На фасаде здания висела большая вывеска в ретро стиле: «Антiкварный салонъ Федоровъ и Ко». Влад открыл дверь, которая задела свисающий с потолка китайский колокольчик, и зашел внутрь. На звон из подсобного помещения сразу вышел крупный усатый мужчина в классической жилетке с закрепленной на пуговице позолоченной цепочкой от карманных часов. «Младший консультант Рудольф» значилось на его нагрудном бейдже. Увидев, что перед ним стоит обычный парень, он нехотя спросил:

– Чего изволите?

Влад достал из сумки увесистый кляссер, который нашел, разбираясь накануне на антресолях по наказу матери, и положил перед консультантом.

– Готов продать за приемлемую цену, – с видом знатока произнес он, скрещивая на груди руки.

«Наверное, сейчас это можно продать за хорошую цену!» – мысль, которая приходит на ум большинства далеких от филателии людей, нашедших коллекции двадцати- тридцатилетней давности. 

Мужчина небрежно пролистал страницы и с ехидной улыбкой сказал:

– Надо эксперту показать, глядишь, заинтересует что.

– Мой отец знает толк в марках, – для пущей важности добавил Влад.

– Оно и видно, – процедил сквозь зубы консультант, скрываясь за дверью в подсобку.

Ожидая заключение эксперта, Влад решил осмотреться. Все, что здесь продавалось, было не младше одной сотни лет: бронзовые статуэтки, прялки, книги, иконы, трости-пистолеты. Его внимание задержалось возле прозрачной витрины, где лежали стопки старых писем. Уголок крайнего конверта предательски выглядывал из-под стекла наружу. Влад аккуратно потянул за него – письмо поддалось. Он быстро извлек его полностью и живо спрятал во внутренний карман ветровки. От переизбытка адреналина сердце его забилось как барабан, руки задрожали, щеки начали наполняться стыдливым жаром. Ему захотелось побыстрей покинуть салон, но тут появился консультант, и, вытянув губы, произнес:

– Триста.

– Триста? – в глуповатой улыбке растянулся Влад, – а за какую марку?

– За все, – грубо рявкнул мужчина, – вместе с кляссером. Иностранцы любят «сувенирчики» из совкового прошлого.

– Долларов? – уже издевательски спросил Влад, осознавая, что его поступок остался незамеченным.

– Рублей, – нервно протянул консультант и начал листать какую-то тетрадь, показывая тем самым, что не намерен продолжать разговор.

– Нет уж, спасибо, – выдохнул Влад, забирая альбом, – оставлю как память, может, и сам начну марки собирать.

Разочарование – следующее чувство, которое наступает сразу после мысли о «больших деньгах за коллекцию», когда узнают, что на самом деле она почти ничего не стоит.

Уже у выхода Влад остановился и спросил:

– А что это за письма у вас там лежат?

– Невостребованные, – ответил консультант, не поднимая головы от тетради. 

– Неужели кому-то есть интерес читать чужие старые письма? – изобразил удивление Влад.

– Может и есть, – протянул консультант, еле сдерживая раздражение.

– И сколько стоит?

Здоровяк консультант был уже на пределе, лицо его становилось пунцовым и медленно, отчетливо проговаривая каждое слово, он сказал:

– Сто долларов за конверт.

Влад довольно щелкнул языком и вышел из магазина.

На улице было ветрено, и моросил мелкий дождь. Влад облегченно выдохнул, убедился, что в суматохе не сунул конверт мимо кармана, и довольный поспешил к ближайшей станции метро. 

«Вот это я удачно сходил» – думал он, вернувшись, домой, весь мокрый и продрогший. В прихожей он споткнулся об коробку со старым диапроектором, которую с остальным хламом из антресолей должен был выбросить еще утром. Переодевшись в домашнее и сделав себе большую кружку чая, он достал письмо и стал его рассматривать. Это был пожелтевший от времени конверт без картинки, обильно покрытый почтовыми штемпелями. В уголке была наклеена тридцатикопеечная почтовая марка, посвященная всесоюзной сельскохозяйственной выставке в Москве. Дата гашения не читабельна. Ниже аккуратно выведен адрес: Петергоф улица Дачная дом 9, Пироговой Марии Эдуардовне. В графе «от кого», было просто написано: от Владислава. 

