Все они "от горшка два вершка", и что его будут карать за проступки еще лет десять. А ему семью кормить нужно. Он работает, между прочим (Эх, не дави на свежую рану!).

Ну, это загнул, положим, про десять лет. Обычный ребенок способен помнить и видеть все, что происходит с его родителями до семи, восьми лет. Потом его сила постепенно слабеет. Он уже приобретает свой опыт, который выдавливает из его ангельской головки память предков. А там, не за горами, половое созревание и сопоставление себя с окружающим, злобным миром. Короче, есть чем буйную голову занять. Конечно, трое детей способны на большее. Они развиваются вместе, давая своему божественному таланту прожить более долгую жизнь.

Дети, как эхо Знающего, видят все грехи своих родителей. Хотя какие грехи? Просто поступки, не укладывающиеся в систему ценностей малыша. По принципу, свой или чужой. И тут шоколадкой не отделаешься и добреньким папой не побудешь. Потому что эта система ценностей не твоя, и даже не малыша, а самого Знающего. Горестно и тяжело осознавать, что достается тебе от твоего чада, близкого и родного. Но, с другой стороны, и ты был маленьким карающим ангелом, и твой родитель был. Все повязаны воедино одной нитью. Вместе и расхлебываем.

Вначале идут милые предупреждения. Потом больше. Может шкаф упасть на бедного родителя, а может, что и посерьезней. Знающий любит детей и дает им великую силу карать и миловать. А дети бывают, жестоки и очень жестоки. Ах, если бы знать, что хочет он от нас? Чего добивается?

У Максима самого двое маленьких деток – сыночек (постарше), дочурка (помладше).

И ему некуда идти, кроме как к себе домой.

Он уже не работает. Что может быть страшнее?

Вот и его остановка.

 

Тишину спящей квартиры сначала наполняет шум забытой и раздавленной игрушки. Она орала, как сумасшедшая, не желая умирать. Грубое матерное слово раздается в темноте. Еще один удар и забытый самокат сына покатился по темному коридору навстречу стеклянной двери. Там спит жена и дочка Максима. Дверь выдержала. Жена нет.

Включился свет, и квартира стала наполняться звуками. Выбежал старший, посмотрел на папу и закричал, что папа опять сегодня пьяный. (Путь от остановки домой был всего сто метров, но придорожная кафешка внесла свои коррективы в этот небольшой маршрут домой.) За ним выскочила младшенькая и сказала, что папе достанется под первое число.

Дрожащий от алкоголя и страха, Максим просто сел на пол. Остатки коробки сползли на кафель, рассыпав отдельные листы и файлы. Он с трудом выстрелил скороговоркой заготовленную речь и прикрыл уши руками.

- Уволен? Опять уволен?! Тебя выгнали уже ВТОРОЙ раз подряд! – Кричит взбешенная жена.

Ну все, сейчас начнется.

Эх, Знающий, Знающий. Зачем ты разделил наши души на мужчин и женщин. Зачем разорвал целое, предлагая нам самим долго искать, а потом склеивать кое-как наши половинки, в надежде создать гармоничное целое. Что ты хотел получить в этом вычитании? Молчишь!? Равенством это действие точно не назовешь.

Ну, что тут сделаешь, если жена не может сдерживаться. Звуки проклятий рвались на свободу. Максима накрывало все новыми и новыми определениями никчемности и ненужности. Что ты не знал о себе еще? А вот так. (Ну, возможно!). А если ты еще этот и этот. (Знающий, второе то, причем здесь?) Может, ты вообще не такой как все? (Дорогая, как же такое можно говорить при детях? Заткнись лучше, дорогой!).

Алкогольный налет гордости и независимости испарялся, обнажая раздраженное сознание. (Терпи Макс, скоро дело только в сказках делается.) Говорят, когда-то и Ниагарский водопад иссякнет, а Гольфстрим повернет вспять. И наступит полный покой. О чем это ты? Как-то неожиданно наступила долгожданная тишина. (Жене стало плохо, и она усталая ушла в комнату.)

Сынок, молча, взял Максима за руку и повел в детскую комнату. Тут, как говорится, сопротивление бесполезно. Прелюдия закончилась, начинается основное действие.

Дверь открылась, пропуская в святая святых, в детскую комнату.

 

Когда Максим был маленьким, чуть старше своего сына, он очень сильно поссорился с папой.

Уже никто не помнит, из-за чего вспыхнул этот спор. Когда Максим пытался вспомнить, в голове вспыхивают лишь отдельные блики эмоций. Сильные, хлесткие, болезненные, как удары кнута по нежной коже.

