Этой ночью сестра вождя была прекрасна как никогда. Её белоснежный мех, гордость рода правителей, своим сиянием затмевал звёзды. Неестественно голубые глаза были закрыты, как двери в другой мир, полный неведомой любви и счастливых грёз. Мир, доступный лишь избранным.

Гримма впилась когтями в беззащитные голые ладони, тихонько заскулив от боли. Никогда, никогда, никогда ещё она не ненавидела белую виксену так сильно, как сейчас.

Не открывая глаз, сестра вождя приняла из лап своего мужа сосуд с ароматным отваром и сделала большой глоток... передала сосуд дальше. Все шесть виксенов, сидящих кружком на деревянном помосте в центре селения, вкусили свою порцию питья. Несмело, неспешно, словно страшась спугнуть трепещущее чувство в груди, они взяли друг друга за лапы.

Не столь счастливые сегодня Чистые, небольшой толпой окружившие помост, тоже получили отвар, хоть и в несоизмеримо меньшем объёме. Стремясь коснуться душой тех, кому выпала честь сидеть в круге, они затянули ритуальную песню, и шестеро легко подхватили её. Пела сестра вождя слишком низким для виксены, но всё равно щемяще прекрасным голосом. Её муж вторил глухо, как потрескавшийся от времени и жара барабан. Голоса шестерых становились одним, и в нём растворялись застарелые обиды, желания и страхи. Никто не знал слов, да и сложно было назвать словами рождающиеся на кончиках языков звуки. То были отблески самого небесного огня, частица которого горит в сердце каждого виксена.

Запах отвара волнами растекался от помоста, щекоча нос Гриммы. Аромат наполнял её нутро волнующим чувством, к которому хотелось прикоснуться лапой, потереться щекой, слиться с ним воедино. Вскинуть морду к небу и попробовать песню на вкус. Вместо этого она закрыла нос, отгоняя наваждение. Сегодня её ум должен был оставаться ясным как никогда.

Седьмая Чистая взошла на помост и стала позади шестерых, возложив лапы на невысокий каменный постамент. Между чёрных пальцев были зажаты тонкие страницы Книги - священного источника знаний, посланного виксенам самим Всеслышащим. Под взглядом седьмой песня стихла, но никуда не исчезли трепет и чувство единения с братьями и сёстрами, со всем миром.

- Пора, - сказала она. Негромкий голос болью отозвался в каждом сердце.

Она взяла поданную ей маленькую чашу и приблизилась к шестерым. Маленький глоток каждому - никто не разжал лап, и седьмой пришлось самой подносить чашу к приоткрытым губам. Белая виксена мечтательно улыбнулась, взглядом благодаря за последний дар, и, прикрыв глаза, ткнулась носом в шею мужа. Все шестеро плавно опустились на доски помоста, точно утомлённые долгим трудом.

Хло, старшая в их группе, несильно ткнула Гримму в плечо.

- Пошли.

На них не смотрели. Не демонстративно, не с пренебрежением или ненавистью: глаза молодых Чистых, затуманенные отваром, видели всё и не могли сфокусироваться ни на чём. Толпа начала растекаться прочь от площади, пока небольшая группка протискивалась к помосту, на котором будто в лёгкой дрёме вытянулись шесть неподвижных, безжизненных тел.

Над плотно подогнанными досками витал тот самый запах отвара, не дававший Гримме покоя во время церемонии. И не ей одной. Потупившись, словно застуканные за кражей запретных плодов, они приступили к работе. С тихим злорадством Гримма увидела, как безвольно упала покрытая белоснежной шерстью лапа. Когда-то сестра вождя лучше всех в стае умела изображать неведомое чувство любви, описанное в Книге. Сейчас ей это умение было ни к чему.

Упёршись спиной в постамент с раскрытой Книгой, Гримма слишком резко подхватила безжизненное тело одного из шестерых Чистых. Тяжесть заставила её пошатнуться и едва не выпустить ношу. Рык Хло полоснул по ушам, и Гримма виновато шевельнула хвостом. Впрочем, к её неуклюжести в стае давно привыкли. Кто-то поспешил на помощь, и тело забрали из её лап, вместе с остальными понесли к сложенным позади помоста кострам.

