Они часто приходят на закате. Когда косые лучи превращают тени припозднившихся прохожих в нелепых богомолов на длинных, тонких ногах, вдали запевают трубы, и город преображается. Захлопываются двери, слепнут окна, бешеные собаки покидают укрытие и, поскуливая и постанывая, сбиваются в стаи на перекрестках. Тот дурак, который рискнет остаться на улице после девяти, либо имеет при себе оружие, либо покойник.

Важно: оружие защитит от собак, только псих будет стрелять в зомби. 

Все бегут от зомби, но сегодня я бегу за ними, потому что они забрали Ежи.

Укол элзепама маме, бутылка папе, и моего ухода никто не заметит. Собраться за час и долго, томительно ждать тишины в доме. Я могла бы уйти через окно, но мне нужно папино ружье, которое висит у входной двери, поэтому я жду.

Уже год человечество живет в страхе. Я говорила, что они приходят на закате? Это правда, но они также приходят и на рассвете, и в палящий полдень. Ежи забрали вчера вечером. Мы ужинали и смотрели шоу, он пошел на кухню за молоком.

Важно: папа заколотил заднюю дверь много месяцев назад, после первых нападений.

Когда Ежи не вернулся в гостиную спустя десять минут, и мы прибежали на кухню, там было пусто, только стояла на столе забрызганная красным коробка молока. Дверь была распахнута, впуская вечернюю прохладу, доски валялись на полу. Я бросилась к столу и тут же напоролась на гвоздь. От неожиданности и повинуясь рефлексу, я вскрикнула – раз наступила на гвоздь, будет кровь и будет больно. Не было крови, и боли не было. Гвоздь оказался пластмассовым, детским. Кто-то тайно и аккуратно выдрал настоящие гвозди и заменил их этими игрушками. Кто-то делал это по ночам, затаив дыхание, зная, что делает. Ежи знал, что за ним придут, и ждал этого.

Тишина, только собаки урчат под окнами, доедая что-то или кого-то. Мне пора идти. Я должна узнать, что они сделали с ним, но это не единственная причина, почему я, оставаясь в здравом уме, убегаю сегодня из дома вслед за ясноглазыми монстрами. Полгода назад отец заставил нас всех сделать ЭМРТ, тогда-то мы и узнали страшный диагноз - у нас есть мозг. Мама рыдала, отец орал, а мы с братом впали в какое-то оцепенение. Точнее, я впала, а он, судя по всему, осознал и начал готовиться.

Почему забрали его, но оставили меня? Мы с ним с рождения вместе, идентичные близнецы, неразличимые, неразделимые, неразлучные, почему? Он обещал, что мы будем путешествовать, почему он соврал?

Страшно. Сумерки сожрали город, ни одной живой души на улице. В руке лазер, за плечом рюкзак. Мой путь лежит на север, туда, где за поворотом дороги исчезли ровные спины лучеглазых монстров.

 

Город расползся на десятки километров, как подыхающий паук. Говорят, дети даже не знают, что за городскими стенами есть жизнь. Говорят, мамаши их пугают: "Ешь чипсы, или отвезу тебя за город. Брось книгу, или ночевать будешь в лесу".

Ночь, день и снова ночь мы идем по городу, оставляя позади кровавые следы и куски тел, которые тут же подбирают собаки. Бешеные твари облизываются, завидев меня, но боятся ружья, и плетутся за нами на приличном расстоянии, иногда задирая морды и взвывая в пустое, беззвездное небо.

Время от времени зомби останавливаются, и я тоже замираю. Иногда я прячусь, иногда нет, и жутко ловить на себе их равнодушные взгляды. Свежачок, среди которого должен быть Ежи, они ведут в самом начале строя, но я не могу туда пройти. Стоит мне сократить дистанцию до замыкающих, строй смыкается, кто-нибудь один поднимает руку в запрещающем жесте, и я снова каменею.

Во время остановок несколько зомби идут в ближайшее незаброшенное здание. Помню, после первых атак горожане еще пытались защищать дома, магазины, выставляли людей в форме и с ружьями наперевес, объявляли тревогу по городу, когда на горизонте показывалась шеренга… Все без толку. Ясноглазые и не скрывались, песня трубы оповещала об их приходе еще до тревоги. Люди вооружались ружьями, кто побогаче – скорчерами, но никто не предвидел эффекта от контратаки.

Важно: зомби так сильны, что голыми руками разрывают жертву на части.