Обида. Мерзкая тварь, кусающая в спину и открывающая за тебя рот. Вот, он что-то орет в ответ папе. А тот, стоит весь бледный и трясется.

Слезы, много слез, размазанных по детскому лицу.

Боль. Она повсюду, ноющая и не дающая покоя. Ушибленные колени от удара о землю, ладони в крови.

Плач. Много плача, громкого, от которого закладывает уши и немого, приходящего на смену вою и рыданиям.

Маленький Максим очнулся в каких-то кустах, вокруг уже сгущались краски ночи, было холодно и неприятно. Как он сюда попал, не помнит. Сколько времени он был в этих кустах, не знает. Не помнит абсолютноничего. Вот он выбежал из дома, рыдая и жалея себя. Казалось, что злость съедает его изнутри, до того все пылало в нем. Он бежал, упал. Снова бежал, куда глаза глядят. Потом хлопок, темнота вокруг, и он уже здесь. Ночь заполняла все вокруг, пугая маленького мальчика незнакомыми звуками, шорохами и холодом.

Знающий, как же он казнил себя! За то, что не сдержался тогда, наговорил много мерзких и плохих слов. Вот, вот ему за это! Маленький кулачек ходуном ходил по щекам, растирая слезы в кровавые сопли.

- Нет, нет. С ними все будет хорошо – шептали маленькие губки, силясь унять разрастающийся смерч вокруг моих родных. - Все будет хорошо!

Уставшие пальцы изгибались, обхватывая кровавые коленки.

 

Теплые, сильные руки подняли его, затравленного маленького зверька, и отнесли в машину. В салоне пахло чем-то кислым, словно испорченная капуста. Руки положили его на заднее сиденье, укрыли теплым пледом и взялись за руль. Машину подкидывало на выбоинах дороги, что-то билось в багажнике, испуская новые волны кислого запаха.

Ах, как ему повезло, говорили мальчику, какой он счастливчик.

Как потом выяснилось, водителя случайно остановил на трассе отец Максима и сказал, что ищет своего, убежавшего сына. Водителю нужно было ехать в город, а утром возвращаться назад. Случилось непредвиденное, колесо лопнуло на крутом повороте, недалеко, в километре от их дома. Маленького Максима водитель услышал случайно. А найдя, сразу вспомнил о несчастном отце на дороге, и решил вернуть малыша в руки родителя.

То, что Максим увидел дома, нельзя передать словами. Папа, в обгоревшей рубашке и брюках. С перемотанной левой рукой, но с уставшей улыбкой на лице. Он присел и крепко обнял дрожащего Максимку. Держал достаточно долго, объясняя и успокаивая. Водитель в это время вскрикнул и что-то потащил из кустов в машину. Папа прижимал Максима крепко, чтобы он смог увидеть, что тащил водитель.

- Вот зараза, еще один. – Только и сказал тогда водитель.

Труп дважды вываливался из рук бедолаги и лишь, потом смог уместиться в его багажнике.

Прости, Знающий, прости если можешь!

Конечно, маленький Максим ничего этого не помнил и не видел. Это уже догадки взрослого, не верящего в чудеса Максима Игоревича.

Весь двор был в рытвинах, как будто здесь была бомбежка. Фруктовые деревья были выкорчеваны и валялись огромной кучей в углу участка. Папа стоял и вздыхал, баюкая больную руку, мамы не было видно.

На дороге валялась перевернутая машина скорой помощи. Весь белый бок порос огромными белыми ромашками. Никогда у них не росли цветы во дворе. Мама очень любила их, но они не приживались и обычно пропадали.

Дом родителей стал какого-то безумного бирюзового цвета с янтарной крышей, покрытой большой копной тех же ромашек, что и на машине. Кстати, это были любимые мамины цветы.

И самое главное Маленький Максим никогда не спрашивал, как это произошло и что стало с людьми из машины. Повзрослевший Максим гнал от себя такие вопросы куда подальше, боясь даже подумать о том, какая сила была им разбужена. Сначала разбужена, а потом направлена в сторону от его дома, его родителей. Джина всегда легче разбудить, чем упрятать обратно. Произошел выхлоп энергии, который и покуролесил вокруг да около.

Прости, Знающий, прости! Эти несчастные просто оказались не в том месте, и не в то время. Заблудшие души, попавшие под праведный гнев разгневанного мальчишки.

