Накидка из добротно выделанной медвежьей шкуры с неброскими узорами укрывала от холода, не привлекая внимания. В мягких мокасинах удобно было ступать, крадясь за зверем. Впрочем, сейчас охотник не крался и не ступал – неподвижно лежал на пожухлой траве. Перья, торчащие из жестких черных волос, помяты, одно из них сломано. Лук валялся рядом. Сбоку на земле – темное пятно крови. Но человек еще жив, на лице, перечеркнутом шрамом по правой щеке и покрытом охотничьей раскраской, трепетали ноздри крупного орлиного носа. Втягивали в себя воздух, пропитанный горечью прелых листьев, сыроватым грибным духом, тонким ароматом поздних цветов.

Небольшую поляну, окруженную высокими лиственницами, окутывали не только запахи. Она тонула в холодных водах озера сумерек. Преждевременных – солнце еще не должно было скрыться – и необычно леденящих.

Волчий вой вплелся в тишину замершего в недобром предчувствии леса, разбудил ее и вызвал ответный крик ворона. Оба голоса удвоились, утроились – к ним присоединились сородичи – и начали перекликаться, с разных сторон приближаясь к беспомощному человеку.

Он приоткрыл глаза, ладонь уперлась в землю, тело дернулось в попытке сесть. Но сил не оставалось... Слабый стон заглушили треск кустов неподалеку и медвежий рык. Рука потянулась к луку, схватила его. Пальцы поймали оборванную тетиву. Острого каменного ножа не оказалось на поясе. А рык, вой и хриплое карканье все приближались. Внезапно будто наступила зима – сырость стала превращаться в иней, выбеливать траву и волосы охотника, как если бы он седел на глазах.

А главное, леденящий холод прокрадывался внутрь, заменяя воздух в груди – холод безнадежности, окутывающий быстро стучащее сердце, побуждая перестать биться. Пропустить удар, потом еще один, а потом и вовсе прекратить бесполезный трепет раньше, чем оно будет растерзано хищниками.

Глаза человека закрылись и с трудом открылись снова, чтобы увидеть меж двух старых деревьев высокую, выше любого соплеменника, фигуру. Похожую на человеческую, только необычайно тощую и костистую, словно ее мучил неутолимый голод. Ни волос и одежды, как у людей, ни шерсти, как у животных. Выпирали ребра, покрытые серой с прозеленью шкурой. В сумраке поблескивали ледяным серебром из провалов черепа глаза. Вендиго, людоед-охотник, ужас лесов.

Чудовище вскинуло тонкую руку с длинными когтями, которыми можно рассечь камень. И, повинуясь этому жесту, поднялись, усилились, намертво переплелись голоса волков, воронов и медведя – и стихли. Шаг к беспомощному человеку...

Странные линии сверкнули в воздухе лучами дневного светила. Перечеркнули лес и высокий силуэт, переплелись друг с другом. Похожая на скелет фигура гневно зарычала, нанесла удар. Вокруг ладоней будто бы сгустилась темнота. Часть сверкающей сети порвалась, но нити, тонкие, как волос, были прочнее оленьих жил, прочнее камня, они появлялись вновь, заплетая прореху, отсекая клочья от морозного сумрака.

Гигантская сияющая паутина ткалась быстрее, чем ее уничтожали страшные когти, окутывала тощий силуэт, и он, избегая пленения, сделал шаг назад, другой, а потом вовсе повернулся и исчез среди деревьев. Стихли голоса хищников, и последние лучи заката, чья пора на самом деле, оказывается, не прошла, озарили поляну.

Человек улыбнулся и, откинув голову, устало закрыл глаза.

 

***

Динь-динь-динь!

Звенела неутомимыми колокольчиками вода на камнях ручейка. Откинутая занавесь вигвама открывала дорогу утреннему солнцу, греющему землю и подстилки из травы. Один из лучиков коснулся моего вместилища и принес с собой облегчение. Неприятные, злые видения стекали вниз с плетения и таяли, растворяясь в новом дне. И все же будто бы не целиком, оставляя клочок ночного яда, застревающий, как заноза, запутывающийся где-то в перьях.

Тинь-тинь-тинь!

Заливалась птица, почти захлебываясь собственной песней. Ветерок принес на невидимых ладонях запах дымка от костра. Веяло спокойствием.

Чуть раньше, внимательно приглядевшись, можно было бы различить мерцание сети из предрассветных искр, в которой Асибиикааши, прародительница пауков, каждый день возвращает людям солнце.