– Ух ты, от тезки! – обрадовался Влад и сделал громкий глоток чая.

Перевернув конверт, он заметил надпись, сделанную простым карандашом, которую когда-то стерли. Но по следу от нажима можно было прочитать: «уничтожить, если это письмо не попадет к адресату до 1980 года».

«Нет, такие письма нужно читать в особенной обстановке, – промелькнуло в голове у Влада». Он поставил диск классики в современной обработке, единственное, что нашел подходящее, завязался в махровый полосатый халат, уселся в кресло, закинув ногу на ногу, и вскрыл конверт.

Внутри (как и следовало догадаться) оказались сложенные вдвое листы бумаги в линейку, вероятно, вырванные из ученической тетради, исписанных тем же почерком, что и адрес на конверте. Когда Влад разложил листы, из середины выпал маленький конвертик, склеенный из папиросной бумаги.

– А это на десерт, – отложил он его и принялся читать.

«Bonjour, ma chеrie Машенька!»

– О, по-французски приветствует, – нетерпеливо заерзал в кресле Влад, устраиваясь поудобней, – сразу видно, интеллигент пишет!

Bonjour, ma chеrie Машенька!

Как же сильно я скучаю по тебе, особенно по твоей очаровательной улыбке. Постоянно вспоминаю тот ясный июньский день, когда, прощаясь на перроне, мы обещали писать друг другу каждую неделю. Потом ты склонилась в шутливом реверансе и зашла в тамбур. Когда поезд тронулся, я бежал до конца платформы, а ты махала мне из открытой двери, пока проводник стоял на подножке. Через неделю пришло твое первое письмо, оно же оказалось последним. День летнего солнцестояния нарушил мирное существование нашей страны, в том числе и работу почты. Сегодня я решил начать писать для тебя, с надеждой, что когда-нибудь ты прочитаешь эти строки. А лучше я сам зачитаю их тебе при встрече, как доказательство того, что даже в самое трудное время ни на секунду не забывал о тебе.

28 декабря 1941 года.

Все лето я рыбачил на канале, по вечерам читал книги. Всюду только и были разговоры, что о войне с Германией. Сначала многие были уверены, что это ненадолго, всего на пару месяцев. Но сейчас, да ты и сама прекрасно знаешь, что это не так.

От моих родителей нет никаких вестей, только та телеграмма «добрались хорошо». Я уже тысячу раз пожалел, что отказался ехать с ними.

Сборы в институте так и не состоялись. Когда немцы с финнами вплотную подошли к Ленинграду и блокировали все сухопутные подступы, большинство из наших студентов пошли добровольцами в ополчение. Я тоже ходил в военкомат, но меня не взяли, ссылаясь на плохое зрение. Но дядя Володя сказал, что зрение здесь не причем. А не взяли, потому что я политически ненадежный элемент, как и мой отец.

В октябре, во всех домах отключили воду, приходится ходить с ведром на канал. Электричество дают, только когда темнеет, при этом окна нужно плотно зашторивать, чтобы не наводить бомбардировщики на цель.

В центре нашей комнаты, вместо обеденного стола, раскорячилась печь-буржуйка, выглядывая одним глазом трубы в форточку. А стол я давно порубил на «корм» для нее. Такие новшества сейчас у всех в нашем доме. Деревья, заборы и сараи во дворе давно уже попилили на дрова для своих новых «питомцев».

Наших соседей, как семью инженера оборонки, эвакуировали еще в августе, вместе с заводом. Пришлось взломать их комнату и поломать на дрова мебель, иначе я замерзну. Если бы ты только видела, какая шикарная у них библиотека, ее я сожгу в последнюю очередь.