Простая математика – три разодранных трупа на одного испепеленного зомби – стала понятно только через месяц. И дело было уже не в мозгах, они просто сводили счеты. Люди побросали оружие и стали строить баррикады, многие уехали из города. Когда правительство официально объявило, что зомби охотятся только на людей с мозгами, все потащились делать ЭМРТ – тогда-то и повыскакивали на каждом углу эти узкие, яркие будки с призывами спасти себя, спасти семью, спасти страну, спасти всех, в общем-то, только заплати пару тысяч, и будет тебе спасение. После этого большинство успокоились, а те, которым не повезло оказаться с мозгами, либо пустились в бега, либо ушли в подполье, либо, как Ежи и я, просто притихли и стали ждать.

Через полчаса зомби возвращаются с добычей на плечах. У добычи окровавлена шея, и не хватает доброй части черепа – все, как рассказывали очевидцы. Но не это жутко. До дрожи, до колик страшно становится, когда повисшие тряпками свежаки вдруг поворачивают головы и провожают меня холодным, светлым взглядом. От страха хочется плакать, и я в кровь кусаю губы и трясусь еще больше, что они почувствуют запах крови.

Важно: зомби всегда молчат и всегда ходят строем. Ученые объясняют это поврежденной вирусом частью мозга, которая отвечает за индивидуальность. Ежи объяснял это дисциплиной. Хаосом город не взять, говорил Ежи.

Когда впереди начинают чернеть холмы против розового неба, я понимаю, что город заканчивается. Это происходит к вечеру второго дня, и только тогда я позволяю себе осознать. Еще пара улиц, и город, цивилизация, весь мой мир останутся позади. Мне шестнадцать лет, из оружия – папино ружье и складной нож, и я вот-вот окажусь за пределами города, там, куда не ступала нога человека со времен изобретения нуль-Т. Если и есть время запаниковать и остановиться, это время сейчас.

Я не останавливаюсь.

Мы выходим на шоссе, и строй замирает, как по команде. До меня не сразу доходит, что они не пойдут дальше, а, судя по всему, будут ночевать здесь. Я сажусь на обочину, подложив под себя куртку. В ста метрах от меня лиловеет лес. Лес почти как в фильмах, только вместо миллионов пикселей он состоит из атомов, он такой же реальный, как и я, и соткан из тишины и угрозы. От усталости подташнивает, но я не ложусь, а наблюдаю за зомби. Они рассаживаются на опушке, на дороге, на поваленных деревьях. Что они делают, я не вижу, потому что стремительно темнеет, только слышен шелест, и кажется мне, что мир – это огромная луковица, от которой тихо, лениво отрывается шелуха и растворяется в ночи. Глаза наливаются сном, тело ломит, и, забыв про осторожность, я сворачиваюсь клубочком на еще теплом асфальте и проваливаюсь в темноту.

 

Страшен ночной лес, но еще страшнее тьма внутри меня. Я просыпаюсь от холода и, еще не открывая глаз, понимаю, что зомби ушли. Пустое шоссе молчит в рассветных сумерках, а по обочинам к лесу струится жуткая белая мгла. Я узнаю туман только потому, что мамин любимый фильм - "Туманы пригородов".

Важно: любимые фильмы россиян – комедии, тридцать девять процентов опрошенных, и ужасы, пятьдесят три процента опрошенных.

Когда-то это шоссе, наверное, соединяло наш город с другими, потому что теперь, когда ночь отступает, я вижу, что расколотые льдины асфальта не заканчиваются у опушки, а уходят в нависшую серой тенью чащу. Нет времени думать, нет времени даже испугаться, я просто бросаю последний взгляд на гаснущий огнями город и шагаю в никуда.

Важно: игры и кино нам врут, настоящий лес совершенно не такой. Нет в нем листвы, прозрачной на солнце, нет узких тропинок и взмывающих ввысь стволов, а есть тьма, и запахи, и колючие кусты, и глубокие провалы между деревьями, и мгновенное чувство безысходности и потерянности, когда зеленая стена смыкается за твоей спиной.

