Объявление:
Железная дорога ныряла под своды подозрительного леса: из его глубин поднималась молочно-белая струйка пара. Казалось, белоснежное копье пронзало серые доспехи зимнего неба. Откуда-то тревожно тянуло навозом. Однако размышлять над всем этим большевику было недосуг, люди собрались.
- Товарищи! Уже тринадцать лет, как в нашей стране установлена власть рабочих…
Свист.
- …и крестьян.
Свист.
- А как говорил наш Вождь Владимир Ильич Ленин, социализм есть советская власть плюс парификация всей страны, - большевик встревожено оглянулся, но на этот раз свист ему не мешал.
- Потому мы, власть, идущая путем прогресса, - Дорнштейн снова помолчал, - и заботящаяся о благе, как уже было сказано, рабочих и крестьян…
Свист.
- ...приступаем к форсированной модернизации населенного пункта Обломовка. Раньше вас гнобили и угнетали помещики, - партиец запнулся и продолжил, - но теперь все изменится. К лучшему.
Свист.
- Падут, - Дорнштейн посмотрел написанное на руке химическим карандашом слово, - заскорузлые, да, заскорузлые устои и обычаи, и настанет новое, прогрессивное, изобильное…
Свист.
-… советское общество свободы…
Свист.
- …равенства…
Свист.
-…и братства…
Свист.
- Знаете, что произошло в сопредельных Гореловке, Нееловке а также Неурожайке? И знаете, кто это сделал?
Послышался неразборчивый шум: «Враги! Интервенты!», «Господь Бог наш Иисус Христос», а старорежимный староста надрывался: «Не мы это, честное слово, помилуйте, гражданин товарищ!».
- Это сделала Партия! – и прибавил гораздо тише: - А никакой не бог, которого, как известно, нет в природе.
Свист стремительно нарастал. В раздражении Дорнштейн пнул ногой вечно не вовремя свистящую трубу бронепоезда, и она со скрежещущим стоном рухнула в снег, взорвавшийся звоном ледяного стекла. Так как большевик в то же время опирался на трубу рукой, он последовал за ней.
- Грамотные есть? – спросил он, отвернувшись от толпы и залезая опять на крышу бронепоезда.
- Есть-с. Многие. Библия в каждом доме лежит… («Лежать-то она, конечно, лежит» - глухо пробормотал какой-то жилистый мужик с носом-картошкой) Да все-таки насчет, если позволите, Бога: кто же все это вокруг сотворил-с? – ехидно сказал доктор, единственный просвещенный человек в округе; его лысина не порозовела на морозе, а оставалась вызывающе белой. Религиозность позволяла ему бестрепетно списывать профессиональные неудачи на волю Божью.
Дорнштейн поднимал над бронепоездом красный стяг.
- Я же сказал – Партия! Российская Коммунистическая Партия большевиков!
Зимнее солнце, флаг и голова посланца губцентра оказались на одной прямой; солнце просвечивало сквозь знамя.
Озаренное красным холодным светом, лицо большевика казалось окружено нимбом демонического святого.
***
Белый пар продолжал нагло подниматься из глубин леса, надменно игнорируя происходящее в деревне.
Черные покосившиеся избы, старая дранка крыш, угрюмые изможденные лица – революционер не знал, всегда ли была такой Обломовка или только недавно стала. Его интересовало только настоящее и будущее.
- Староста, - прошипел он, посверкивая золотым зубом.
- Аверьян, - представился мрачный, но сохранивший остатки патриархальной величественности старик со спутанными волосами.
- Ты всем заправляешь? – мрачно спросил Дорнштейн.
- Я, - неуверенно сказал Аверьян, сглотнув. Дорншейн прибыл на бронепоезде, никого еще из приезжих обломовцы пока не видели; тем не менее, большевик и в одиночку внушал старосте неподдельный ужас. Скажут, старорежимник, и все – под суд.
- Контрреволюция есть? – задал Дорнштейн следующий вопрос
Лицо Аверьяна в секунду приобрело выражение благодушной тупости. Он якобы непонимающе уставился на Дорнштейна.
- Сейчас я сам все узнаю, - скучным голосом сказал большевик. – Ра-азгружай!
