Дом пастуха показался из мглистой дымки внезапно, спустя мгновение как путница решила махнуть рукой на проделанный до перевала путь, и поворачивать обратно, к деревеньке. Непогода сжигала быстрый осенний вечер, швыряла в лицо горсти холодной мороси, мешая всматриваться перед собой – кабы не фонарь, тускло поблескивающий над входом, всадница могла вовсе проехать мимо.

На фоне серого неба сруб виделся тёмной громадой, этаким спящим псом, к которому с обеих сторон, будто щенки, жались загоны для скотины. На стук довольно долго никто не отзывался, видимо, гостей не ждали. Оно и понятно – с приходом осени путники на местных дорогах случались реже и реже.

Женщина зябко поёжилась – могут и вовсе не пустить. Даже если услышат.

В конце концов, двери все же отворили. На пороге возник высокий, широкоплечий мужчина. Немолодой уже, при скудном освещении седина пышных волос казалась серой, словно волчий мех.

- Кто такая? – не утруждая себя приветствиями, бросил хозяин.

- Алия Лефер.

- Имён не спрашивал. Я говорю – кто такая?

Резкие слова странницу не обидели. Уже который раз ей приходилось путешествовать по Гресским предгорьям, наблюдая, как недоверчиво и предвзято относятся местные жители к чужакам.

- Послушница Белой Башни, - на протянутой ладони блеснуло серебром. Четырехлучевая звезда с нефритовым кабошоном в сердцевине – цеховый знак целителей Ордена. Известный символ, достаточно узнаваемый на просторах материка.

- Лекарка, значит? – тон хозяина чуть потеплел.

- В том числе.

- Проходи. Лошадку под навес веди, сумки в сенях оставь. И поторопись, жена уж на стол накрывает.

Дважды приглашать не пришлось.

Горница оказалась маленькой, зато светлой и опрятной. Пахло топленым молоком, хлебом и почему-то деревянной стружкой. На стенах красовались косицы из сухих трав, простенькие соломенные картинки, изображавшие в большинстве своем Дейкара, бога странствий особо почитаемого в горах Грессы.

Когда женщина сняла с головы капюшон, позволяя рассмотреть свое лицо, стало понятно, что она молода. Может, и миловидна, но дальние путешествия редко добавляют красоты: русые мокрые от дождя пряди липли к вискам и шее, черты лица заострились, отчего нос казался длинноват, а губы – тонкими и неспособными к улыбке. Впрочем, последнее впечатление гостья тут же опровергла, улыбнулась приветливо, пожелав достатка этому дому и здоровья хозяевам. Ответила ей, как принято, жена пастуха, пригласив "чаровницу" разделить с ними ужин.

Ели молча. Алия старалась особенно глаз не поднимать и углы не обсматривать. Ни к чему. Бабы чародейского роду на ее памяти нигде не числились добрыми вестницами да желанными гостьями. На ребенка или девку пялится? Порчу наводит. Корову или козу кругом обошла? Надой сманивает, только и ждет, как бы топор в стенку воткнуть, сцеживая молоко.

Ну его к бесу всё, пусть верят. Зато похлебка вкусная, наваристая.

Трапеза практически подошла к концу, гостья грела ладони о кружку со сбитнем и все ж не удержалась, мазнув взглядом по лицам окружающих.

Сыновья пастуха – пацаны пацанами, лет десять-одиннадцать. Белобрысые, вихрастые погодки, "незаметно" пихающие друг друга локтями. А вот хозяйка дома, напротив, выглядела почти измученной, будто всю дорогу тряслась в седле вместо странницы.