На соседней улице оборудовали бомбоубежище. Больше всего я боюсь, что выйду из него, после очередного авиа налета, а вернуться уже будет некуда.

На работу меня направили санитаром в госпиталь, что устроили в нашей школе, и большую часть времени я провожу именно там. Знаешь, как- то непривычно ходить по кабинетам, где с нетерпением ждал звонка с урока, и видеть там не учеников, а раненых и истощенных людей. Местная ребятня тоже без дела не сидит, развлекают солдат стихами и песнями, но им строго настрого запрещено брать у них еду. 

Паек постоянно урезают. Сейчас получаю двести грамм хлеба в сутки. Если можно назвать это хлебом. Даже для меня, человека неприхотливого к еде, это очень мало. До вас уже, наверное, дошли слухи, что в городе голод. Проблемы с продовольствием начались еще в октябре. Люди падают и умирают от истощения прямо на улице и рабочих местах. Вот и со мной вчера случился голодный обморок, поэтому комендант отправил меня домой, отлежаться. Я проспал всю ночь и половину следующего дня, проснулся оттого, что комната начала остывать. И вот, протопив печь, я решил написать тебе. 

29 декабря 1941 года.

Сегодня я отработал дневную смену, остаться на ночное дежурство запретил комендант. Вечером помог дяде Володе напилить дров. Протопил в комнате. Для растопки использовал справочник по тугоплавким металлам и «легенды древней Греции» из соседской библиотеки, и принялся опять писать тебе.

Представляешь, вчера, когда я закончил предыдущее письмо, в чулане вдруг вспыхнул яркий свет. Первое, о чем я подумал, так это зажигательная бомба каким-то образом угодила туда. В панике выбежал на улицу. Но тиканья метронома не было слышно, как не было ни дыма, ни запаха гари, ни гудения самолетов, ни людей, в панике бегущих к бомбоубежищу. Когда вернулся – свет так и горел. Я запер чулан на щеколду и лег спать. Так и уснул, наблюдая за ярко горящей щелью под дверью. Постепенно свет стал затухать, принимая при этом оранжевые оттенки, пока не превратился в легкое серебристое свечение. 

Когда вернулся с работы, свет горел уже ярче, чем ночью. Сейчас опять стал затухать. Странное явление. Отсвечивает настольная лампа или пламя из топки? Исключено –  зеркала завешены простыней. Да и откуда там вообще мог взяться свет? В чулане даже нет электричества. 

30 декабря 1941 года.

    Снова этот свет. Я уже даже стал привыкать к нему. Скоро полоска света под дверью потускнеет, значит, пора ложиться спать.

Остальная часть страницы оставалась чистой. Влад сделал глоток остывшего чая, перевернул лист и продолжил читать. Аккуратно выведенные чернилами слова сменил прыгающий карандашный текст, явно дописанный при сильном возбуждении да еще в неудобном для каллиграфии положении.

Меня разбудил странный звук, доносящийся из чулана, похожий, будто кто-то трубит в помятый горн. Любопытство взяло свое, и я открыл дверь. Первое, что предстало взору – это полная луна в кромешной тьме прокладывает дорожку серебристого света точно к дверному проему. Когда глаза привыкли к темноте, передо мной стали вырисовываться силуэты исполинских деревьев. Небо усеяно звездами. Легкий ветерок доносит запахи зеленого леса. Скорей всего это только сон, навеянный помраченным от голода рассудком. Я осознаю, что все это не на самом деле, но как не хочется в это верить.

Я прикрыл за собой дверь. Под ногами мягко проминалась трава. Я встал на четвереньки и начал жадно рвать ее обеими руками, отправляя пучки себе в рот. Она оказалась такой сочной. Набив брюхо, я устроился возле дверного косяка, вытянув ноги. Сейчас снится, что я снова пишу тебе.  