Он точно отработанным движением пнул бронепоезд, двери вагонов стали одна за другой открываться, а потом поезд словно вытошнило потоком пугающего вида механизмов и конструкций.
- Собира-ай! – тем же не терпящим возражений тоном приказал большевик.
Селяне в растерянности начали грохотать и лязгать металлическими частями. Никто не имел понятия, как все это собирать, и мужик с носом-картошкой решился:
- А к чему это приделывать? – спросил он с порой пробуждающимся у крестьян хамством, демонстрируя Дорнштейну конструкцию, посвистывающую от встроенного внутрь парового микродвигателя. Больше всего это напоминало ногу, стонущую (непонятно чем) и дергающуюся в конвульсиях.
- Эх, да какая разница! – махнул рукой большевик. – Главное – энергично!
- Оно же работать не будет, - глухо заметил доктор.
- Ммм… А ты как думаешь? – спросил большевик у картошки.
- Не, не будет, - сказал картошка.
- Вот и нашли контрреволюцию, - радостно объявил Дорнштейн. – Вы собирайте, голубчики, не отвлекайтесь.
- На чем же оно работает? – продолжал допрос доктор. Похоже, обвинения его не напугали. – На угле? Где нам его взять?
- Скоро подвезут, - в голосе Дорнштейна прорезались истерические нотки фанатизма, - А пока их будет питать Пламя Революции!
- Что это? – спросил доктор.
- Увидишь. Работай.
И доктор наклонился к металлическим огрызкам. Голос посланца обладал нечеловеческой властью, и когда он приказывал, все как-то механически торопились выполнить его распоряжения. Дорнштейн сновал то там, то тут, и дело рьяно двигалось - и вскоре около насыпи железной дороги возникло целое воинство скрюченных чудищ, порожденное безумной фантазией коллективного бессознательного крестьянских масс.
- Во-от, - удовлетворенно щуря наглые глазки, резюмировал большевик. – А теперь – смотрите!
Он дернул за рычажок одной из конструкций, и она энергично двинулась, только почему-то назад. Дорнштейн быстро вскочил на нее и поспешил переключить рычаги. Штуковина поползла вперед, пожирая снег перед собой.
- Вы там садитесь! Управлять поймете как, это легко! – крикнул он через левое плечо.
- Ты и вот ты, - обернувшись, товарищ ткнул пальцами в двух мужиков, косого и горбатого, которые показались ему поумнее остальных, - Садитесь за те две штуки. Это лесопилки. Напилите бревен, поймете, как. В лесочке, где поближе. И везите сюда.
Те обреченно кивнули, и Дорнштейн отвернулся. Словно слепой, он уверенно ехал вперед, проломив чей-то забор, хлев и крышу дома. На участке он снова задергал рычажками, обращая чье-то завшивевшее хозяйство в плодородное небытие. Хозяин с семьей и скотиной горестно и потрясенно взирали на вывороченные черные слои земли. Худая, ребра торчат, кобыла казалась совершенно потерянной.
На секунду наваждение заколебалось. Крестьяне начали понимать, что перед ними безумец, и остатки прежнего слепого подчинения уже с трудом удерживали их.
- Вы не переживайте, садитесь же на машины, садитесь! - завопил Дорнштейн, и его послушались. – Все идет как надо! Сейчас мы новый дом ему построим, лучше, больше и чище прежнего!
Раздался шум, лязг и свист оживающих паровых монстров. Хозяин дома, все еще подавленный, растерянно баюкал на руках обломок лапты для игры в чижик. Визг пара прорезал вопль Дорнштейна:
- Труд сделал из обезьяны человека, сделает и из крестьянина пролетария!
И голос большевика звучал в этом вое так же уместно, как хор в Восьмой Симфонии Бетховена.
***
Белый пар курился над лесом, словно некая фундаментальная константа бытия.
Он оставался, а вот Обломовка разрушалась, распадалась, уходила в никуда. В мерзлую землю, снег с которой обглодали машины, втыкались массивные бревна. Дело спорилось так быстро, словно чародейство воздвигало новое сооружение на месте разваленных изб.
- Это что ж будет, усадьба? – спросил доктора Осип, худой мужик с клочковатой бородой и математически чередующимися кривыми желтыми зубами: те зубы, которых не было в нижней челюсти, только и присутствовали в верхней.