Лефер отвела взгляд, и тот наткнулся на маленькую щербатую миску, одиноко стоящую в уголке у печи. Когда-то давно, кажется, будто в иной жизни, мать, походя, плескала молоко в такую же посудину, и к ней бежал бело-рыжий котяра. Усатого крысолова, робея, гладила маленькая Лия – тогда еще никакая не чародейка, а всего-то служанкина дочка, прижитая от остроухого хлыща…

Целительница на мгновение прикрыла глаза, прогоняя неуместные воспоминания. Залпом допила хмельной настой трав, отодвинула прочь кружку и обратила взор к хозяину, сидящему напротив:

- Я уеду завтра, ещё до рассвета. Расплатиться хочу сейчас.

- Погоди с деньгами, колдунья. За кошелем в корчме полезешь. Ты же здесь гостья.

- Продолжайте, - она давно научилась безошибочно определять те моменты, когда за уверениями о гостеприимстве следует просьба об услуге. Вообще, это нормально, привычно в ее ремесле.

- Моя дочь больна.

- Вы знаете чем? – вопрос прозвучал устало, большинство болезней молодых девиц колдунья знала наперечет: или женские неприятности переносит тяжело или по парню из соседней деревни сохнет. Ну, или от этого же парня готова в подоле принести, такое тоже случается.

- Нет, - пастух чуть поморщился – женщина из его рода никогда не осмелилась бы перебить говорившего мужчину. – Болезнь пришла внезапно. В тот день Ханна уходила пасти коз на восточный склон к Змеиному ручью. Уходила здоровой. А вечером легла в постель, и больше уж не вставала. В себя приходит редко, спит или бредит, бормочет чего-то.

- Сколько это продолжается?

- Вторую седмицу.

- Мне нужно её осмотреть.

- Хорошо, но сперва пообещай, что поможешь, колдунья.

Не любила, ох не любила послушница Белой Башни, когда обещания у нее выторговывали раньше, чем позволяли увидеть больную. Ничего хорошего такое предисловие не сулило.

- Мне нужно её осмотреть, - четко выговаривая каждое слово, повторила целительница. – До этого я ничего не стану вам обещать.

Некоторое время мужчина смотрел на неё, не произнося ни слова, а потом поднялся со своего места, приглашающим жестом указав куда-то в глубину дома.

- Пойдем.

Спаленка больной – маленькая и тёмная, производила гнетущее впечатление. Тишину едино нарушал чуть слышный треск прогорающего масла в лампаде, пахло в комнатушке травами – тяжело и сладко. Отчего-то внимание Лефер привлекло брошенное полотно с начатой вышивкой. Она машинально коснулась ткани, и тут же убрала руку.

Девушка, лежавшая на постели, выглядела исхудавшей, осунувшейся. Лиловые тени затопили глазницы, кожа приобрела желтовато-серый оттенок. Хозяйская дочка даже не шевельнулась, когда прохладные пальцы чародейки щупали пульс, приподнимали подбородок и раздвигали ворот рубахи, проверяя наличие сыпи.

Внешний осмотр мало что прояснил – жара с лихорадкой или ещё каких-либо видимых причин хвори не наблюдалось, поэтому на ум приходило одно – скорее всего, пастушка во время последнего выпаса неосторожно наступила на скальную сколопендру, и теперь медленно, но верно собиралась на тот свет, к праотцам. Яд проклятой многоножки, пусть и смертельный, чрезвычайно медленно всасывался в кровь, возможно удастся вывести оный с помощью магии. Оставалось только проверить зрачки, если те окажутся суженными, то дело решенное…

Пальцы правой руки привычно легли чуть пониже ключиц больной, подавая импульс волшбы, а левой – оттянули веко.

Суженным зрачок не был. Зрачка вообще не разглядеть – его вместе с радужкой затопила ярко-золотистая желтизна. Ничего человеческого. И в ту же секунду магия вернулась такой отдачей, что у послушницы Лефер потемнело в глазах. Желудок мерзко сжался, потребовалось усилие воли, чтобы прямо тут же не расстаться с ужином, и вообще устоять на ногах.

Судорожный вдох. Тяжелый выдох. Вдоль спины рванулась волна холодной дрожи, от ощущения чужеродности противно затряслись руки. Но странная "болезнь" обрела свою причину.