Для кого-то утро – пора пробуждения, для меня – время отдыха. Неторопливо покачивается мир, такой уютный, убаюкивающий. Конечно, я знаю, что это не так, это покачивает мое жилище – кольцо из ивового прута, сеточка тонких сухожилий в нем, в восьми местах касающаяся обруча, к которому подвешены перышки. Отверстие в середине для хороших снов. Злые, страшные – такие, как последний – не попадут туда, они должны запутываться в маленькой паутине ловца.

Только они все многочисленнее и настойчивее, все труднее их сдерживать и все больше невидимого никому осадка, сокращающего и без того недолгий мой век. Это не случайные кошмары – их выстраивает кто-то, я чувствую это. Направляет один за другим, стремясь подорвать силы того, кого я храню, сломить волю.

Жесткие черные волосы, крупный орлиный нос, шрам на щеке. Неровное дыхание – трепет жизни, борющейся со смертью, которая поселилась в тяжелой ране. Дух вождя Чи-Ананга, Большой Звезды, сражался за то, чтобы не уходить из тела к предкам раньше времени.

Я, живущий в малом подобии паутины Асибиикааши, храню его во сне. Та, что сплела мое вместилище – с ним и днем, и ночью, отлучаясь лишь ненадолго. Вот силуэт закрыл вход, силуэт Гайашконс, Маленькой Чайки. Она принесла воду от ручья, но вместо того, чтобы поставить ее, обернулась, потому что тень от невысокой фигурки накрыла другая.

– Я вновь пришел к вашим вигвамам. Ведь наши племена всегда рады встретиться, помочь друг другу на охоте, разделить праздник. Ты же знаешь, что я искусен в знании трав и лечении ран. Не отвергай же мою помощь!

Эта другая тень принадлежала худощавому старику, чьи седые волосы украшены множеством перьев, а раскраска, перемежающая морщины, указывала на шамана.

– Не женщине решать судьбу вождя, пусть даже его жене, Анаквад-Облако, – ее низкий голос чист, совсем не похож на хрипловатый чаячий крик. – Но шаман нашего племени советовался с духами и велел мне не допускать к Чи-Анангу никого другого.

Она старалась говорить бесстрастно, но на последних словах что-то едва ощутимое выдало мне, что она рада произнести это. Возможно, Анаквад тоже уловил интонацию и хмуро посмотрел на Гайашконс.

– Наганигабо-Стоящий Впереди – уважаемый человек. Но силы начинают покидать его, и зрение иногда затуманивается, ведь он на десять зим старше меня. Я не хотел бы, чтобы ты меня позвала, когда будет слишком поздно. Позволь хотя бы осмотреть его!

Жена вождя молчала, но не уступила путь, и через некоторое время старик повернулся и ушел, покачав головой.

Гайашконс наконец переступила порог и поставила воду возле больного, склонилась над ним. Заплетенные в косы густые мягкие волосы обрамляли скуластое лицо, на котором под высокими тонкими бровями – широко открытые глаза. Сейчас в них жила тревога.

Каждый раз, когда я вижу ее... У духа нет сердца, но я уверен, что если бы оно было, то билось бы сильнее.

 

***

Темная, непроницаемая гладь ночного озера омывала берег, волновалась, несмотря на безветрие. Осторожными мокрыми касаниями пыталась подобраться ближе к лежащему на берегу человеку, к беззащитному духу Чи-Ананга. Мрак заделал просветы между деревьями, превратив их в сплошную гряду, поднимался из глубины, окружая охотника со всех сторон.

Вода не могла преодолеть границу, будто кто-то провел невидимую черту, и после нескольких тщетных попыток поднялась большая волна, вспучилась бугром, а затем стекла, открывая звездному свету силуэт огромной рыси, чье тело вместо шерсти покрывала рыбья чешуя. По хребту топорщился зубцами гребень, который завершался длинным острым хвостом с медным отливом. А начинался он от головы, которую можно было принять за человеческую, если бы ее не увенчивали загнутые рога.

Лицо под ними было таким же, как у вендиго в прошлом кошмаре. Лицо Анаквада.

Водная рысь мичибичи, ступая легко, несмотря на то, что была раза в три больше медведя, двинулась к берегу, сверху вниз хищно глядя на человека.

Искры звездного света проявились в воздухе, стали внезапно ярче и золотистей, превратившись в предрассветные. Спелись в паутину, преградившую путь. Зверь зарычал, гигантский хвост его заметался, вода забурлила, и в ней показался косяк рыб, которые неожиданно острыми зубами принялись рвать сеть.