Сначала я иду, потом бегу, потом выдыхаюсь и снова иду. Если бы не дорога, я бы заблудилась в первый же час, но она, вздыбленная корнями и проросшая кустами, покорно ведет меня дальше. Я останавливаюсь только для того, чтобы справить нужду и отдышаться, и снова возобновляю шаг, на ходу засовывая в рот маклембас и прислушиваясь к звукам. Надеюсь ли я услышать далекую трубу? Нет. Труба запевает, когда зомби ищут жертву, а кого они найдут здесь, в глуши? Ежи рассказывал, что есть дикари, которые ушли от цивилизации и теперь живут в горах, питаются мелкими животными и все больше и больше скатываются в варварство, но тот же Ежи рассказывал, что, когда создавали водохранилища, затапливали целые поселения, и те, кто не желали покидать свои дома, погибали под толщей воды и потом выходили по ночам призраками. Не верю я в его сказки. Он говорил, что мы объедем всю Италию по старинке автостопом, и где он сейчас?

 Если доберусь до него, если взгляну в его ясные глаза, еще неделю назад такие же темные, как у меня, что увижу я там? Что скажу ему? Кем он стал и есть ли место для меня рядом с новым ним?

Пятьдесят лет назад на Земле начали рождаться люди без мозга. Ученые, до этого утверждавшие, что человек не может жить без мозга, растерянно развели руками и быстро подогнали под эти случаи теорию адапциогенеза. Случаи стали встречаться чаще, их назвали закономерностью, потом законом. Сейчас в школе это объясняют как необходимую мутацию человека, обеспечившую его выживание в изменяющемся климате и устройстве социума. Всего пятьдесят лет назад все люди были такими же, как я, и никто не считал их грязным пятном на чистом лице человечества, атавизмом на его совершенном теле, отростком прошлого века – века, прославившегося кровью, потом, революциями, века, когда людей учили мерзкому греху – думать, принимать решения и на основе принятых решений убивать, идти по головам, захватывать власть и снова убивать, чтобы власть эту удержать.

Важно: люди могут родиться без мозга, но не могут удалить себе мозг и выжить. Статистика смертей от хирургического удаления мозга за последние сорок лет – больше двухсот человек на средний город с населением триста тысяч.

При этом люди продолжали жить, не гнушаясь мыслью время от времени. Да, на рефлексах и инстинктах жилось лучше всего, но всегда оставались сумасшедшие – люди искусства, у которых иногда щелкала лампочка в голове, и тогда в твиттере появлялось "В поисках утраченной Рублевки" Худого, в закрытых галереях показывали "Треугольник" Кузьмича, а первые места в чартах занимала "Lalala I’m dumb" Ронни Дилан. Люди были счастливы эти пятьдесят лет. Население планеты уменьшалось, угроза перенаселения забылась, как страшный сон, наноботы лечили людей, смартботы двигали науку, с изобретением нуль-транспортировки пропала необходимость в строительстве дорог, и постепенно все переселились в города, где индексы комфортности и перспективности превышали самые смелые ожидания дремучих футурологов начала века…

И переполнилась чаша, и пришли они. Год назад в Германии был зарегистрирован первый случай человекоубийства, совершенного странными людьми с прозрачными глазами. Они напали на девушку на глазах у ее друзей, а когда те попытались отбиться, просто разорвали их на куски. В школе нам показывали съемки со спутника, и мы, словно завороженные, смотрели, как один из нападающих обхватил голову девушки ладонями и вгрызся ей в череп, как вгрызаются в яблоко. Потом в воздухе мелькнула оторванная рука, в экран сочно брызнуло красным, и съемка закончилась.

- Вот видите, дети, - сказала учительница тогда, - к чему приводит наличие мозгов?

Дети увидели, да что мы тогда понимали? Казалось, это временное помешательство, которое скоро закончится, но через неделю погибшая девушка пришла на квартиру к своим родителям и прокусила череп отцу. Мать, забившуюся за кресло, она не тронула, поэтому история пошла по людям, обрастая новыми подробностями и все меньше смахивая на реальность. Месяц потребовался людям, чтобы понять, что пришла беда, и еще полгода, чтобы понять, что беда не такая уж беда. Видные люди говорили, что, может, оно и к лучшему, что это еще один способ природы очистить человеческую расу от ненужных примесей в виде несчастных, родившихся с мозгами, что зомби лучше не мешать, а продолжать степенно заниматься своими делами – зарабатывать на новый смартбот, слушать приятную музыку, смотреть добрые фильмы…

Изучив записи нападений, люди поняли, что зомби не едят мозг, как описывают это свидетели, а, прокусывая его, заражают жертву вирусом Z63. Со стороны это выглядит, будто они с аппетитом завтракают. Природа вируса осталась неизвестной, потому что не было материалов для исследований – каждого зараженного бережно подбирали и уносили. Смартбот Мегадон вывел препарат, предположительно, способный остановить заражение, но для этого нужно сделать инъекцию точно в основание шеи, а для этого нужно приблизиться к жертве хотя бы на метр, и желающих опробовать препарат пока не нашлось.