- Вторую седмицу у вас бесится скотина, - медленно, чуть ли не по слогам произнесла Алия. – А ещё в доме жила кошка. Она сбежала в тот день, когда Ханна заболела. Верно?

- Да. Так что скажешь, колдунья?..

Ничего не сказала. Молча развернулась и вышла прочь из комнаты, стараясь оставить душное, тяжелое ощущение чужого присутствия, как можно дальше. Минула горницу быстрым шагом, вышла на крыльцо. Подставила лицо мелкой мороси, жадно вдыхая холодный воздух.

За спиной тихонько скрипнула входная дверь.

- Ваша дочь не больна. Она одержима.

Он поверит ей. Конечно, поверит. Пастух вряд ли знался с мастерами-экзорцистами или видел хоть один трактат по демонологии, но гресские горцы помнят множество сказаний о вмешательстве в человеческую жизнь таких тварей. В глубине души отец давно понял, что именно приключилось с его дочерью, поэтому и пустил с дороги чаровницу-незнакомку.

- Ты можешь исцелить…это?

- Послушайте, господин…

- Торвиш. И я не господин.

- Послушайте, Торвиш, - Алия заговорила негромко и мягко, будто объясняя урок неусидчивому ребенку. – Как вы правильно поняли, я – лекарка. Целю боли в горле, переломы и лихорадку. Могу сварить лекарственное питье. Но здесь нужен жрец…а еще лучше – маг-экзорцист. И чем опытнее он будет, тем лучше. Я же ничем не могу ей помочь.

Хотела добавить, мол, ей уже никто не сумеет помочь, но передумала. Смолчала. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать – встретить подле забытой Богами деревушки мага нужного уровня, что найти посреди дороги бесхозный сундук северных алмазов. Вероятность та же.

- Но ты ведь колдунья! – в голосе послышались нотки раздражения. Едва сдерживаемой обиды на судьбу, подбросившую эфемерный шанс в виде бродячей магички, и тут же его забравшей. С не оправдавшимися надеждами людей иметь дело сложнее всего, это Лефер знала слишком хорошо.

- И что? – она устало опустила голову. – У меня нет такой силы. Нет власти над этим существом.

С полминуты пастух просто глядел на женщину, а потом искры гнева в глубине льдистых глаз погасли так же неожиданно, как и вспыхнули. Голос его вновь стал задумчив.

- Хорошо. Но что-то же можно сделать для неё?

- Можно. Даже нужно. Только вам это не понравится.

- Говори.

Алия подняла лицо, и, теперь уж её манера речи, сделалась совсем иной, бесстрастной и деловой.

- Оно позволяет кормить вашу дочь?

- Да. Но только матери.

- Это упрощает дело. Подмешайте что-то в питье. Быстродействующее. Я могу оставить вам подходящую настойку – пять капель на кружку воды и сердце ее остановится прежде, чем тварь поймет что происходит. Потом похороните тело в каком-то удаленном ущелье, а еще лучше – утопите в горном озере. Ни в коем случае не сжигайте. Тогда оно окажется в ловушке.

Чародейка ожидала новой вспышки гнева, однако, пастух удивил её: выслушал, прикрыл глаза и поинтересовался.

- Есть еще выход?

- Есть. Забирайте семью и уходите. Вниз, в деревню. Или подальше, в город, на побережье. Скоро Ханна станет опасна для окружающих.

- Она даже не шевелится!

- Это временно. Ваша дочь молодая, сильная девушка. Она борется с этим…по-своему. Выгнать тварь она не может, зато в её силах обездвижить собственное тело, не позволяя демону причинить вам вред. Но силы эти не безграничны. Рано или поздно, то, что поселилось внутри, сломает её волю и тогда… Ханны не станет. Зато появится хитрый и кровожадный хищник. Хотите сберечь жизни ваших родных – уходите прочь.