 

Детская комната растянулась и стала бесконечной. Видимость была почти нулевая, руки вытянулись вперед, боясь потерять руку сына.

- Не бойся папа, просто иди вперед.

- Где ты, зайчик?

- Иди, иди вперед.

Туман рассеялся. Рука сына крепко сжала ладонь Максима и повела вперед. Стены комнаты пропали, оползая рваными кусками утреннего тумана. Старая железнодорожная полоса тянулась по заросшей пустоши, похожая на огромную змею. Ромашковые поля колыхались по обе стороны полосы, шевелясь, словно волосы на затылке от внезапного испуга. Было просто и страшно одновременно. Ох, не к добру здесь эти ромашки! Не к добру.

Железнодорожная полоса была мостиком в этот призрачный мир затерянных иллюзий. Максима вели за руку уверенно и спокойно. Это не его страхи, а твои. Тебе и разбираться в них, Максим. Вот и перевернутая машина скорой помощи беспомощно барахтается сгнившими шинами в этом ромашковом поле. Проржавелый бок еле виден из цветов. Колесо продолжает крутиться, как будто машина только что перевернулась. Отчетливо слышен чей-то стон. Тоскливый такой, как у забытого всеми щенка. Странное здесь место, вне времени, вне жалости к своим гостям.

Полоса уткнулась в покосившийся тупик. Мы остановились. Сын виновато шмыгнул носом и отпустил руку.

-Я буду ждать тебя здесь. А ты иди туда – рука махнула прямо.

- Что там?

- Узнаешь. У нас мало времени, мама там одна осталась, – сын посмотрел на Максима с укором.

- Хорошо, я пошел. Никуда не уходи, слышишь? – Это в Максиме заговорил папа, к месту и не к месту кидающийся шаблонными, "заботливыми" фразами.

- Ладно, ладно. Поспеши.

Неприметная тропинка увлекла в белое марево, окутав ароматами трав и цветов.

 

Что пугает нас больше всего на свете? Наверное, это не смерть. Смерть только миг для уставшего спутника, решившего идти дальше. Раз. И ты сам уже где-то очень далеко. А все, происходящее здесь и сейчас, тебе уже глубоко до фени. (Ау, где ты? Чего кричишь, нет здесь меня.) Я думаю, что правильный ответ это - неопределенность. Томительное ожидание. Скребутся когти мерзкого отчаяния, которые тянут из тебя все жилы и ждут, ждут неотвратимого наказания. Страшно от этого до жути. Воображение рисует картины одну картину за другой. А вдруг так, а вдруг этак. Страдай, переживай и изводи себя сам. Тебе больно? Это хорошо! И когда неопределенность лопается, как мыльный пузырь, все самое ужасное становится мелким, обыденным и незначительным. А значит и расходовал ты себя впустую, нервно тратя себя на хлопья летающей пены. Глупо.

 

Вокруг было тихо. Ромашковое море уже осталось позади. Небольшая пристань упиралась в мутную воду озера. Когда уставшие ноги Максима погрузились в прохладную воду озера, его наконец-то стал отпускать мандраж. Здесь было удивительно спокойно, и нервная дрожь постепенно уходила.

- Нравится здесь?

Максим непроизвольно дернулся и подскочил на трясущиеся ноги. Вокруг никого не было, только остатки тумана вились над головой.

- Не кричи так. Я еще маленький и боюсь резких движений.

- Кто ты?

- Откуда я знаю! Наверное, мальчик.

- Почему я тебя не вижу тогда, мальчик.

- Я сам себя еще не вижу.

- И как тогда нам быть?

- Просто жить и все тут.

Помолчав, Максим опять не вытерпел.

– Зачем я здесь?

- Чтобы разобраться в себе. Тебе не кажется странным, то, что происходит с тобой?

- Ты про увольнение?

- Это только следствие, пойми. Все причины глубже и они зарыты только в тебе.

Говорить с бесплодным духом очень тяжело. Это больше похоже на разговоры сумасшедшего с самим собой. Особенно, если дух капается в твоем грязном белье.

- И что мне делать? – Маским стал уже злиться, хотя понимал, что возможно он прав.

- Для начала нужно немного поплавать. Ты как, не боишься?

- Ты серьезно? Плавать в этом болоте?

- Мы можем рассмотреть более радикальные меры! Например, как у водителя маршрутки, помнишь?

- Какого х?

- Не кричи! И не ругайся! Ты забыл, что я еще маленький?