Важно: люди не жертвуют собой. Жертвовать собой – пережиток того несчастного прошлого, когда люди были вынуждены думать. Сейчас все сложные мыслительные процессы выполняют смартботы, и вы, дети, можете не волноваться о будущем человечества. Оно создано за вас и для вас.

Страшен ночной лес, но еще страшнее демоны моей души. К ночи второго дня я окончательно измотана, и приходится остановиться. Я сижу одна в ночном лесу, и тьма отравляет мне душу. Мне не уснуть, поэтому нужно просто дождаться рассвета. Солнца здесь не видно, его зеленоватые лучи едва просачиваются сквозь дырявый потолок сплетенных верхушек, но это лучше, чем ничего. Я, проведшая всю жизнь под ярким светом солнца, ламп и фонарей, при первых сумерках была вынуждена ползти по дороге. Теперь уже лучше – зрение обострилось, даже хронический насморк пропал.

Я не сплю, но чутко дремлю, прикрыв веки, и передо мной встает лицо одного из зомби – широкое, скуластое лицо с лучистыми глазами и шрамом на полщеки. Я знаю это лицо, но никак не могу вспомнить, откуда, и от этого дрожь по телу.

 

К вечеру шестого дня я выхожу на опушку леса и там нахожу книгу. Желтая обложка, пухлые, рассеченные уголки, полустертое имя на обложке – Лорка. Я провожу по корешку пальцем, и что-то ноет внутри, натягивается струной. Хит прошлого года – ты меня не доводи, доводи, книгу в руки не бери, не бери, будет время, заходи, заходи, будешь с книгой – отвали, отвали… У меня не возникает вопроса, что она здесь делает. Тот странный шелест, что я слышала в первую ночь – так шуршат страницы? Смешно сказать, я никогда не видела книгу вблизи.

Решено, я заночую тут же, на опушке, греясь на умирающем солнце. Дорога убегает за горизонт, вокруг простираются поля сколько хватает глаз, у горизонта синеют тучи, и покой разливается в душе. Не хочу этого делать, боюсь и отдергиваю руку, но все равно достаю из рюкзака потрепанный томик. Случайная страница, случайные строки:

Есть два ветра - мглистый и ясный.

Крылья мертвых - листья бурьяна.

Есть два ветра - фазаны на башнях

и закат - как детская рана.

Бурьян, фазаны, я даже не знаю таких слов… Детская рана заката… О чем думал этот человек, когда писал такие страшные вещи? В наше время его только за сочетание слов "детский" и "рана" в одном предложении отправили бы на принудительное лечение.

Они часто приходят на закате, не случайно ли это? Детская рана на границе дня и ночи – не самое ли страшное время суток?

 

Важно: население Земли уменьшается более чем на сто миллионов человек в год.

Солнце палит нещадно, и кожа на плечах облезает лохмотьями. У меня закончился маклембас, но я не чувствую ни голода, ни жажды. Может, я уже умерла и продолжаю идти, как те призраки, о которых мне рассказывал… Кто же мне о них рассказывал? Не помню.

Навигатор не узнает территорию, и я выбрасываю бесполезный телефон в овраг, а после секундных раздумий кидаю следом рюкзак и ружье. Я оставляю себе только книгу и прижимаю ее к груди, как трофей. Иногда я вслепую открываю ее и читаю новые строки - безумные, смелые, свободные, как те гигантские птицы, что парят черной тенью под безжалостным солнцем. Как, как люди жили с этими мыслями и этими страхами? Они же не могли наслаждаться жизнью, их постоянно раздирали нелепые чувства, не разделяемые никем, кроме бездомных собак и луны, которым они жаловались на судьбу… Как получилось, что я живу не так?

Дорога обрывается ничем, и дальше я иду по раскаленным камням, между которых жесткими пучками растут душистые травы, по белому песку, по влажным от ночных дождей прогалинам меж мертвых черных деревьев. Меня не пугает более одиночество, не страшит тишина – я пропитана ей, как солнцем, я слышу, как пахнет лес, как светят звезды, как растет трава. 

Иногда по пути попадаются озерца и лужи, и тогда я опускаюсь на колени, чтобы омыть разгоряченное лицо и напиться. Я долго всматриваюсь в отражение в зеленоватой воде, ощупываю щеки, тереблю волосы, морщу нос, и когда солнце заслоняют быстрые облака, отражение резко темнеет, и я не узнаю этих прозрачных, незнакомых глаз на моем лице.