Огонь. Предать ещё прекрасные тела мёртвых виксенов огню, пока тление не обезобразило их черты. Это зрелище не предназначено было для Чистых, оставшихся в живых - нет, эта работа доставалась лишь тем, для кого внешнее и внутреннее уродство с щенячества стало второй личиной.

Гримму оттеснили назад, предоставив издалека наблюдать за занимающимися кострами. Пары отвара выветрились из её головы, оставив наедине с жестокой реальностью, и вид языков пламени наполнил грудь сосущим чувством утраты. И лишь одна мысль давала виксене силы дышать размеренно и сдерживать распирающий нутро вой: сегодня она совершила то, к чему готовилась уже давно.

Под грубой туникой, прижатые к короткому плотному меху, лежали два обугленных листка бумаги.

*

Ойси густо сопел, почти уткнувшись носом в добычу Гриммы. Казалось, стоит ему лишь слегка не рассчитать силы, и тонкие листы рассыплются в порошок и исчезнут в чёрных влажных ноздрях. На бумаге не было видно ни символов, ни картинок, но не приходилось сомневаться в её принадлежности Книге.

- Отдай, - проворчала Гримма.

Ревность молчаливо точила её. Верного друга не было там, на помосте, в момент дерзкой кражи, и он не имел права так по-хозяйски касаться драгоценных страниц! Ойси безмолвно протянул ей фрагменты Книги, и Гримма для виду поднесла их к носу.

Этот аромат она запомнила наизусть, но не в силах была найти в своём языке слов, способных его описать. Никакое растение, никакой известный ей материал не мог источать его. Так мог пахнуть небесный огонь, тьма, рождающая благодатный дождь, или пыль, поднимаемая блуждающим меж звёздами ветром. И Гримма никогда не узнала бы об этом, ибо ни один из этих запахов не был ей знаком.

- Что ты нарисуешь? - спросил Ойси.

Ответа не последовало. Она так и осталась сидеть с закрытыми глазами, словно спрятавшись от жестокого мира за опущенными веками и тонкой бумагой.

- Что ты нарисуешь? - настойчиво повторил Ойси. Будто что-то терзало его, и лишь ответ Гриммы мог принести ему облегчение. Его обезображенная старой раной щека неприятно подёргивалась: игла дикого страхобраза, за много лет вросшая в нежную плоть, в моменты волнения причиняла мучительную боль.

Виксена неохотно открыла глаза.

- Что Чистые не имеют права убивать себя. Молодыми. Как и мы.

- Этого мало. Никто не поверит.

- Поверят. Книге поверят.

Ей ещё предстояло найти способ незаметно вернуть листы на место, а после обратить внимание стаи на незамеченную ранее картинку. Не будучи Чистой, она вообще не имела права прикасаться к святыне. Но лёгкость кражи и отсутствие немедленной расплаты за дерзость давали надежду, что Всеслышащему не так уж противны были поступки обезображенной виксены. Эта мысль была непонятной, но она приятным теплом разливалась в груди, и гнать её не хотелось.

- Это должна быть хорошая подделка, - сказал наконец Ойси.

- Очень хорошая, - не стала спорить Гримма. Она и сама не до конца понимала, как именно собиралась осуществить задуманное. Лишь ощущение правильности своего поступка дарило ей веру в то, что в решающий момент лапы сами собой начертят нужные штрихи.

- Они учуют запах краски.

Виксена вздрогнула - и сразу оскалилась, поняв, что её друг что-то задумал. Хитрости ему всегда было не занимать.

- Говори!

- Есть плоды, которые не оставят запах. Я соберу их. Я пойду молиться к месту падения и соберу плоды. Это хороший предлог.

Предлог действительно был хоть куда. Никто не мог отказать виксену в визите к священному месту, куда много поколений назад в объятиях небесного огня рухнула Книга... тем более такому виксену, как Ойси. Гримма провела непропорционально короткой левой лапой по скошенной морде и обнажила зубы. Ответная улыбка её единственного друга была страшна, как предсмертный оскал.

Ойси не стал говорить: "У нас всё получится". Направлять судьбу - удел Всеслышащего, а не жалкого уродливого существа, и без того наказанного за свои грехи.

Гримма не стала говорить: "Может, и нет, но я всю жизнь буду грызть себя заживо, если мы не попробуем". Просто потому, что виксены не умеют говорить такими сложными фразами.