Пастух молчал, вглядываясь куда-то перед собой в дождливую, неприветливую темноту. Туда, где разбухая от дождевой воды, бежал Змеиный ручей, где тихонько тявкала лисица, где неведомое чудище жило столетиями, прежде чем вселиться в тело молодой девушки. Алия не торопила. Она уже знала ответ.

- Я не стану ни убивать, ни бросать свою дочь – это дело решенное. Но тебе лучше уехать поутру.

Чародейка просто кивнула.

***

Она покинула дом, как и обещала, до рассвета.

Серость осени еще не вползла на луга – лишь спустя десяток дней ударят первые холода, они прихватят шелестящие листья изморозью, словно черненым серебром, пока же по обе стороны дороги стелился яркий ковёр разнотравья. За час пути тишину нарушали лишь шелест дождевых капель, голоса птиц, да позвякивание лошадиной сбруи. Тем неожиданнее оказался резкий вскрик-плач, заставивший вздрогнуть и кобылу, и всадницу.

Целительница прислушалась.

Гресский шакал – пугливый зверь, он не нападает на выпасе, не режет скотину в овчарне, и вообще старается держаться подальше от мест, которые выбрали для себя горцы. Лишь самый лютый голод способен выгнать хищника к человеческому жилью…но какой голод ранней осенью?

Женщина собрала поводья в кулак, одновременно похлопывая лошадь по шее. Глянула вправо, влево, чуть обернулась…и заметила то, что просмотрела минуту назад.

Заросли кустарника, окаймлявшие узкий и длинный овраг, частично скрывали так называемый "покрест" - две широкие доски, пересекающиеся посередине и врытые нижними концами в землю. Крестовину венчала ощеренная "собачья" голова. Тело, судя по всему, в овраг спихнули.

Местные люто ненавидели шакалов вовсе не за разбой, а помня сказ, будто в теле этого зверя могут передвигаться горные демоны. Приближаться к поселениям, присматривать себе жертв, подзывать детей. Бред, как говорили маги шести людских герцогств. В столицах может и бред. А тут едва ли не религия.

Судя по светлым отметинам у чутья, на крестовине красовался самец, значит где-то рядом, скрытая кустарником вьется супружница. Оплакивает.

Боль, как любовь, верность или злоба теряет видовую принадлежность. Она просто есть. Именно поэтому Алия старалась обходить стороной скотобойни и ристалища, с огромным трудом практиковала в городских лечебницах. Наставник утверждал, будто со временем это пройдет. Она верила. Но пока ощущала чужие страдания слишком явно, и даже спустя месяц, зиму, полугодие для таких как Лефер здесь будет "больно". Это как пролить на столешницу сладкий кисель – вроде вытрешь насухо, а пальцы еще долго липнут.

Зябкая дрожь пробрала почти до костей.

Ведь это только начало. Малая кровь. Сидела в какой-то пещере бестелесная тварь – то ли заключил её туда чародей, то ли сама вляпалась в магическую жилу. Сидела и ждала, пока не заглянет от любопытства или по незнанию человек. И всё. Уже не отвяжется, потому что добровольно покинуть это тело значит вновь вернуться в свое узилище.

Если в деревеньке прознают о подобном соседстве, то церемониться с Ханной жители не будут. А Торвиш встанет на защиту дочери. Если же люди опоздают, демон сам явится к ним, ведь чтобы поддерживать силы "своего" тела ему нужна кровь.

Замкнутый круг. Отчего же так? В угоду Богам? Потому что иначе не бывает? Или причиной всему безразличие, позволяющее развернуть лошадь, и ехать прочь, бросив напоследок "Я ничем не могу помочь"?

Колдунья не солгала, хотя сказанное ею являлось лишь полуправдой. Заклинаний, способных выгнать и подчинить бестелесную сущность, в ее арсенале нет, но ведь гресские демоны разумны. Есть ли возможность договориться с подобной тварью? Обмануть ее?