Начинает клонить в сон. Сон во сне – представляешь? Во всяком случае, здесь намного теплей, чем в комнате. Будь что будет, остаюсь на ночь…

3 января 1942 года.

Дорогая Маша! Поздравляю тебя с наступившим Новым годом, и хочу сообщить очень радостную и неожиданную весть. Тогда это был вовсе не сон, а самый, что ни на есть новый, еще ни кем неизведанный мир. Не буду томить тебя догадками и начну все по порядку.

На следующий день я проснулся лежа в траве. Высоко в небе светило солнце. Щебетали птицы. Стрекотали кузнечики. Все оказалось реальностью, такой же, как и приоткрытая дверь, через которую я вернулся в свою комнату. Умылся и начал переходить туда и обратно, пока окончательно не убедился, что это не сон.

Когда пришел на работу, все спрашивали, почему у меня зеленые ладони и губы. Я только отшучивался. После смены почти бегом спешил домой, видать, съеденная накануне трава придала сил. Войдя в комнату, сразу заглянул в чулан – там заходило солнце. Так я из санитара превратился в первопроходца.

Поначалу я не отходил далеко, дабы не потерять проход из виду. На помощь пришла бечевка от воздушного змея привязанная к дверной ручке, она позволила удалиться и исследовать все в радиусе двадцати пяти метров. Проход оказался точно в центре поляны, обрамленной зарослями лещины. Кусты богаты спелыми орехами размерами не меньше фундука. В лесу попадается черника, так что проблема провианта решена.

Меня не покидает мысль, что за явление происходит в нашем чулане? Каким образом там появился лес? Досконально изучив близлежащую местность, я пришел к выводу, что природа соответствует дальневосточной. Сама ведь прекрасно знаешь, что таежные леса не менялись с четвертичного периода кайнозойской эры. 

Я приблизительно рассчитал фазу луны и пришел к выводу, что в этом терраподобном мире сейчас конец лета, а не зима, как здесь. Можно предположить, что в нашем чулане каким-то образом образовалась брешь во времени, значит, она должна вести на то же самое место в прошлом или будущем. И если учесть мои наблюдения – там далекое прошлое. Следовательно, за дверью должны оказаться тысячелетние болотные топи, на месте которых возведут Санкт-Петербург, если верить Пушкину. Но лес не наш. Клянусь, не наш. Напрашивается вывод: брешь не только во времени, но и в пространстве. 

Надеюсь, я не сильно утомил тебя своими размышлениями? 

Еще, стыдно признаться, уже третий день, как я не был в госпитале, да и вообще не выходил из дома. Ведь в это трудное для города время, когда дорога любая помощь, я прохлаждаюсь в лесу. Должно быть, все решили, что я умер с голоду. Сегодня настойчиво барабанили в дверь, потом я видел в окно, как из парадной выходил наш участковый.

4 января 1942 года.

Решил выйти из квартиры, навестить дядю Володю. Он очень удивился, увидев меня в полном здравии. Пришлось соврать, что в госпитале много работы. Он, конечно, не поверил (его не проведешь), но виду не подал. Рассказал, что в городе творится. 

Накануне во дворе двоих толпа забила до смерти. Тех самых ребят, что не вынимали изо рта цигарки и постоянно на всех задирались. Их обвиняли в грабежах и даже каннибализме. Еще, на Некрасовском рынке, спекулянты меняют продукты на драгоценности. Одна семья, в нашем доме, угорела. Многие померли от голода. Да и сам дядька еле ноги переставляет. Я отсыпал ему орехов и попросил палатку, топор и катушку суровых ниток. Он без вопросов разрешил все взять.

Ну, хватит о грустном.

Нить, привязанная к двери вместо бечевки, позволила намного расширить площадь исследования. Оказалось, что в западном направлении лес заканчивается и начинается каменистая равнина. Изучая ее растительный мир, я обнаружил огромный валун с петроглифом, изображающим животное. Предположительно это мамонт. Несомненно, дело рук человека. Засечки на камне относительно свежие. Похоже на искусство позднего палеолита. 