*

Ойси ушёл следующим утром, и никто не остановил его. Любому виксену, каковы бы ни были его внешность и статус, дано право на единение с Всеслышащим в священном месте. Другое дело, что никто ещё не получал благосклонный ответ на свои мольбы.

Это мало кого останавливало. Поколение за поколением молодых, возмужавших и стареющих виксенов, стыдливо прикрывая своё уродство тряпьём, шли к месту падения Книги. Кто надеялся рвением заслужить прощения, превращения в Чистого. Кто с годами отчаивался и нуждался в напоминании, что его страдания не случайны и не напрасны. Кто надеялся отыскать что-то в окрестных лесах: ходили легенды о других Книгах и ещё более чудных вещах, сгинувших в огне до того, как ослепшие от ужаса виксены смогли их спасти. Уцелела лишь Книга, но и её тонкие страницы оплавились, точно наполнились горькими чёрными слезами.

Сцепив зубы, Гримма продиралась сквозь ежедневные трудности. Её тревожила судьба друга, она боялась, что кто-то из бродящих по селению Чистых может наткнуться на украденные листки под кучей тряпья в общей хижине. Слишком хорошо знали в стае, что случалось с отчаявшимися виксенами, осмелившимися покуситься на Книгу. Тело Гриммы послушно охотилось, собирало съедобные коренья и ягоды, плело сети и точило наконечники копий, а душа забивалась в тёмный угол и выла в небо.

Хло уже пару раз бросала на неё косой взгляд, до последнего не думая отворачиваться. Гримма глядела прямо в пятнистые рыжие глаза стареющей виксены и бесстрашно скалила зубы. Пусть думает, что тоска косомордой неумехи родилась после ухода Ойси. Пусть все думают, что она, бесстыжая, возомнила себя невесть кем и пытается подражать описанному в Книге блаженному чувству любви, доступному лишь Чистым. Все эти мысли перестанут что-либо значить, стоит лишь её плану осуществиться.

Прошла ещё одна церемония - Чистых расплодилось особенно много, хотя было бы ложью говорить, что их жизнь была спокойной. Голод становится суровой реальностью, когда обязанность добывать еду ложится на самых слабых членов стаи. Но всё равно охотники и сборщики приносили в селение пищу и дурманящие травы, отвар которых затуманивает разум, растворяет страх одиночества и смерти. Гримме и остальным приходилось лишь гадать, каков он на вкус: за прошлые грехи до самого последнего вздоха им полагалось хранить ясное сознание, помня о величии Всеслышащего и ужасе его гнева.

Дурея от страха и собственной наглости, Гримма похитила ещё один листок. Нескладная и от рождения неуклюжая, она сама не понимала, как дрожащие лапы не подвели её. Пряча его в хижине, она лишь мельком рассмотрела на нём расчищенные слова и вздрогнула. Отсутствие такой важной части книги могли заметить... но отступать было поздно.

В один день из селения прибежал почти лысый щенок и настойчиво дёргал Хло за хвост, пока та не вылезла из грибной норы. Вместе с ним старшая отправилась назад и вернулась нескоро. При виде неё многие глухо заворчали и вскинули морды, но почему-то ответила она лишь на озадаченный взгляд Гриммы.

- Ойси вернулся.

Больше она не сказала ни слова, с головой нырнув под землю в поисках лоснящихся шляпок.

Гримма не поняла. Почему друг не пришёл вместе со старшей? Почему отлынивал от работы? И откуда взялась эта тоска, чёрным клубком свернувшаяся в зрачках Хло?

Сегодня им предстояло присутствовать на новой церемонии, вспомнила Гримма. Значит, их группа вернётся в селение ещё до наступления вечера, и можно будет удрать с приготовлений, чтобы отыскать Ойси. Толку от Гриммы было немного, и её не должны были хватиться.

Удирать не пришлось: никто и не думал начинать приготовления. Не понадобилось и искать друга: толпа, текущая к помосту, сама вынесла её к нему. Толкаемая со всех сторон сородичами, она стояла, задрав морду, не в силах оторвать от него глаз. Окружённый Чистыми на помосте Ойси поймал этот взгляд - и быстро отвернулся.

Он нашёл её сидящей на куче тряпья спустя час.

- Пошли.