- Извини. – Максим поежился, тело давно остыло и основательно продрогло. – Там меня жена ждет. И дети.

- Вот-вот. Когда будешь плыть, думай о них. Может и выплывешь. В этот раз.

Такие слова пугают. Но дальнейшие препирательства, наверное, были пустым занятием. Дети в нашем мире решают все. А мы можем лишь вздыхать об упущенных возможностях. Хотя. Что мы там творили в юном возрасте, помнят только наши родители.

- И о папе своем тоже подумай. – Руки задрожали, и Максим залез побыстрее в воду. – Помнишь, как он говорил. Наша жизнь как колесо, если где-то идет перекос в интересах и решениях, оно перестает быть круглым.

Максим плыл, с трудом разгребая мутную тину перед глазами. Его гнал страх. Этот голос смотрел в него и читал, как открытую книгу. Все ошибки и сомнения, нелепости и даже отчаяния были вытащены наружу. Он ощущал это и мне было мерзко от услышанного.

Знающий, Знающий, зачем ты так? Ты же тоже был когда-то маленьким мальчиком и тоже совершал свои, может быть, очень особенные ошибки. Зачем так макать в грязь, раз за разом. Почему именно мне досталось такое счастье?

- Плыви, плыви. И может быть в это раз, ты все поймешь правильно, папа.

Туман еще немного полизал кромку воды, вздохнул о чем-то своем и медленно растаял в полной тишине.

 

- Понимаешь сынок, вся наша жизнь как колесо. Если где-то идет перекос в интересах и решениях, оно перестает быть круглым, и ты останавливаешься. – Отец Максима всегда старался объяснять так, чтобы он понимал именно суть проблемы. Впрочем, от появления своих ошибок это его никогда не спасало.

- Папа, я хотел спросить тебя, а что тогда произошло в детстве между нами? Помнишь, когда мы сильно поссорились, и я убежал из дома.

- Такое забудешь. – Папа рефлекторно погладил левую руку. – Ты устроил нам с мамой настоящую Содом и Гоморру.

- Извини меня. Я был словно не в себе.

- Кто из нас в себе, сынок? Мы вечно витаем в своих фантазиях, которые с реальностью связаны лишь землей под нашими ногами. Я тогда перепугался очень. Ты же тогда натворил, бог знает что. А объяснить тебе нельзя было ничего, у тебя была сила, просто чудовищная. И от этого было страшно. Очень.

Они немного помолчали, просто вороша листья под ногами. Парк осенью особенно прекрасен. Максиму уже было около двадцати, себя на тот момент он считал очень взрослым.

Папа уже развелся с мамой и жил в другой семье. Прошли обиды и раздражение друг на друга, осталась только пустота от недосказанности чего-то очень важного.

- С мамой мы так и не поняли, как тебя воспитывать. Может поэтому и разошлись. – Слова давались ему тяжело, но Максим чувствовал, это важные слова. Может быть самые важные.

- Если нить между родными рвется, сынок, не всегда нужно вязать эти глупые узлы. Дети ведь ни в чем не виноваты, любит их Знающий или нет. И сила, которая им дается – это всего лишь эхо нашей слабости. Взрослые нашли прекрасный способ закрыться от своих ошибок, свалив все на Него. Но это всего лишь еще одно испытание, сынок. Нет силы, нет слабости, и все мы вечные дети Его. Мы забываем наши детские обиды, взрослея и наполняясь лишь цинизмом и лишними килограммами. Но ведь наша нить вечна. До этого так жили наши родители, за что-то доказывая своим мамам и папам. И так будет и с твоими детьми. Мир – колесо и круг замкнется всегда, возвращая тебя к началу твоего пути, когда ты сам уже становишься продолжателем рода.

- И что же дальше папа? Как с этим жить?

- Жить. Просто жить, сынок. И обязательно любить своих близких. Нет детской злобы, нет таких разрушений, которые нельзя предотвратить. И Знающий лишь учит нас раз за разом. А мы все забываем и отмахиваемся от его любви. Словно дети, которые не желают взрослеть.

- А дед, ну твой папа, что он рассказывал о твоем детстве?

- Не помню, чтобы мы говорили с ним об этом. И это наша с ним беда. Мне иногда кажется, что нет никакого Знающего. Нет, и не было никогда! Мы и есть Он, его родители и дети одновременно. Мы сами даем себе урок и сами опять разрываем эту бесконечную нить поколений, погружая себя в пучину невежества и беспамятства.

- Может стоить все-таки, необходимо завязывать узлы, чтобы связь сохранялась?