Сумрак от леса, казалось, тоже стал водой и потек навстречу, поглощая искры, забывшие свой срок.

Преграда рвалась и латалась вновь, рвалась и латалась. Но вот темная туча, налетевшая со стороны, где закатывается солнце, начала стремительно затягивать небо, и искр становилось все меньше, им неоткуда было браться в этой мгле.

Человек пошевелился, пробормотал что-то сквозь зубы. Он очень хотел что-то сделать, но был здесь бессилен и ощущал это.

Рывком разметав темноту в стороны и отбросив надвигавшуюся водяную рысь, искры собрались в один клубок и взмыли в ночное небо. Раненый проводил их обреченным взглядом.

Анаквад захохотал, но осекся. Еле видные светлячки слились там, наверху, в два крыла, которые разрезали тучу и вновь начали превращать сияние звезд в собственное. Вниз устремилась, вырастая в размере с каждым мгновением, громовая птица, извечный враг подводной рыси.

Ветер, который нес ее, отшвырнул мичибичи обратно в воду. Хлопки крыльев звучали раскатами грозы, а глаза метали молнии. Пронзенная небесными копьями вода вскипела. Рысь поднялась на дыбы, встречая врага ударами мощных лап, целясь в крыло. Но, несмотря на гигантский размер, птица увернулась и наметилась в рогатую голову мощным клювом. На пути его встретил удар хвоста, и грохот столкновения был оглушителен.

Противники отшатнулись, потом вновь закружились друг перед другом. Мрак стекался из глубин озера и леса, молнии разгоняли его, гром пугал зубастых рыб.

Охотник снова попытался и не смог подняться, он смотрел на эту битву горящими от возбуждения глазами. Никто не мог взять верх, но для защитника это означало победу.

И тогда, пролагая путь через шум и грохот, отчетливо слышно прозвучал голос Анаквада.

– Я вижу глубоко. Ты изменился и не помнишь прежних встреч. Но я все-таки узнал тебя, Макозид- Медвежья Лапа. Раньше бы ты не стал защищать Чи-Ананга, не станешь и сейчас, потому что я помогу тебе пройти тропой памяти!

Раньше я не мог поступать иначе. Я собирал и хранил предрассветные искры и оберегал сны, я запутывал в своих сетях кошмары, я сражался в облике громовой птицы и иных, почти не сознавая себя, и уж тем более не зная, что был кем-то до этого.

Но сейчас залитые ледяным серебром глаза на лице подводной рыси встретились с моими, и мир замерз вокруг. Застыли мы оба, будто окаменела вода, на полупорыве остановился ветер, удар сердца в груди вождя отзвучал наполовину, и остановившееся здесь и сейчас время сдвинулось в прошлом.

 

***

Закат делал небо, воздух, жилища и даже лес немного красноватым. Собирая песни других птиц в собственную, заливался пересмешник.

Я еще не гром-птица, не паучок в паутине ловца снов, не бесплотный безымянный дух. Меня зовут Макозид, я хороший охотник, молод и храбр. Впрочем, сейчас робость накатила волной, сдавила грудь, и голос звучал, будто чужой.

– Я приношу много добычи, Гайашконс, и могу поставить отдельный вигвам. Но он будет пуст без тебя. Разведешь ли в нем очаг? Хочу знать твое слово прежде, чем говорить с твоим отцом.

Она опустила голову, потом снова подняла.

– Лучше бы ты сразу спросил у моего отца. Прошло меньше дней, чем пальцев на руке, с тех пор, как они договорились с Чи-Анангом. Мое место будет в жилище вождя.

Суровая необходимость и воля старших определяют жизнь племени. И все же я не могу не спросить:

– Но ты... ты сама – разве хочешь этого?

Маленькая Чайка вздохнула и замолчала, но я ждал, не спуская с нее глаз.

– Я не хотела этого говорить, но не оскверню свои губы и твои уши ложью, Макозид. Я рада этому. Прости.

Я отвернулся и побрел в лес. Думаю, если бы кто-то видел мое лицо, оно показалось бы высеченным из дерева. Я скрылся за деревьями. Ибо никто не должен видеть скорби и горя охотника и воина. Даже когда сердце то пропускает удар, то бьется со скоростью спасающегося от волков оленя.

 

Закончился первый день совместной охоты соседних племен. Ночь подступала к лагерю и отскакивала обратно, обжигаемая пламенем костров, на которых готовили добычу. Пахло жареным мясом. Звучали громкие голоса – охотники не забывали рассказать о своих удачах всем и каждому.