Они выбрались наружу и покинули селение. Многие провожали их взглядом, но приблизиться не посмел никто. Гримма плелась позади, вяло вспоминая день, когда у самых крайних хижин Ойси встретился со страхобразом. Он тогда был ещё щенком... они оба были щенками. Наверное, поэтому она так легкомысленно восприняла вчерашнего Чистого, ныне скулящего от боли в раздувшейся щеке и вышвырнутого из дома перепуганными родителями. Только она одна.

Маленькая, Гримма плохо понимала тогда устройство мира и даже их отдельного общества. Ей говорили, что есть Чистые - правильные виксены, чьи поступки и мысли непогрешимы. Всеслышащий с любовью взирал на них с небес и с нетерпением ждал, когда они поднимутся к подножию его трона. Поэтому, едва оставив подросшее потомство, Чистые с восторгом устремлялись в его объятия.

Говорили, что есть также неправильные виксены, за свои грехи получившие внешность чудовищ и обязанность проживать всю жизнь в жестоком мире, год за годом глядя на уходящих Чистых. Раз за разом отвергал их Всеслышащий, возвращая в родной мир, пока они не искупляли свою вину и не получали право подняться на небо.

Ей издалека показывали Книгу, и она скалила крошечные зубки, считая реликвию личным врагом. Гримма не желала понимать. Она просто покровительствовала несчастному щенку, вдруг потерявшему всё. Эта опека переросла в дружбу и пережила тот день, когда сполна пришло осознание чудовищности его греха.

Выживет ли она сегодня?

Наконец, Гримма остановилась, сразу замер и её спутник.

- Ты молился? - спросила виксена ровным голосом.

Ойси, её единственный друг в таком необъятном селении, медленно повернулся. Чудовищная опухоль на левой щеке спала, оставив морду гораздо менее асимметричной, чем прежде. Старый лиловый шрам истончился и побледнел, словно виксен-младенец перестал скалиться и сжал губы. Он был почти незаметен под короткой шерстью.

Завтра Ойси перестанет быть уродом. Ещё через три дня станет Чистым. Снова. Гримма поняла это отчётливо, словно сам Всеслышащий шепнул ей на ухо и злорадно обнажил зубы.

- Ты ходил к месту падения? - настаивала она.

- Да. - Он не отводил взгляд, но словно обращался к кончику левого уха подруги. Этот взгляд свысока заставил её инстинктивно напрячься. - Среди холмов дальше места падения. Живёт старуха-знахарка. Виксенам нельзя лечить. Она лечит. Достала иглу из щеки. Мазала мазью. Я думал, она уже умерла. Но я успел.

Успел. Видно, долго не мог решиться на то, что виксены считают попыткой обмануть Всеслышащего и ненавидят всей душой. Но жалость к себе и тоска по утраченной жизни пересилили страх. И Гримма сама поддержала его в этом!

- Ты молился? - повторила она свой самый первый вопрос. Странное возбуждение охватило её, словно от ответа зависела судьба всего мира.

Ойси молчал. Вместе с опухолью ушла и безумная тяжесть, годами клонившая уродливую голову к земле, и теперь для него облегчением было устремлять тёмный нос к небу. Это новое положение головы сделало что-то и с его взглядом, словно отодвинув его на противоположный от Гриммы край мира.

- Что ты сделаешь с листами?

Будто небесный огонь обрушился на виксену и перекусил её пополам. Ойси станет Чистым. Чистые не хотят ничего менять в устоявшемся порядке вещей, план Гриммы станет им костью в горле. А что сделает Ойси, знающий о её плане?

Глупо. Глупо. Глупо.

Она зарычала глухо, обречённо. Отступать было некуда. У Ойси была утраченная некогда жизнь Чистого, отделённая от него лишь тонкой иглой страхобраза. За спиной Гриммы стояли будущие поколения виксенов, влачащих жалкие жизни и раз за разом умирающих в позоре, наказанных за туманные грехи прошлого. Она не могла взглянуть им в глаза и сказать, что не станет мстить за них.

Друг внезапно сделал шаг назад и опустил голову, разом став таким знакомым и привычным. Но это была иллюзия: неизвестные чувства боролись в глубине тёмных глаз. Ей хотелось верить, что это преданность боролась с присущей Чистым брезгливостью и одерживала верх.

- Я не стану мешать, - сказал он наконец. - И не стану помогать. Я соврал про плоды. Нет краски, которая не оставит запаха.

Не сказав больше ни слова, он отвернулся и двинулся к селению.