- В стиле барокко, - мрачно ответил доктор.
- Ну? – крикнул Осипу Федор.
Направившись к нему, Осип ответил:
- Говорит, в стиле барака.
- Тьфу, - сказал Федор меланхолически.
Неожиданно гул машин стал стихать.
- А сейчас, - истерично завопил Дорнштейн, - Вы увидите Пламя Революции!
Свинячьи глазки вспыхнули безумием. Он спрыгнул со своего агрегата, рысью перебежал через завалы бревен к мужику с носом-картошкой, с силой фанатика сдернул его с конструкции и распахнул печь двигателя. Откуда-то из глубин механизма вырвался язык пламени, безупречно-алого, без доли царственно-фиолетового или мятежно-оранжевого. Язык этот с жадностью поглотил мужика, оставив в руках Дорнштейна только кусок одежды.
В ту же секунду свист возобновился с новой силой. Пламя Революции получило пищу.
- Так будет, пока мы не сведем всю контрреволюцию на нет, - мистическая власть звучала в голосе большевика.
Глаза его маслянисто поблескивали, словно у дорвавшегося насильника.
- Рвать пора отсюда, - сказала доктору подкравшаяся попадья, женщина пышная, румяная, зычная, но отлично умевшая оставаться незамеченной, когда надо. Когда ссылали ее мужа, например. На нее, похоже, чарующий голос Дорнштейна не производил никакого впечатления.
- Только вещи соберу, - сказал доктор, - и нагрянем кой-куда.
Он мотнул головой в сторону леса, и стало ясно, что как бы ни белела его лысина, а молочный пар, поднимавшейся над чащей, все равно белее.
***
- Значитъ, тамъ теперь рядъ бараковъ вместо избъ, - заключил его светлость. – За день. Сие значитъ, много механики. Если нам удастся это вернуть в счетъ потерь и продать… А связи у нас есть… Хватитъ и для угля до Франции, и на безбедное житье.
Робин Штольц был полон энтузиазма: бывшему помещику не терпелось покинуть «эту страну». Революция его здорово потрепала, костюм был помят и не чищен, однако все равно Робин выглядел куда изящнее, чем можно было ожидать от железнодорожного разбойника. Дело в том, что у его светлости был свой локомотив, с помощью которого он и брал на абордаж советские поезда. Он действовал в одиночку, ибо с дореволюционных времен сохранил главное для таких дел достояние – наглость. Кроме того, Штольц отличался договороспособностью, своевременно информировал местное начальство о повреждениях путей, благодаря чему даже получал оклад железнодорожника. Однако сбывать краденое приходилось посредникам, и рентабельность Штольц показывал невысокую. Но партия паровых машин могла одним махом довершить дело – это вам не зерно или уголь!
И Робин решился. С попадьей и доктором они раскочегарили локомотив и вышли на большую дорогу…
…Дорнштейн оцепенел только на секунду. Увидев надвигающиеся из леса облака пара, он подумал, что давно должен был догадаться о природе белого столба в чаще. А потом большевик отбросил никчемные сожаления и бросился к бронепоезду. Усевшись внутрь, он крикнул крестьянам:
- Не вздумайте предать, а то.. И вы работайте, работайте! А то к весне с голоду опухнете!
- Мы и так опухнем, - пробормотал Осип, но расслышать его в шуме паровой стройки было невозможно.
Большевик на бронепоезде стремительно несся навстречу неведомому врагу. Ибо всякий, не оповестивший Партию о своем передвижении по ж/д путям – враг априори…
…Старик с печалью смотрел, как вода в его источнике приобретает кровавый оттенок. Наконец отшельник не выдержал и, поднявшись с пенька, двинулся вдоль русла ручья. Старообрядец, травник, даже чародей – чего только о нем не говорили. Простой русский человек – вот кем считал себя сам старик…
Его прадед проложил эту дорогу, и он не сойдет с нее. Робин Штольц на своем «Сверкающем рыцаре» летел на таран бронепоезда. Со скрежетом они столкнулись, полетели снопы искр, и бронепоезд понес локомотив обратно, прочь от деревни – в лес.
Словно орда краснопузых гоблинов набросилась на рыцаря в сверкающих доспехах.