- Может быть.

Максим остался стоять, а папа так и побрел вперед, кутаясь в пальто и думая о чем-то своем.

 

Отец так и не вернулся в семью. В другой семье у него уже растет дочь и он, наверное, счастлив.

Мама так и не вышла замуж, завязнув в бессмысленном прошлом. Он постоянно рассказывает, как они жили с папой, и как им было хорошо. Она часто плачет, сетуя на упущенное время. Видимо ей не удалось завязать ни одного, даже глупого узла. Видимо руки были слишком скользкие от слез всепоглощающих обид. Видимо, видимо, видимо. Хоть Максим и прожил с ней еще восемь лет после ухода папы, ответы на эти вопросы, он просто не знал.

Прости ее, Знающий, если сможешь.

 

Он не помнил, доплыл ли он тогда куда-нибудь. Может и тонул, потому что когда вспоминал тот разговор, его выворачивает, словно, наизнанку. Во рту появляется привкус тины и стоялой воды. Все вокруг стает темным и непрозрачным. И что-то шепчет сверху: "Плыви, плыви, папа".

В общем, не очень приятные воспоминания.

 

Тишину спящей квартиры сначала наполняет шум раздавленной игрушки. Она орала, как сумасшедшая, не желая умирать. Грубое матерное слово раздается в темноте. Еще один удар и забытый самокат сына покатился по темному коридору навстречу стеклянной двери. Там спит жена и дочка Максима. Дверь выдержала. Жена нет.

Включился свет, и квартира стала наполняться звуками. Выбежал старший, посмотрел на папу и закричал, что папа опять сегодня пьяный. (Путь от остановки домой был всего сто метров, но придорожная кафешка внесла свои коррективы в этот небольшой маршрут домой.) За ним выскочила младшенькая и сказала, что папе достанется под первое число.

Дрожащий от алкоголя и страха, Максим просто сел на пол. Остатки коробки сползли на кафель, рассыпав отдельные листы и файлы. Он с трудом собрался и четко произнес заготовленные слова.

- Уволен? Опять уволен?! Тебя выгнали уже ВТОРОЙ раз подряд!

- Прости меня, родная, я постараюсь все исправить.

 

Конечно, он наслушался много чего. Про себя, про всю нашу семью, и то, какой он никудышный отец.

Спасибо Знающий, что напомнил.

 

Они много проводили времен вместе, гуляли и отдыхали с семьей. И знаете что? Это было очень хорошее время. Обиды и ссоры ушли как-то сами с собой, они больше стали говорить о любви, а это, наверное, самое главное на свете. Конечно же, огромную роль сыграли их дети, но ведь и родители играют в их жизни огромную роль. Жизнь всего лишь колесо возможностей, которые даются всем изначально. Мы лишь выбираем, чему уделять больше внимания.

 

- Максим! Максим Игоревич!

Максим чуть не упустил дочку на огромной горке. На детской площадке стоял шум и гам, но его бывший начальник сумел перекричать большинство голосов. Он стоял с понурыми плечами и знаменитыми красными ушами, держа за руку пятилетнего сорванца, который порывался присоединиться к игре в песочнице. А может это сорванец удерживал его?

- Да?!

- Как ты с ними уживаешься!? – Шуткой в его глазах и не пахло. Ему позарез нужно было узнать ответ на это вопрос.

- Старюсь просто любить. Что я могу еще им дать?

Он съедал меня взглядом, пытаясь разглядеть, в чем был подвох.

Жена поймала разгулявшегося сына, и аккуратно баюкая свой живот, подошла к нам.

- Вас скоро можно будет поздравить с пополнением в семействе!?

- Да, спасибо.

Разговоры с бывшими никогда не клеятся. Все, что можно было оборвать, уже оборвано, и вязать глупые узлы обе стороны обычно отказываются. Да и нужно ли это?

- Ну, мне пора?! – Надежда в голосе лысого начальника была неподдельной.

- Да, да. Всего хорошего.

- Зачем он приходил? – Жена немного расстроилась. – Разве это было обязательно?

- Не нервничай, его дети заставили. А тебе нельзя волноваться, нашему сыночку это может повредить?

- Ты все-таки уверен, что будет сын?

- Мне кажется, что мы уже успели с ним пообщаться. Хоть он пока очень маленький и не любит резких движений.

 

Глаза бывшего директора еще долго удивленно смотрели из-за тонированного стекла машины. Максиму показалось, что они были красными, как и его знаменитые уши.