Гримме хотелось бежать. Это был не порыв, заставляющий кровь бурлить, а лапы - сжиматься в ожидании прыжка; это был тихий скулёж души, жаждущей скрыться от жестокого мира, от самой себя. Но бежать было некуда. Проведи виксена весь день и всю следующую ночь на лапах, уносящих её прочь от селения, она всё равно ни на шаг не отдалилась бы от грызущей нутро боли.

Одиночество и беспомощность пропитали грубый мех, став с ней единым целым.

За ней пришли после заката. Гримма не удивилась, только зарычала глухо, когда её повалили носом в кучу тряпья. Ойси уже обманул её однажды, а лгать во второй раз всегда легче, чем в первый.

Листы унесли, и только тогда её грубо подняли на лапы. В хижину набились одни Чистые: преступление столь страшное требовало их личного участия. Белоснежный вождь, ожидающий собственной церемонии в заботах о молодом сыне, оскалился Гримме в морду.

- Тебя казнят.

Умереть в позоре и одиночестве, без отвара, растворяющего липкий страх и заглушающего жажду жизни, без лап братьев и сестёр, до последнего сжимающих её пальцы. Не получив прощения. Обречённая возродиться в новом гротескном обличье и прожить долгую жизнь, полную боли и душащей зависти к Чистым. Гримма вздрогнула, но не произнесла ни слова.

Обычно навлёкших на себя гнев Всеслышащего оставляли в живых: обслуживать Чистых и до самой смерти вымаливать прощение. Тех, кто пытался уничтожить или изувечить Книгу, сжигали заживо, отправляя на новый круг страданий и искупления. Для благополучия стаи они были угрозой... какой стала и Гримма.

Её заперли в тесной каменной хижине на отшибе. Виксена и не пыталась бежать: не было сомнений, что этой ночью вся стая будет сторожить её последний сон. Все до единого.

Ближе к рассвету внутрь протиснулась Хло. Бросила на пол кусок непрожаренной дичи и застыла, сверля пленницу холодным взглядом. Гримма исподлобья смотрела в ответ до тех пор, пока старшая виксена не разомкнула губы.

- Дура.

Гримма отвернулась. Она и сама уже поняла, что произошло. Наверняка Ойси соврал, что Всеслышащий помиловал его за нежелание участвовать в страшном преступлении. Отчаянно наглая кража нескоро раскрылась бы, если бы не предательство. Он вернул себе чистоту, выдав злодейку Гримму, и ни у кого не возникло и тени сомнения. Что бы ни сказала теперь сама злодейка, так любезно оправдавшая собственного губителя в глазах Чистых, её словам не было веры.

Хло снова открыла пасть.

- Они забрали листы из Книги. Оба.

- Их было три, - буркнула Гримма.

- Оба, - повторила Хло.

Запустив лапу под рваную тунику, она достала почерневший лист и разжала пальцы, дав ему спланировать к ступне осуждённой. Со слабым удивлением та узнала последнюю из украденных ею страниц. Она осторожно взяла тонкую бумагу в лапы.

- Завтра я верну его в Книгу, а ты умрёшь. Рисуй, если хочешь, - сказала старшая.

Должно быть, она украла страницу ещё до того, как в хижину наведались Чистые. По ведомой лишь Всеслышащему причине она взяла только последний лист, о котором не знал Ойси, и оставила на месте остальные два. Это был разумный шаг, который позволил самой Хло избежать гнева Чистых. Но всё равно Гримма не понимала, что двигало старшей, когда та принимала судьбоносное решение.

В этот миг её пронзило осознание. Что бы ни нарисовала она в Книге, какую бы судьбу ни подарила виксенам, Хло действительно без тени сомнения даст ей умереть. За доверие предателю, за то, что попалась. За глупость. Виксены не умели прощать глупость.

- Он не молился, - сказала Гримма в спину уходящей Хло.

Та замерла на пороге, не то сдерживая рвущую внутренности ярость, не то раздумывая над услышанным. Так и не обернувшись, она ушла.

Гримма осталась в одиночестве, всё ещё сжимая в лапах листок бумаги. У неё не было ни ритуальных красок виксенов, ни сока плодов, ничего, чем можно было бы нанести слова. И всё равно она успокоилась.

