В первую луну лета Ветари исполнилось шестнадцать. Праздновали, как обычно, всем островом, перед вечерней ловлей. Вытащили на берег длинные столы, расставили миски с рассыпчатым берасом, чаши с горячим, сладким варангом и кувшины с прозрачным соком джии. Девочки вплели Ветари в косы золотые нити и красные маки, а женщины разукрасили лицо черной краской из жженой кости, угля и жира. Она с трудом сдерживала слезы, когда Старая Хау рисовала у нее на лбу раскрытый лотос, символ женщины.

- Тебя возьмет Путрия, - сказала Хау, промакивая лотос тонкой тряпочкой. – Или Мира. Оба сильные, рыбы приносят много.

- Лучше Путрия, - застенчиво сказала Малая Хау, внучка старухи. – Он больше всех словил моллюсков.

- Зато у Миры свой дом, - возразила ее подружка. – И он смотрит на тебя, Ветари, часто смотрит, хоть ты и странная. Он тебя возьмет.

Ветари не отвечала, но не могла отвести глаз от девочек, коричневых от солнца и блестящих от масла, с едва пробивающимися волосками под мышками и между ног. Совсем скоро у них начнется лунное кровотечение, и на тела эти, такие вольные сейчас, открытые всем ветрам, наденут длинные платья, расшитые ракушками, и нельзя уже будет встать с рассветом, вместе с рыбаками, и незаметно выскользнуть из дома, и пробежать по пляжу, оставляя на белом песке едва заметные следы, и тенью спрятаться в Корабле, потому что каждый шаг будет сопровождаться мелодичным перестуком ракушек.

- Вот и у тебя появилось тело, - сказала Старая Хау, когда плачущая Ветари пришла к ней год назад, размазывая по лицу слезы, а по ногам кровь. – И у тела твоего появится голос.

- Нет у меня больше тела, - рыдала Ветари в голос, и женщины шептались в сторонке и качали головами. Странная Ветари, говорили они, хоть бы взял ее кто-нибудь.

За год девушка расцвела – пухлые детские щеки впали, бедра округлились, небольшие, но крепкие груди притягивали взгляды мужчин. Ветари от этих взглядов заливалась краской и убегала к Кораблю, но разве убежишь от луны?

Ее усадили за главный стол. Старейшина, одноногий старик, когда-то качавший маленькую Ветари на своей деревяшке, подал раковину, наполненную соком джии. Она взялась за нее обеими руками, принюхалась. Раковина пахла солью, солнцем и – кисло и остро – джии.

- Попроси Море о самом сокровенном, Ветари, - сказал старейшина. – Но не ври. Море не терпит лжи.

Ветари отпила из раковины – как огня глотнула! – и прошептала:

- Хочу, чтобы за мной приплыли черные паруса.

Будто волна прошла по берегу.

- Что, что она сказала? Что попросила? – послышались встревоженные вопросы.

- Не дело так тихо с Морем разговаривать, - проворчала Старая Хау. – Ну-ка повтори, да погромче, чтобы точно услышало.

Да Море-то меня услышит, с досадой подумала Ветари, это вашим ушам покою нет, что там я попросила… Однако, когда она открыла рот, чтобы повторить просьбу, сильная рука матери усадила ее на место.

- Она попросила, чтобы взял ее в дом хороший, сильный мужчина, - сказала мать громким, звучным голосом, в котором едва заметны были гневные нотки. Ветари только покачала головой. Не злись, мама, и не лги. Море не терпит лжи.

Долго сидели люди на берегу, пили варанг, курили душистую траву. Дети ушли спать, да и рыбакам, что постарше, пора было выходить в море. Каждый из них, покидая стол, норовил дотронуться до Ветари – поцеловать кончик косы, скользнуть костяшками пальцев по груди… Она сжималась в тугой узел от этих прикосновений, но не имела права сказать ни слова. Лотос на лбу – что открытая дверь для мужчин. Пока не возьмет Ветари кто-нибудь к себе в дом, любой сможет обнимать ее, целовать, коли она захочет, трогать между ног…

- Сегодня иди с Мирой, - сказала ей мать, когда на берегу остались только женщины и молодые мужчины. – Инда ходила с ним в первую ночь, говорила, что он выносливый.

Ветари не удержалась, бросила взгляд на Миру. Он возвышался горой над остальными, был выше даже Старого Кария. Черные волосы влажно блестели при свете луны, широкие плечи бугрились мышцами, через всю грудь протянулся длинный шрам. Когда он запрокидывал голову и смеялся, можно было принять его за Капитана. Ветари обмолвилась об этом однажды матери, но та лишь отмахнулась и сказала не морочить голову ни ей, ни себе.

Может, он потомок Капитана, подумала Ветари, и Мира, будто услышав, посмотрел на нее и расплылся в широкой, почти детской улыбке, и во рту стало горько от разочарования. Капитан смотрел со старых рисунков тяжелым темным взглядом, и в улыбке его не было ничего детского, нет. У Капитана не хватало одного переднего зуба, и лицо перерезал глубокий шрам, и маленькой Ветари боялась его до слез. Но именно он плавал под черными парусами. Человеку с наивными глазами и детской улыбкой Корабль никогда не покорился бы. Он не был мальчишкой и не был рыбаком. Он был Капитаном.