Видно, мне выдался редкостный шанс отыскать действующую стоянку древнего человека. Удача, которая выпадает один на … (не могу придумать число). Такое не снилось не то что бы студентам старших курсов, а даже профессорам нашего факультета. Может, даже отыщу знаменитую Мальту в период ее процветания, на раскопки которой мы с тобой собирались по окончании института. Мое открытие позволит совершить огромный прорыв в археологии.

5 января 1942 года.

Salut! Пишу тебе с очень живописного места, которое обнаружил, обходя окрестности. Сижу сейчас на берегу реки, рыбачу. Клев, скажу тебе, здесь отменный. Даже ты смогла бы без труда выудить что-нибудь посерьезней уклейки. Весь секрет в наживке – использую хлеб, что выдают по карточкам. Видать, здешней рыбе он пришелся по вкусу. Не успеваю выуживать.

На углях жарится свежий улов, аромат ветерок разносит по округе. Для полного счастья не хватает только тебя. Вот, ты сейчас взяла бы в руки гитару и спела мой любимый романс. Я здесь прекрасно устроился, живу в палатке, собираю грибы и ягоды. Из местной фауны встречал только оленя и разных птиц. Недавно опять слышал звуки «помятого горна». 

Печь в комнате я больше не топил, чтобы дым из трубы не привлекал внимания. Рыбу морожу про запас, на подоконнике.

 Надеюсь, ты не думаешь, что я совсем расслабился. Просто решил заняться ихтиологией.  А еще я стал замечать, что проход становится каким-то размытым. И теперь задаюсь вопросом, не исчезает ли он. 

7 января 1942 года.

Сегодня я видел мамонтов! Представляешь, живых мамонтов. 

Нитью я больше не пользуюсь, так как начал хорошо ориентироваться в окрестностях. Когда проходил вдоль опушки, там, где начинается равнина, я заметил, как вдали движутся горы. При приближении это оказалась группа мамонтов, которые не спеша щипали траву в лучах заходящего солнца. Я решил подойти еще ближе, но, когда пересек валун с петроглифом, самый крупный из животных насторожился, потом поднял хобот и издал предупреждающий звук. Сразу стало ясно, кто «трубит в горн». Это территория мамонтов, теперь я это знаю, и знает тот, кто установил этот знак в виде камня. Я наблюдал за ними, пока солнце не скрылось за горизонт. Жаль, что ты этого не видишь.

15 января 1942 года.

Выходил в город, обменивал рыбу. Около нашей парадной я встретил двух соседских девочек, они везли на санках завернутое в простыню худое тело. Я отсыпал им немного орехов, на что они только расплакались. Ленинград превратился в мертвое царство снежной королевы. Все сковано льдом. На набережной, где мы гуляли дотемна, теперь хозяйничает метель. Улицы не успевают очищать от снега и собирать трупы людей. Всюду пахнет смертью и отчаянием. Возле Некрасовского рынка образовалась толкучка. Меняют все, но только на еду. Я поменял рыбу на кулек крупы и кусочек залежалого сала. У одного обессиленного старика выменял на орехи фотокамеру «Турист», кассеты к ней и проявитель. 

Вечером, когда я торопился успеть до начала комендантского часа, услышал, как в разрушенном бомбежкой доме кто-то скулит. Это оказался перепуганный голодный щенок с обожженным бочком. Как ему удалось выжить в такое время – остается загадкой. Сейчас в городе все идет в пищу, даже мышки не сыскать, а тут живой щенок. Я взял его к себе и назвал Джульбарс, как в нашем любимом фильме. Наконец, за много дней одиночества у меня появился друг.

Дальше карандаш снова сменили чернила. Недавно «живой» почерк превратился в медленно растягивающиеся слова, воплощающие всю угрюмость и глубокую озадаченность автора.

22 января 1941 года.