Меня не радовала добыча, не веселил пир. Зависть и ярость глодали сердце: в центре одной из групп – вождь Чи-Ананг, к которому только что подошла молодая жена. Темнота и спокойствие леса манили отойти подальше. Но даже здесь одиночество нарушили тихие шаги за спиной, и чужая рука легла на плечо.

– Мне есть, что сказать тебе, Макозид, – неудовольствие на моем лице не смутило Анаквада, а может, он просто не заметил его в темноте. – Прошу тебя, слушай внимательно – это многое может значить.

– Говори.

– Я наблюдал за вождем вашего племени, Чи-Анангом, – тут я сразу стал слушать очень внимательно, – и вижу страшную угрозу. Злой дух проник в него и нашептал дурные мысли.

– Продолжай, – голос, как треск сухой ветки. Недоверие и желание верить сошлись в поединке.

– Он сильный воин и хороший охотник, но ему мало отпущенных человеку пределов. Однажды на охоте он встретил вендиго, и тот наложил на него проклятие. Оно исказило душу Чи-Ананга. Духи показывают мне мрак вокруг него, Большая Звезда чует недоступные людям запахи – признак скорого превращения. Я выследил его в лесу и слышал, как он вслух говорит с духом. Скоро он превратится в этот кошмар, и остался один шаг – вкусить человеческой плоти. Это будет плоть его жены, Макозид!

Ужас холодил меня изнутри, несмотря на всю мою храбрость. Я не зря ненавижу его, не зря!

– Но почему ты не скажешь остальным?

– Я говорил с шаманом вашего племени, Наганигабо. Он не хочет верить, годы и хорошее отношение к Чи-Анангу затмили его зрение. По его слову не поверят и остальные. А время идет. Я доверился тебе, потому что вижу, что твои уши могут быть открыты истине. Надо остановить Большую Звезду, пока еще не поздно! Пока его можно убить, как обычного человека. Потом это будет много сложнее...

 

Второй день охоты был в разгаре. Преследуя крупного самца оленя, вождь Чи-Ананг углубился в заросли, оторвавшись от остальных. Лишь я не отставал: крался за ним, стараясь остаться незамеченным. Я все еще сомневался в словах Анаквада, но... наверное, он все же прав. Я спасу Гайашконс от ужасной участи. Она будет свободна и может стать моей!

Поляна окружена высокими лиственницами, знакомая и незнакомая – нет, тогдашний Макозид видел ее впервые. Чи-Ананг стоял над подстреленной добычей, торжествуя. Треснула ветка под моей ногой, и он замер, прислушался, готовый отреагировать на звук. Медлить было нельзя, я вскинул лук. Стрела вошла в бок, прошив одежды из оленьей шкуры. Вождь рухнул на траву. Я подождал – он был неподвижен. Тогда я медленно вышел из кустов. Рядом с телом расплылось пятно крови, но, кажется, раненый был жив и еще дышал. Я потянул из-за пояса нож – острый кремень довершит дело. Приблизился.

С быстротой ветра, со стремительностью молнии вскинулась правая рука Чи-Ананга, до сих пор прижатая к боку. Короткое охотничье копье пронзило мне грудь. Боль взвыла волком, и тут же слабость накрыла с головой, ноги подкосились, и я упал на колени. В глазах потемнело, и я успел заметить только, как Большая Звезда попытался встать и рухнул обратно. Лужа крови возле него сразу стала больше.

А я... Я перестал что-либо видеть, а потом вновь обрел зрение, но вокруг не было ни леса, ни поляны, ни тел. Сверкающая паутина заткала все вокруг, меж густых нитей еле заметно виднелись тени, а прямо передо мной сидел гигантский паук, столь знакомый по рассказам, что я сразу узнал его.

– Асибиикааши, мать пауков, хранительница солнца и защитница в ночи, – прошептал я и попытался склонить голову в почтении, но не смог – ни шеи, ни головы, у меня здесь не было ничего, я даже не понимал, как смотрю.

– Я покровительствовала вашему народу, – голос, мягкий, как нити, из которых плетут сети ее потомки, проникал со всех сторон. – И покровительствую сейчас, хотя вы расселились далеко, и мне сложно присматривать за всеми. Но я знаю вождя Чи-Ананга... и мне грустно, когда мои дети предают друг друга. Не надо, не отвечай, – я и не пытался, подавленный этой внезапной встречей после неожиданной... гибели? Я умер? Она, наверное, прочла мыcли. – Да, ты умер. А Большая Звезда на грани смерти. Я могла бы многое рассказать тебе, но будет лучше, если ты увидишь сам. Твоему духу рано покидать этот мир. Я поселю его в ловца снов, что в палатке вождя. Сейчас сюда спешат охотники, а он силен и может выжить. Если так случится, ты будешь хранить его сны и многое узнаешь. Подумай, когда придет срок.