Виксены не любят думать, тем более рассуждать. Но когда будущее сжимается до размера считанных часов перед казнью, даже нелюбимые занятия обретают мрачную притягательность. У Гриммы вся ночь ушла на то, чтобы сложить в голове полную картину случившегося.

Ойси не молился.

Он исцелился ещё до того, как перечеркнул планы своей мятежной подруги, - в тот момент, когда умелые лапы знахарки сломали судьбу и извлекли застрявшую в плоти иглу. Чтобы скорый на расправу Всеслышащий допустил такую дерзость? Немыслимо.

Голова болела, пытаясь вместить необъятность вставшего перед виксеной парадокса. Примитивное сознание не готово было поставить под вопрос само существование Всеслышащего: в конце концов, кто, как не он, мог ниспослать им Книгу с его законами во вспышке небесного огня? Обломки прозрачной скорлупы, среди которых нашли святыню, до сих пор лежали в центре хижины вождя как напоминание для его стаи. Гримма поняла лишь, что частей текста, расшифрованных ими, было недостаточно для правильного толкования воли творца.

Когда-то она видела книгу вблизи и рассматривала расчищенные страницы. Множество страниц, покрытых таинственными символами. И лишь в последней части писавший, сжалившись над глупостью виксенов, перешёл на картинки.

Вот сам Всеслышащий, внемлющий мольбам стилизованных фигурок. Одно воспоминание о его облике заставило Гримму затрепетать. Вот череда картинок, посвящённых быту. Виксены, живущие правильно, вскоре устремляются в объятия создателя. Виксены, нарушившие его волю, - жуткие, искалеченные фигурки - корчатся в муках под осуждающим взглядом Чистых. Лишь пройдя через очищающие страдания, они получали право вступить в лучший мир.

Но Ойси не молился. Маленький щенок был обезображен; никто не понимал, какой грех он мог успеть совершить, но волю Всеслышащего не принято было ставить под сомнение, и Чистые оттолкнули несчастного. Ойси заслужил своё прощение, найдя знахарку и нарушив свою судьбу.

Гримма не понимала.

Бумага была покрыта сложными символами, отчищенными от чёрных потёков. Нескоро кому-либо придёт в голову взглянуть на эту страницу снова в попытках разглядеть сокрытый в ней смысл. Ну и пусть. Для Гриммы значение имело лишь то, что Ойси на тот момент в стае уже не будет.

Медленно, словно в трансе, она вытянула когти и провела ими по символам. На ощупь бумага была не волокнистой и не шероховатой, а гладкой, как поверхность озера, и слова словно впитались в неё. Счищать верхний слой было трудно, неуклюжие лапы то и дело подрагивали, но Гримма никуда не торопилась. Закончив, она сдула со страницы бело-серые клочки и полюбовалась своим творением.

На первый взгляд, ряды символов почти не изменились, лишь некоторые из них пропали или изменили форму. Но терпеливый виксен, долго не отводящий взгляда, мог в конце концов увидеть, как символы вдруг складываются в картинку. Точнее, в две картинки.

На верхней Чистые поднимались и скрывались в лучах света, не принадлежащего их жестокому миру - но не сами, а тогда, когда Всеслышащий сам протягивал лапу им навстречу.

На нижней Чистый, посмевший нарушить судьбу и оборвать свою жизнь раньше положенного срока, в муках падал к лапам виксенов, обезображенных гневом внушающей трепет фигуры.

Ойси её работа понравилась бы. Но Гримма ни за что не скажет ему: пусть это станет сюрпризом. Для него и для всех Чистых, слишком поспешивших в объятия Всеслышащего. Друг был хитёр, но в этом раунде победы ему не урвать.

И хотя она сама не понимала уже, что ждёт её после завтрашней казни и получит ли она когда-нибудь право на счастье, Гримма растянула губы в жуткой полуулыбке-полуоскале. Эта улыбка останется на скошенной морде и тогда, когда виксена в последний раз посмотрит в глаза Ойси, среди других Чистых пришедшего проводить её в последний путь.

По ту сторону грубой стены, сжавшись в клубок и прильнув спиной к каменной прохладе, всё ещё задыхалась от беззвучного воя Хло.

А над её головой, высоко в ночном небе, среди звёзд, похожих на глаза печальных виксен, мчались к цели сотни автоматических капсул, несущих драгоценный груз знаний развитой расы в другие обитаемые миры.