Мои предположения верны – брешь постепенно исчезает. Когда мы вернулись из последней экспедиции, проход оказался совершенно прозрачным. Прекрасно видно ведро и швабру в углу чулана. 

Все вещи из нашей эпохи я перенес в комнату, дабы не спровоцировать парадокс времени, если оставить их в лесу.

Я решил посоветоваться с дядей Володей, и открыть ему свою тайну. Внимательно выслушав меня, он усмехнулся, но даже доли скептицизма в его лице я не заметил. Потом он серьезно сказал, что если бы ему выдался такой шанс, он бы непременно им воспользовался. Что он имел в виду?

23 января 1942 года.

Проход почти полностью исчез, едва различимы очертания леса на фоне задней стены чулана. Я просунул туда руку и почувствовал теплое дуновение ветра, значит, перемещение еще возможно. Передо мной встал трудный выбор… (клякса).

Знаю, ты посчитаешь мои действия безрассудными и необдуманными, но рядом нет никого, кто бы меня переубедил. Да и времени нет, надо успеть пока брешь не исчезла совсем. Ты правильно понимаешь – я принял решение совершить последний переход. И поверь, такая судьба намного лучше, чем умереть здесь от голода или очередной бомбардировки. В комнате жутко холодно. В госпиталь мне путь заказан. Продовольственные карточки на январь я так и не получил.  

Прошу тебя не переживай за меня, а лучше возрадуйся. Может, мне удастся отыскать действующую стоянку древних людей и присоединиться к ним. Появится реальная возможность повлиять на эволюцию человечества. Тогда я сделаю ВСЕ, чтобы направить прогресс в мирное русло. И то, что творится сейчас в Ленинграде, никогда не случится.

Когда закончу писать, я заклею конверт и оставлю на столе. Надеюсь, тот, кто его найдет, отправит по адресу. После чего мы с Джульбарсом шагнем в чулан навсегда.

И знай, где бы я ни был, и что бы со мной не произошло, я всегда любил, и буду любить только тебя, Маша. Прощай. Твой Владислав.

P.S.: Если увидишь дядю Володю, верни ему палатку.

– Бывает же такое, – произнес Влад, закончив читать. – И что только не привидится с голодухи, – невесело усмехнулся он. – А если принять все написанное за чистую монету? – размышлял он вслух, – то это подтверждение большинства теорий перемещения во времени. – Да нет, не может быть. Скорей всего парень хотел эффектно преподнести свои последние дни жизни, предчувствуя неминуемый конец. Хотел остаться навсегда живым в сердце возлюбленной. Кто знает? А, может судьба распорядилась по иному, и после войны они снова встретились и живут до сих пор душа в душу. 

За окном уже стемнело. Посидев еще немного, Влад решил пойти на кухню, поставить чайник. Рукопись сильно впечатлила его, он даже стал представлять, что сам является автором этого письма. И сейчас, весь обросший, в плаще из медвежьей шкуры, с заостренной палкой наперевес, вместе с подросшим Джульбарсом пробираются через лесную чащу. Вот под ногой громко хрустнула ветка, разбудив огромного филина, притаившегося на дереве. Тот ухнул и грозно захлопал крыльями… 

И тут он вспомнил про маленькое приложение к письму. Вернувшись в комнату, он отыскал конвертик, который завалился под кресло, и аккуратно вскрыл. Внутри оказался кадр широкой фотопленки старого образца. Влад направил его на свет, но так и не смог распознать, что там запечатлено. На выручку пришел старый диапроектор, еще с утра ожидающий утилизации. 

 Влад вставил пленку в диапроектор и включил. На стене появилась черно-белая размытая фотография. После настройки резкости стало отчетливо видно, как семья мамонтов беззаботно пасется на равнине. 

  Примечания:

1. Bonjour, ma chеrie (фр.) – Привет, моя дорогая

2. Стоянка Мальта – стоянка древних людей позднего палеолита, открыта в 1928 году в Сибири.

3. Имеется в виду фильм «Джульбарс» 1935 года.