И рыцарь этот отступал, пятился – и очень быстро, так что это даже напоминало бегство. Стало ясно, что прямое столкновение Штольц проиграл. Однако его опыт борьбы в Белом движении подсказывал, что еще не все потеряно. Остается еще возможность диверсионного акта. Для диверсии делегировали самого отчаянного и физически крепкого члена экипажа. Попадью.
Со шпагой Штольца в одной руке и скалкой в другой попадья, распевая псалмы, грациозно перебралась со «Сверкающего рыцаря» на локомотив бронепоезда. Велико было искушение попытаться вытурить оттуда большевика, но попадья отринула его: внутри могло подстерегать Пламя Революции. Локомотив взорвался какими-то свистелками, Дорнштейн из окна пытался поддеть ее кочергой, но Матрена Тимофеевна преодолела все трудности, орудуя скалкой как даго. И, крякнув от натуги, отцепила состав, наподдав ему напоследок богатырской ногой. Состав рухнул в кусты, мстительно пнув в ответ как сцепившиеся локомотивы, так и попадью.
Обратно она перебиралась бледная и дрожащая: дело в том, что двигались они теперь еще быстрее.
- Закон сохранения импульса, - шептал доктор, уставившись в одну точку.
Штольц едва держал себя в руках, отчаянно пытаясь затормозить. Его стошнило, костюм испачкался, но теперь лицо его выражало холодную сосредоточенность.
Неожданно лес слегка поредел.
- НЪТЪ! – вскрикнул бывший помещик.
Здесь железная дорога делала крутой изгиб, и они в него не вписались. Описав изящную дугу, «Сверкающий рыцарь» слетел с косогора аккурат на середину реки Чернавки, проломив тонкий слой льда. Речка эта казалась не такой уж широкой. Летом. Сейчас же почему-то не хотелось идти по упруго пружинящему льду. Дорнштейну повезло больше: бронепоезд скатился с косогора на мелководье, изрядно помялся, но большевик не получил ни царапины, и все так же гордо реяло на крыше остатков локомотива красное знамя. Партиец стал выбрасывать из окна какие-то трубочки; то, что было поездом, стало напоминать гигантский кипятильник.
***
Дорнштейн мрачно разглядывал сидящих с узелками на крыше «Рыцаря» помещика, доктора и попадью. Лед таял. Штольц глядел на Дорнштейна даже чуть мечтательно, бормоча что-то вроде: «Эх, не сгнило б мое ружье…». Лед таял. Попадья молчала. Лед таял. Доктор устало кивал головой, и лысина его призывно посверкивала на солнце, почти складываясь в сигнал SOS. И, словно в ответ на эту невысказанную молитву появился старик. Бело-черная косматая борода, аккуратный тулуп, посох: он появился с противоположного берега, со стороны ручья. Оттуда, где поднимается над источником молочно-белый пар.
- Помоги! – увидев его, закричал дрожащий Штольц.
- Христа ради, отец, погибаем - загундосила попадья.
- Бревнышко кинь, - посоветовал практичный доктор.
Старик звонко рассмеялся.
- Да идите так! – звучным басом сказал он.
На секунду доктору почудилось, что он сказал не "так", а что-то другое трехбуквенное...
Старик спокойно, тяжело опираясь на посох, пошел к ним, и казалось, лед просто застывает под его ногами и сама вода замирает.
Стояла тишина.
Старик подошел и протянул попадье руку. Та, трясясь, слезла. Робин и доктор спустились сами.
Штольц, доктор и баба осторожно двинулись по хрупкому льду.
- Что вы так боязливы? – подбадривал их старик. – Или у вас нет веры?
Лед быстро обращался в воду, Дорнштейн суетился со своим кипятильником, но все же не успевал. Отчаянным прыжком замыкавший отряд Робин перелетел на тот берег; Дорнштейн чертыхнулся.
Старик, попадья, доктор и бывший помещик медленно двинулись прочь, к далекой кромке голубого леса.
Сыпал снег.
Казалось, белый занавес задергивается за ними.
Отбросив пугающее чувство, что они вернутся, Дорнштейн гордо выпрямился. Коммунизм победил.
Кипятильник работал, и снег вокруг реки совершенно стаял.
У ног Дорнштейна расцветали пышные алые розы.