Сын старой Хау, некрасивый Хаурия, сел за барабаны и начал отбивать летние ритмы. Ветари любила летнюю музыку больше всего, но сегодня сидела, словно приклеенная к скамье. Другие женщины вышли в центр, и вскинулись к небу тонкие руки, взвились ярким пламенем юбки, зазвенели ракушки в ритм барабанов… Луна спряталась за сизой пеленой облаков, и теперь вязкую, душную темноту на берегу прореживали только тлеющие огоньки сигар. Ветари поняла: Море помогает ей сбежать. Другой возможности сегодня не будет. Останься она подольше, задержи взгляд на Мире или Путрии, и эта ночь, и вся ее жизнь будут украдены.

Убедившись, что мать не отрываясь смотрит на танцы, Ветари выскользнула из-за стола, бросилась к ближайшему дому и, прижавшись к стене, начала спешно развязывать тесемки на плечах. Платье с нежным перезвоном упало к ногам, и, когда разгоряченной кожи коснулось ночное дыхание, Ветари поежилась, не столько от холода, сколько от возбуждения и радости. Как давно ей не дышалось так вольно! Как сладко целовал соленый ветер живот и грудь!

Невидимая и невесомая, она припустила бежать к скалам. Ее хватятся, конечно, и совсем скоро, но она уже успеет спрятаться там, где никто даже не вздумает искать. У острого мыса на восточной стороне острова, где бирюзовые волны разбивались в пену о черные, рваные камни, лежал полузасыпанный песком остов большого корабля. В днище зияла пробоина, из-за которой, вероятно, судно и потерпело крушение, и сквозь нее Ветари пробралась в трюм.

Впервые она пришла сюда маленькой девочкой. Проклятый корабль, говорили взрослые и никогда не приближались к обломкам, и детям запрещали. Когда-то он ходил под черными парусами, и управлял им безжалостный Капитан. Пока не началась Большая Война, он подстерегал торговые корабли в тени скал и нападал на них, вырезая всю команду и забирая весь груз. Иногда команда Капитана сбрасывала на берег ненужные им вещи – ткани, посуду, порой даже еду, и тогда на острове был праздник. Иногда Капитан приплывал на остров в лодке, под покровом ночи, и забирал с собой молодых парней. Девушек не забирал, и Ветари знала, почему. Зачем ему на корабле трусливые женщины, которые лучшим в своей жизни считали тот день, когда их брал к себе в дом мужчина? Которые ничего и не умели, кроме как готовить еду и растить детей? Нет, Капитану нужны были сильные люди. Ветари была сильной. Она могла вытягивать сети, как рыбаки. Она втайне от матери таскала по берегу камни, чтобы руки стали крепче. С того дня, как она, не побоявшись, забралась в трюм погибшего корабля и нашла там сундук со старой одеждой и рисунками, ею владела одна только мечта: уплыть с острова под черными парусами.

- Есть в мире кто-то, кроме нас? – спросила как-то маленькая Ветари у старейшины. Он покачал головой и ответил, что, сколько ни плавали рыбаки в открытое море, так и не видели там никого живого.

- Большая Война оставила наш народ в живых, и теперь нам никто не нужен, - сказал он. – Мы сами себя кормим, сами себя поим, рожаем детей, и наши дети тоже рожают детей. Мы счастливы такой жизнью.

Островитянам никто не был нужен, но ей-то, Ветари, этого было мало! Остров породил предков, а потом и ее саму. Он дарил ей воздух и пищу и в скором времени дал бы мужчину и детей, а потом забрал бы ее к себе, как забирал всех стариков, так и не отпустив на волю, не позволив узнать, а что там, за горизонтом?

- Хочу уплыть под черными парусами, - прошептала Ветари, сворачиваясь клубком за полуразвалившимися ящиками и бочками. – Хочу, чтобы меня забрал Капитан. Прошу тебя, Море, помоги…

Море тихонько напевало песню, древнюю, как сам мир. Сотни лет назад, когда остров был совсем юным, оно пело ту же песню какой-то другой Ветари. Так же светила луна сквозь дымку облаков и плясали звезды в бездонном черном небе, так же вздымалась молодая грудь, блестящая от ночной влаги.

Ей снилось, что она бежит по острову, петляя между деревьями, то и дело падая в мягкий песок, а далеко впереди виднеется спина уходящего Капитана. Он идет неспешно, словно позволяя нагнать его, но, как бы она ни торопилась, как бы ни подхватывала тяжелые юбки, расстояние между ними становится все больше, яркое рассветное солнце слепит глаза, волосы растрепались и лезут в лицо, и нет, не догнать его никогда… А у скал качается на волнах огромный корабль, и ветер треплет черные паруса, и как будто бы кто-то стоит на палубе и манит, манит Ветари рукой…

Громко, натужно закричала чайка, и Ветари проснулась. Золотое утро просачивалось в корабль сквозь щели, разрисовывало доски узорами. Море пело новую песню, незнакомую. Встревоженно бились волны об остов, и заходились криком птицы, и от песни этой в груди теснилась тревога. Ветари выбралась наружу, повернулась лицом к рассвету. С губ ее сорвался полувздох, полустон, по обнаженному телу прошла дрожь, словно рябь по воде. Недалеко от берега качался на волнах корабль. Черные паруса были спущены, мачты, как ножом, разрезали голубое небо, и всего один человек стоял на палубе и манил Ветари рукой. Она бросилась к воде. Сердце заходилось от ужаса и счастья. Снится ли ей все или на самом деле приплыли за ней черные паруса? Да разве имеет это значение! Идти становилось невозможно, и она поплыла, глотая то ли воду, то ли слезы. С борта корабля спустился трап, и когда она, цепляясь дрожащими руками за скользкую веревку, вскарабкалась на палубу, то наконец-то смогла увидеть своего спасителя, того, кто увезет ее с острова под черными парусами...

На Ветари, улыбаясь, смотрела она сама.