Или припугнуть.

Среди магов-экзорцистов бытует уверенность, мол, коли убить "носителя" демона, то последний окажется привязан к трупу. Та ещё перспектива, куда проще поджидать жертву в каком-то ущелье, заманивая иллюзиями… Значит, из умирающего тела тварь попытается сбежать, чего бы ни стоило.

Чародейка нахмурилась – как не крути, а по всему выходит, что Ханну придется убивать. Медленно, но ощутимо.

Пальцы бессознательно сжали кулон – звездочку с нефритовой сердцевиной.

Представление о послушницах Белой Башни, этаких благообразных девах в чистых платьицах всего лишь байка. Они умели целить раны и вскрывать нарывающую плоть, им приходилось ломать неправильно сросшиеся кости и заново сращивать их. С такой силой нужно уметь жить. Необходимо помнить, что ты можешь заставить чужое сердце биться, а можешь постепенно остановить его. Всего в сто ударов – это чуть меньше двух минут. Достаточно, для того чтобы демон оставил "носительницу", но слишком мало, чтобы обрести полный контроль над телом и попытаться уничтожить магичку.

Ей самой сделалось странно от внезапности принятого решения, но каждое свое действие, каждый шаг женщина представляла так ясно, будто проделывала подобное уже много раз.

Семью одержимой необходимо предупредить и отослать в деревеньку – когда тварь освободится, в радиусе сорока локтей не должно оказаться ни одного человека годного в "носители". Включая саму колдунью.

А что если не выйдет? Если демон не пойдет на сделку, замешкается или не поверит, будто целительница способна прервать вверенную ей жизнь?

Ведь им на самом деле запрещено убивать с помощью своей силы. Но запрет этот исходит не от магистров Ордена или герцогских указов, нет. Сама магия позаботилась о том, чтобы каждый поступок, каждый шаг имел цену.

Сто постепенно затихающих ударов чужого сердца.

Сто первый не случится ни для "больного", ни для чародея. Такая вот извращённая форма оплаты.

- И что тогда? – вопрос свой Алия отчего-то произнесла вслух.

Отвечать ей никто не спешил, только стебельки луговой травы тихонько шептались под прикосновениями ветра.

 

***

К обеду дождь прекратился, зато со склонов наполз мутный клокастый туман. Он глушил звуки, скрывал от взгляда всё, что находилось дальше пяти шагов, поэтому появление на подворье пастушьего дома давнишней всадницы стало для обитателей неожиданностью.

Капюшон плаща Алия отбросила на спину, и капельки влаги высеребрили косы. Через плечо теперь висела холщовая сумка, из которой высовывался целый букет луговых трав – особенно ярко выделялись пушистые метелки пьела, темно-бордовые листья верильи и зонтики болиголова. Три известнейших "бесогона" среди растений материка.

- Зачем вернулась, колдунья? – как и прошлым вечером, хозяин вышел встречать её на порог.

- Я передумала.

- Ты не можешь его изгнать.

- Помню. Но я попытаюсь обмануть это существо. И вы должны мне помочь, Торвиш.

 

***

Сговорились на том, что люди вернутся в дом спустя три дня. Заметят дымок от истопленной печи – значит всё в порядке. Если же нет, чародейка настрого запретила входить в сруб. Правда, уверенности, что её послушают, не ощутила.

Очаг жарко пылал огнем, а в котелке бурлила густая темно-зеленая жидкость, испускавшая тяжелый запах трав. Новая хозяйка никуда особенно не спешила: помешивала иногда свое варево, мелко нарезала то один, то другой корень, растирала в ступке мелкие сухие листья. Не лукавя перед собой, чародейка признавала – просто тянет время, занимаясь тем, что она по-настоящему умеет делать. За дверью полутемной спаленки ее ждало совсем иное. Чужое. Чуждое. И она боялась.