Важно: я не помню, как меня зовут.

Постепенно идти становится тяжелее, и я понимаю, почему, только оглянувшись. Долина лежит раскрытой ладонью позади меня, ниже меня, а я почти взобралась на вершину крутого каменистого холма. Еще несколько шагов, и холм настолько резко обрывается, что я почти падаю. Это не холм. Это берег мертвого озера, озера, высохшего много лет назад и обнажившего свою посмертную тайну. Внизу, на дне, молчат руины города. Несколько домов вокруг круглой площади – вот и все, что от него осталось. Лестницы, ведущие в никуда, и обрушившиеся стены домов поросли чем-то черным, а там, в проломах стен, живая, дышащая тьма, и я зажмуриваюсь, лишь бы не разглядеть того, что она скрывает. Сколько человек оставило там свои жизни, сколько неупокоенных душ навещают эти руины? Рыдания вырываются из груди хрипом, ветер срывает с плеч истончавшее, разодранное платье, срывает меня саму в зияющую дыру мертвого озера, и если упаду туда, ни крика не тронет моих губ, с покорностью лягу я на иссохшее дно и прольюсь в трещины живительной кровью, и наполнится озеро моими слезами, и зацветут на его берегу алые цветы…

Тишину взрезает песня трубы. Она идет со дна озера, и я, вмиг прозрев, понимаю, что тьма за стенами домов – это не скопище теней, а они, ясноглазые, прекрасноликие чудовища, и я вспоминаю, как меня зовут, и за кем иду я все это время, и Ежи, боже мой, Ежи, он где-то там, внизу!

Поборов страх, я начинаю спускаться, оставляя остатки платья на изрезанных камнях, на жестких ветках кустарника, но мне уже все равно, я должна добраться до дна. Ликующий звук трубы взмывает в небо, ровный строй пересекает круглую площадь, и, когда они приближаются к одному из домов, оттуда выскакивает человек. Я замираю, не верю своим глазам. Это самый настоящий, живой человек, одетый в лохмотья, с волосами по пояс, все еще крепкий мужчина, и в руках он держит старомодный пистолет, из тех, что стреляют пулями.

Они пришли за ним. Они спустились в эту проклятую дыру во Вселенной, чтобы забрать его, одинокого дикаря, наверняка так же, как и я, забывшего свое имя и род. Они сметают все на своем пути, забирая и малых, и великих, но почему не меня?

- Не подходите! – кричит мужчина, целясь в них. – Не приближайтесь ко мне! Я сам вынесу себе мозг, вы не получите меня просто так!

Они даже не останавливаются. Расстояние между ними и обреченным сокращается с каждой секундой, и я вдруг ясно понимаю, что должна сделать. Голова становится легкой и пустой, и я просто отпускаю руки, которыми держалась за ветки. Небо и земля меняются местами, все летит кувырком, но нет ни боли, ни страха. Оказавшись внизу, не чувствуя под собой земли, я встаю и на подламывающихся ногах ковыляю к площади.

- Нет! – пытаюсь выкрикнуть я, но связки не слушаются, и вместо голоса вырывается хрип.

- Нет! – повторяю я, срывая горло. – Не забирайте его, возьмите меня! Ежи, Ежи, где ты?

Зомби как по команде поворачивают ко мне головы, и от взгляда их прозрачных глаз мне хочется плакать.

- Нет, - шепчу я, - не его, меня, возьмите меня…

Ничего не получится. Не будет мне детской раны заката, не будет новой жизни, я останусь в этом гибнущем мире, и не зацветут берега озера красными цветами. Дикарь вглядывается в меня, и его лицо вспыхивает яростью и страхом.

- Чертовы зомби! – рявкает он и переводит дуло в мою сторону. – Будьте вы прокляты, я не уйду один!

Я не слышу выстрела, но чувствую толчок в грудь, и небо вдруг обрушивается на меня. Ни звука не сорвется с губ, я обещала. Придите же, заберите мое тело с собой, не хочу оставаться здесь, не буду ходить призраком по опустевшей планете…

И они слышат. Они приближаются, и в чистых, лучистых глазах я читаю невыразимую печаль. Мир не спасти, говорят их глаза, поэтому мы уходим. Ежи, мой Ежи протягивает руку, притягивает меня к себе, и чьи-то острые зубы впиваются в голову, но боли нет, прошлого нет, есть только угасающий день и чистое дыхание нового мира.