 

***

Запутавшееся в чаще видений время возобновило свой бег там, где шло сражение за разум и жизнь Чи-Ананга. Злость исказила и без того уродливые в этой форме черты Анаквада – последняя часть воспоминаний явно была неожиданной и незнакомой для него:

– Вот как..? – голос скользнул шуршанием змеиной чешуи, но быстро обрел былую уверенность. – Теперь я знаю, почему ты здесь. Как видишь, тебя обманули и заставили защищать твоего врага! Отойди, и я завершу то, что мы начали.

– Обманули?

Соприкасаясь столь близко, мысли подобны поверхности воды. Сквозь нее можно увидеть дно – но из придонного ила тоже можно разглядеть небо. Нынешний Макозид был дома здесь, в хитросплетениях снов, и свет загорелся в моих глазах, глазах гром-птицы, и поймал взгляд рыси. Стайкой вспугнутых рыб пронеслись обрывки чужих воспоминаний.

Шаман, сетующий на приближающуюся старость.

Жажда новых сил и долгой жизни.

Общение с темными, кровожадными духами.

Готовность на крайний шаг.

Лицо вождя Большой Звезды, подслушавшего часть разговора с духами в лесу.

– Ты сам, – выдохнул я, – обманул меня. Не Чи-Ананг хотел стать вендиго, а ты! Не он готовился вкусить человеческой плоти, чтобы превратиться в могущественное чудовище. А он подозревал тебя!

– И ты так охотно поверил, – лицо стало костистым, будто обтянутый кожей череп. Угрожающе качнулись рога. – Не бойся, это была бы не твоя драгоценная Гайашконс. Хотя пока он жив – какая она твоя?! Ты же хотел убить его, будь честен хоть перед собой! Я смогу вернуть тебе жизнь в человеческом теле.

Водяная рысь выходила на берег шаг за шагом, обретая при этом облик вендиго. А гром-птица сдавала позиции, снижаясь. Крылья слабели, понемногу превращаясь в человеческие руки, тело тянуло к земле. Ненависть, настоянная на зависти, была тяжким грузом, и стыд за свой поступок не облегчал его. Анаквад был прав – я хотел этого. К тому же, может быть, я обрету свободу.

И женщину, к которой стремлюсь.

Я вспомнил, как Гайашконс смотрела на Чи-Ананга, раненого, бессильного, и представил, что она так смотрит на меня. Ради этого стоило... И тут же с пронзительной, как лучи рассвета, ясностью, понял, что на меня она так не будет смотреть никогда. А я не смогу встретить ее взгляд, если сейчас вождь умрет из-за моей слабости и трусости.

Ненависть к вождю, ненависть к шаману, любовь, осознание собственной глупости и предательства осыпались внутри древесной трухой, а сила, данная матерью пауков, стала воспламеняющей искрой. Костром из рассветного огня вспыхнуло подобие моего былого тела, и живое пламя шагнуло, обнимая вендиго.

Крик сотряс окружающий мир, который начал рассыпаться. Исчезли озеро, небо, лес, потом пропал оставшийся невредимым Чи-Ананг, и только мы оба пылали. Анаквад пытался освободиться, но я не давал. Костер пожирал чудовище, но и само пламя гасло, гасло и мое сознание.

В последний момент показалось, будто я разглядел где-то впереди зеленые леса и луга...

 

***

Многое видят восемь глаз Асибиикааши: как растет трава, как бежит ручей, и куда летит птица. Видят духов и сны, зверей и людей. Наблюдает она за миром, иногда сама, иногда зрачками своих детей.

В своем жилище сидит расстроенная Гайашконс. Рассыпался ловец снов, сделанный ей для мужа – лопнуло кольцо, упали на пол перья. Но вскоре огорчение сменяется радостью – вождь спит крепким, спокойным сном выздоравливающего.

Замечает прародительница пауков, как в полудне пути в другом вигваме просыпается шаман Анаквад. Открывает глаза, но нет серебристого блеска в них, вовсе нет искры разума. Пустой взгляд пустой оболочки. Его соплеменники чтут заветы предков и заботятся о слабых рассудком, но недолго жить тому, в ком дотла сгорела душа.

Огромный груз забот Асибиикааши становится чуточку легче. Привычно сплетает она сети из предрассветных искр, собирая в них солнце, чтобы поднять его ввысь.