Остывая, зелье прояснилось, стало прозрачным, как родниковая вода. И горьким, словно незрелые ягоды. Выпить его пришлось махом, в три больших глотка. Секунд на пять колдунья зажмурилась, в голове зашумело, виски заломило болью, жгучая горечь казалась почти нестерпимой. Потом отпустило, только привкус неприятный остался…

Ханну лихорадило. Пастушка то бормотала сиплым речитативом, то шептала едва слышно. Лефер наклонилась над ней, прислушиваясь. Для гресского пастуха язык, на котором бредила его дочь, казался настоящей тарабарщиной. Оно и ясно, ведь староэльфийский вышел из обихода даже в столичном Дарвеле, оставаясь полумертвым наречием магов и зельеваров. Женщина чуть помедлила, а потом обняла ладонями щеки девушки, стараясь мысленно "вытянуть" ту на поверхность собственного сознания. Всего на секунду, ведь на большее просто не хватит сил.

- Отпусти его, Ханна. Не держи. Я хочу говорить с этой тварью.

Что-то неуловимо изменилось кругом. Ощущение давящей тяжести усилилось в десяток раз, к горлу подкатила тошнота. Словно ожегшись, целительница отпрянула от лежащей. Сделала шаг, другой, третий, пока не почувствовала за спиной дерево стены. Сморгнула, и в наступившее мгновение глаза "больной" широко открылись. Ярко-желтые, полные кипучей и враждебной жизни. Глаза тысячелетнего существа.

- Где она тебя подцепила? – Алия заговорила на староэльфийском, подозревая, что всеобщего наречия собеседник просто не поймет.

Уголки губ дочери пастуха поползли вверх, искажая лицо жутковатой ухмылкой. Личина демона проступала сквозь девичьи черты – ощущение такое, будто через пластину полупрозрачной слюды проглянуло что-то темное, жуткое, эдакое создание из детских кошмаров.

- У тебя отвратительный выговор, - голос оказался приятным. Заслушаешься. – Кто такая? Жричка? Непохожа. Ведьма, бесогонка? Тоже не то…

- Я целительница, - видимое спокойствие давалось женщине с трудом, одно присутствие этого существа поднимало из глубин древние, почти животные страхи. Инстинктивное желание бежать прочь, без оглядки. Бросить всё. Что она может? Чем хочет помочь девочке, которая уже практически мертва?

- Желаешь целить души? – слова сочились глумливыми нотками.

- А что если и так?

- Разве это не работа ваших храмовников, ведьма?

- Они паршиво справляются. И я не ведьма.

- Занятно, - "Ханна" хрипло рассмеялась. – Значит, теперь станешь выяснять мое имя? Или как там принято у вас, магиков… Попробуешь выгнать меня?

- Нет, - чародейка медленно опустилась на крышку сундука. – Ты уйдёшь сам. Добровольно оставишь девочку в покое.

Вопреки ожиданием, манера разговора изменилась, взгляд желтых глаз стал цепким и внимательным.

- Отчего же?

- Оттого, что мертвым телом управлять не сможешь. А другого тебе здесь не сыскать.

- Убьешь это, сгодится и твое.

- Уже нет, - по окоему радужки глаз колдуньи золотились мелкие искры. Травы начали действовать, отравляя её кровь для вот таких созданий, лишая возможности стать одержимой.

"Ханна" шевельнулась. Повела плечами, сжала-разжала пальцы на руках. Примеривалась к новому телу. Еще минут десять, и демон окончательно войдёт в силу. Срок уговоров вышел.

Послушница Лефер резко подалась вперед:

- Слушай меня, тварь. Я могу убить её, не сходя с этого места. Просто остановлю сердце, мы, целители, это умеем. И сейчас у тебя есть выбор – оказаться привязанным к трупу, который, уж поверь, я похороню так, чтобы никто не нашел вовек. Или убраться вон, в то место где ты караулил человека. Пройдет сто, двести лет и ты снова заманишь кого-то в свое логово. Но не сегодня. Не сейчас.

Магия текла по ладоням, будто теплая вода.

У них с Ханной оставалось всего сто ударов сердца. Чародейка знала, как все произойдет, до мгновения, до последнего вздоха. Чуть меньше двух минут – ритм постепенно затихнет, сделается прерывистым, дыхание затруднится. Станет сонно и холодно. А затем всё закончится.

- Вам запрещено убивать. И ты не отвернешься от своих магистров.

- Магистры далеко, - женщина пожала плечами. - Не думаю, что они видят, как я от них отворачиваюсь.

Одержимая оскалилась.

- Не убьешь девку! Не сможешь…

- Я уже убиваю её.

Оно распознало бы ложь, но Алия не лгала. Исчезли страх с неуверенностью. Золотые искры в глазах чародейки погасли, их заволокло серостью, похожей на обычные бельма. В ушах почему-то зашумело, тяжело и натужно получалось дышать.

- Зачем? Зачем делаешь это, ведьма?

Целительница хотела возразить, чтоб эта мерзость прекратила звать её ведьмой – так нарекали старух-знахарок, лечащих все недуги высушенными жабьими лапами да рвотным камнем, но почему-то не сумела вымолвить ни слова. Язык стал тяжел и неповоротлив, а сознание затопило багрянцем.

Комната подернулась мутноватой дымкой – все предметы поплыли, смазывая собственные очертания. Лишь двумя яркими пятнами сверкали желтые, нечеловеческие глаза. Они притягивали взгляд, как пылающий костёр в темноте.

Сонно ей не делалось. Делалось больно. И жарко… Боги, как же жарко! Раскалённые иглы пронизывали виски, хотелось сжать голову ладонями и забыться. Но нельзя, ведь сердце еще бьется. Совсем немного, совсем недолго…

Внезапно кругом полыхнуло, жар стал почти невыносим. Отчего-то он разрастался не только снаружи, но и внутри, заставляя кровь едва не кипеть. В лицо пахнуло как из раскрытой печи, когда демон рванулся прочь.

Желтые глаза с тонким вертикальным зрачком, казалось, застлали собой весь мир.

А потом наконец-то пришло забытье.

 

***

Наутро подул южный ветер – он надорвал пелену свинцово-серых туч, и теперь сквозь прорехи на землю косыми потоками лились солнечные лучи. Поникшие было, веточки бруслины вновь распушились, под дуновением ветра покачивая ярко-алыми коробочками, будто столичная модница – серьгами.

Не успела Алия отворить входную дверь, как по ногам как сквозняком потянуло – в горницу шмыгнула светло-серая кошка. Вернувшись, женщина привычно, и даже с каким-то удовольствием плеснула в стоящую на полу миску молока. Походя, как некогда делала графская кухарка…а потом чародейка все же присела на минутку возле кошки, чтобы провести пальцами вдоль гибкой спинки, скорее ощутить, чем услышать довольное мурлыканье.

Каша уже подходила – оставалось лишь бросить кусочек масла, добавить еще немного молока, а потом уж ягод и мёда. Чуть остынет и можно будить Ханну.

Девушка, которую Алия навещала каждый час, теперь действительно спала. Не бредила, не металась, а отдыхала. Исчезла желтоватая бледность, дыхание сделалось глубоким и ровным. Назавтра, когда обитатели дома вернуться, то застанут свою дочь и сестру пусть исхудавшей, но вполне здоровой.

Завтра же послушнице Белой Башни можно уезжать отсюда.

Прислушиваясь к мерному урчанию кошки, наблюдая как солнечные лучи золотят сосновую столешницу, отчего-то целительница ощущала дивное спокойствие.

Главное – надеяться. И она надеялась, что спустя век или два, когда демон снова выберется из своего логова, здесь окажется человек способный поставить на кон сто ударов сердца и собственную жизнь.